Мифотворцы на марше. Как российская пропаганда превращается в журнал «Корея»

Кто-то тут где-то у кого-то вычитал, что отец президента Путина то ли погиб на войне, то ли умер во время войны. Причем речь идет именно о той самой войне. О той, которая до совсем недавнего времени обозначалась по умолчанию просто словом «война» и которая длилась с лета 1941 до весны 1945. То есть, стало быть, это трагическое происшествие случилось с Путиным-старшим за несколько лет до рождения собственного сына.

Это, разумеется, смехотворно и нелепо, но возникновение этого и подобных этому умственных построений имеют, как мне кажется, некоторое разумное объяснение.

Любое речевое поведение, особенно поверхностное, особенно имеющее пропагандистские цели и задачи, в соответствии со своими внутренними и внешними мотивациями всегда базируется на устойчивых медийных клише. Они-то и создают или по крайней мере провоцируют абсурдные или комические ситуации.

Такое свойственно более или менее всем, но в обществах, тяготеющих к тоталитарности, это принимает общегосударственный масштаб.

Когда-то, в 70-е годы, культовым без преувеличения чтением для меня и для моей тогдашней компании был журнал «Корея», выходивший в том числе и на русском языке и продававшийся буквально во всех киосках «Союзпечати».

Там было много чудесного. И это чудесное необычайно усиливалось обаятельными неуклюжестями перевода. Например, под какой-то картинкой, изображавшей один из фрагментов давней уже к тому времени войны с Японией, была подпись: «Дай-ка стрелять из пулемета». Такими словами юная корейская патриотка обращалась к бойцу, шпарящему из пулемета по врагу. Такая как бы корейская Анка из кинофильма «Чапаев».

Много, много в этих журналах было прекрасного. Но я в числе прочего заметил такую важную деталь. Уважаемому и любимому вождю товарищу Ким Ир Сену (именно так и никак иначе именовался этот политический деятель) было, судя по всему, вполне официально позволено находится в двух и более местах одновременно.

Судя по тексту, этот «уважаемый и любимый» четвертого, допустим, апреля какого-нибудь 1976 года в 16, например, часов посетил воинскую часть в провинции такой-то. В это же самое время он «руководил на местах» (именно так и никак иначе) строительством металлургического завода в городе таком-то. Буквально в тот же самый день, час и миг он принимал верительные грамоты от нового посла Сенегала. Ну, и еще что-то.

Такие странности не вызывали никаких вопросов, потому что попробуй такой вопрос задать.

Если учесть, что официальные биографии руководителей или «видных деятелей» таких государств, как Северная Корея, СССР или нынешнее российское государство, несли в себе хорошо заметные признаки агиографии, становились не столько биографиями, сколько «житиями», то и вопросов никаких возникать не должно.

Особыми инструментальными возможностями обладают речевые конструкции, обслуживающие все, что связано с войной, с памятью о войне. Речь идет о той самой памяти, персональной или коллективной, о той памяти, которой, — чем больше проходит времени, тем сильнее, — хочется спрятаться за устойчивыми, а потому и стремительно теряющими содержательное наполнение и живое человеческое чувство словесными формулами и пропагандистскими клише.

Задолго до того, как какой-то сервильный борзописец сообщил городу и миру не слишком достоверные сведения о героической и трагической судьбе отца нынешнего российского президента, свидетелем и даже пассивным участником подобного казуса оказался и я сам. С той существенной разницей, что я не был тогда взрослым газетным деятелем, а был, напротив, семилетним, стриженым наголо первоклассником в школьной форме мышиного цвета.

На второй, кажется, школьный день несколько мальчиков во время перемены стали, что называется, знакомиться. Речь, конечно, зашла о родителях. Все было примерно так же, как в стихотворении Михалкова-старшего про то, что «у нас в квартире газ».

«Мой папа — шофер», — сообщил один. «Мой — столяр», — сказал другой. «Мой — инженер», — сказал третий, то есть я. «Моя мама — медсестра», — сказал четвертый. «А папа кто?» — спросил кто-то. «А папы нет, — не столько грустно, сколько горделиво произнес сын медсестры. — Папа погиб на войне». Мы сочувственно и уважительно покивали головами и с полминуты траурно помолчали.

«Я подружился в классе с одним мальчиком, — рассказал я вечером своим родителям. — У него мама работает в больнице медсестрой. А папа погиб на фронте».

Последовавший за моим сообщением неожиданный смех родителей показался мне кощунственным. «Что тут смешного?!» — обиженно спросил я. «Нет, нет, все в порядке, — торопливо сказала мама и, прикрыв лицо фартуком, стремительно вышла из комнаты. За ней — отец. Из-за двери продолжал доноситься приглушенный смех.

Важно знать, что это был 1954-й год и что и я сам, и мои одноклассники родились через пару лет после окончания войны. А также важно знать, что огромное количество мальчиков и девочек на два, на три, на четыре года старше нас действительно росло без отцов.

Но довольно многие из тех, кто, как и я, как и мои одноклассники, родились уже после войны, тоже не имели отцов, хотя уже и по другим разнообразным причинам.

Вот и моему однокласснику его мама-медсестра сообщила на неизбежный его вопрос, что отец его героически погиб на фронте. А что же еще она должна была ему сказать? Что ее встреча с молоденьким, с обожженным лицом, лейтенантом-танкистом, выписывавшимся из госпиталя уже в середине 46-го года, была настолько короткой, что они даже не успели обменяться адресами? Или что пленный однорукий немец, служивший истопником в их госпитале, был такой вежливый, такой добрый, такой культурный, такой неприкаянный…

Зачем все это? И без того у мальчика стоял «позорный» прочерк в метрике, хотя он еще этого не знает, зачем ему это. Пусть пока думает, что папа погиб на фронте, и пусть он гордится папой, чьих фотографий никогда не видел. Еще успеется. И про фотографии успеется вспомнить. И научиться сопоставлять воображаемые события с реальными датами. И вообще, — говоря словами Льва Толстого, — «сопрягать».

Но так же, как и преследовавшее меня все детские годы «Папка погиб на фронте», или — в очереди у пивного ларька — «Я за тебя, падла, кровь проливал», все подобные конструкции в последнее время всплывают в коммуникативном пространстве, как взбаламученный ил со дна давно не чищенного пруда.

Про то, что кто-то за меня «кровь проливал», я слышал в детстве, потом — в юности. Однажды, уже в начале 90-х, о пролитой за меня крови мне сообщил в пригородной электричке здоровенный и не слишком трезвый парень в тельняшке. Кровь за меня он, как я догадался, проливал в далеком Афганистане. Почему именно «за меня», я спрашивать не стал. Зачем? Просто другим словам его не научили.

Мы живем в мире речевых клише, с успехом заменяющих саму реальность. К реальности вообще, как я заметил, стали в последнее время относиться со все большей недоверчивостью, чтобы не сказать с возрастающим подозрением.

Стоит ли удивляться тому, что подобные «военные» клише оказываются для многих сильнее всякой исторической достоверности, всякой логики, всякого здравого смысла. В этих случаях острая логическая и фактологическая недостаточность и существенный дефицит здравого смысла компенсируются взвинченностью интонаций, выразительным выпучиванием глаз, повышенной громкостью речи и зловещими уничижительными взглядами в сторону любого усомнившегося.

Вот вы только попробуйте не то чтобы даже как-то возразить, а даже и просто пожать плечами в ответ на заявления того или иного военно-патриотического субъекта о том, что совершенно необходимо отправляться хотя и в соседнюю, но все же в чужую страну — чтобы там, в этой чужой стране, защищать свою родину и ее суверенитет от невидимой и неслышимой, но оттого и еще более опасной агрессии Запада, давно уже стремящегося уничтожить нашу великую страну или по крайней мере попытаться остановить ее неуклонное и стремительное продвижение ко всеобщему миру и охренительному процветанию.

Вы только попробуйте. И вся эта «агрессия Запада», апроприированная, — или, попросту говоря, присвоенная, — причудливым военно-патриотическим коллективным бессознательным, и, соответственно, переименованная во что-нибудь вроде «защиты Родины», подобно плотному, свалявшемуся снежному кому обрушится на вашу несчастную, непокрытую, неосторожную буйную голову.

Держитесь подальше от здравого смысла. Берегитесь логики. Опасайтесь прозрачных и соблазнительных исторических аналогий и параллелей. Одним словом, не стойте под стрелой.