Палачам перед работой выставляли ведро водки. После — ведро одеколона: запах крови и пороха был настолько силен, что рядом с ними просто невозможно было находиться.
Жертвы ждали в длинном деревянном бараке. С ними долго возились канцелярские сотрудники, сверяли бумаги, уточняли детали приговора. Иногда это длилось часами. Палачи тоже ждали — по соседству, в каменной будке. Глушили водку.
Потом палач вел жертву ко рву. Ставил на краю. Стрелял в затылок. Обычное оружие — наган.
Потом бульдозер присыпал убитых тонким слоем земли.
Палачей увозили в город глубокой ночью на специальном автобусе. Как правило, они были вдрызг пьяны.
К 1938-му понадобился карьерный экскаватор, чтобы копать новые рвы. Сил обычных работяг с лопатами, трудившихся до того, уже не хватало.
***
Как-то с одним старшим и мудрым товарищем, который тоже интересуется иконами и церквями, зашел у нас разговор про новодельные храмы. Я произнес длинную речь о Главном храме вооруженных сил (удивительное все-таки место), и короткую — но тоже не особенно восторженную — о храме Новомучеников в Сретенском монастыре на Лубянке. Шикарном, как многое на Руси. Слишком, возможно, шикарном для памяти несчастных, которых эта самая Лубянка превратила в пыль.
И тут он сказал:
— А есть же храм Новомучеников в Бутово. Он ведь — правильный, уместный, хороший! Не станешь спорить?
И я не стал, потому что ни разу не был на Бутовском полигоне. Много раз собирался, проезжал даже мимо по старой Варшавке, честно хотел, — и не добрался.
— Ну так поехали! Вот в ближайшие выходные. Какая там конечная станция на серой ветке? «Бульвар Дмитрия Донского»? Оттуда на такси минут десять.
***
Серая ветка, серая дорога, деревья тоже серые, немного белого снега. И вот — этот зеленый забор. Ничем не примечательный зеленый забор. За забором — что-то вроде неухоженного парка. По нынешним московским понятиям — совсем бедненько. Не по-собянински, без размаха. Скромный деревянный храм. Маленькая колокольня. Редкие деревья. Холмики между деревьями. Все припорошил снег.