
«Святое место»: король Эдуард IV Йорк не смеет преследовать ланкастерских солдат, укрывшихся в церкви после битвы при Тьюксбери в 1471 году. На флаге в левой части видна личная эмблема Эдуарда — солнце на белом фоне
Изображение: Wikipedia / Richard Burchett (1867)
«Красные» против «белых»: вот универсальный сеттинг для внутреннего противостояния между жителями одной произвольной страны. Именно эти два цвета между собой распределяли враждовавшие стороны что во Франции, что в России, что в Уругвае, что в других уголках планеты. И все они сознательно или неосознанно подражали участникам далёкой английской междоусобицы конца XV века.
Красивое название — едва ли не всё, что осталось в массовой памяти от Войны Алой и Белой розы. Согласитесь, что от этих слов будто веет чем-то рыцарским: причудливыми церемониями, обетами долга и чести, неукоснительной верностью вассалов своим сюзеренам? Тем удивительнее, что при детальном рассмотрении английский конфликт 1455–1485 годов предстаёт запутанной чередой заговоров, мятежей, предательств, сумасбродных выходок и жестоких расправ.
Самих участников тех кровавых событий удивило бы, что потомки будут рассматривать их вражду как единую усобицу. Для живших в конце XV века англичан Война Роз представляла три разных конфликта, разделённых между собой многими годами шаткого мира. Да и с цветами их тогда никто не увязывал — романтичный нейминг закрепится за происходившим в 1455–1485 годах только четыре века спустя.
Слишком многое насчёт противостояния Йорков и Ланкастеров за них додумают услужливые потомки. И это нисколько не делает Войну Алой и Белой розы незначительным событием. Застряв где-то на воображаемой границе между Средними веками и Новым временем, она обусловила дальнейший ход истории как самой Англии, так и всего мира. В конце концов, без этого конфликта мы не знали бы ни многих пьес Шекспира, ни романов Вальтера Скотта, ни сериала НВО «Игра престолов».
Это ещё не конец
Большинство рассказов о Средневековье грешат одним недостатком. В них слишком много говорят о мужчинах и почти ничего —о женщинах. Мы знаем, как сражались, интриговали, побеждали или проигрывали короли, графья и бароны, но плохо понимаем, как это переживали их жёны, сёстры и матери. В реалиях глубоко патриархального мира такое кажется естественным: какие могли быть обязанности даже у самых знатных аристократок кроме домоводства и исправного деторождения? Но находились женщины, которые не принимали правила навязанной им игры, а пытались её изменить.
1464 год не сулил ничего хорошего Элизабет Грей (в девичестве Вудвилл), 27-летней вдове из центральной Англии. Тремя годами ранее в королевстве закончилась ожесточённая междоусобица. Правящая династия сменилась: вместо прежних Ланкастеров на трон заступили Йорки. А покойный супруг Элизабет, Джон Грей из Гроуби, пал, сражаясь как раз за проигравших, но не победителей.
Королева Англии Елизавета, супруга короля Эдуарда IV
Изображение: Wikipedia / Art UK
Неверный выбор сэра Джона не сулил ничего хорошего его семье. Греи лишились защиты перед претензиями более предусмотрительных соседей из рода Буршье, изначально воевавших у Йорков. Не рассчитывала Элизабет и на помощь родни из Вудвиллов, весьма незнатного семейства, опять же, в своё время неосмотрительно выбравших сторону Ланкастеров. Спасти женщину мог только новый влиятельный супруг.
Для потенциальных женихов дочь и вдова бывших врагов нового короля Эдуарда IV едва ли представляла привлекательную партию. Что хуже, Элизабет по меркам своего времени была немолода, успела родить от покойного Грея двоих детей и, главное, не обладала ценным приданным. Да, она была хороша собой, но что значила красота в те жестокие века?
«У Элизабет была светлая кожа и тёмные глаза, высокий лоб и рыжевато-каштановые волосы. Тонкий точёный нос был слегка скруглен на конце и гармонировал с гладким округлым подбородком. В свои 26 или 27 лет она, безусловно, всё ещё оставалась красавицей».
— Дэн Джонс, британский историк
В начале 1464 года отчаявшаяся женщина набралась смелости просить защиты от Буршье лично у короля Эдуарда, случайно проезжавшего рядом. И эта встреча обернулась невероятным: 22-летний монарх воспылал к просительнице бурными чувствами. 1 мая пара тайно повенчалась, а в сентябре 1464 Эдуард прямо приказал могущественному графу Ричарду Уорвику, второму человеку в стране, прекратить смотрины невест в монарших домах на континенте — у него, Эдуарда, уже есть жена.
Бесприданница Элизабет Грей обернулась королевой Англии Елизаветой.
Будь история Эдуарда и Элизабет мелодрамой, их неожиданный союз выглядел бы идеальной концовкой для британской смуты 1455–1461 годов. У страны появился новый красавец король. Вопреки известной песне он даже смог жениться по любви. Былые распри забыты, вчерашние враги примиряются, все живут долго и счастливо.
Король Эдуард IV
Изображение: Wikipedia / Lucas Horenbout (1520)
В суровой же реальности королевский брак выступил не хеппи-эндом, а клиффхэнгером. После него старый конфликт лишь вспыхнул с большей силой, осложнённый новыми линиями противостояния. А жизненные пути и Элизабет, и Эдуарда, и Уорвика, и большинства их врагов с союзниками вышли одинаково далёкими от привычных представлений о человеческом счастье.
Прекрасный текст, спасибо, Максим!
Насчет Ричарда III и его склонности учитывать общественное мнение. Наверняка так переводчик той книги, откуда взята цитата, перевел на русский оборот public opinion. Есть такая традиция перевода, не самая удачная. Лучше бы использовать кальку — «публичное мнение». Король со слабой легитимностью не мог игнорировать публичную сферу — взгляды и мнения тех, кто ее определял. Публичное и общественное в те времена совсем не одно и то же. Общества, в том смысле, что мы в него вкладываем сейчас, в позднесредневековой Европе еще попросту не существовало.
В оригинале, скорее всего, речь о common wealth — расхожем понятии английской полит.философии тех времён.
Влад, спасибо! Интересную грань затронули, я всё же останусь при мнении, что в этом контексте "публичное" и "общественное" могут быть синонимами. Хотя, конечно, я могу ошибаться.
Смотрите, русские цари 18-го века были весьма зависимы от от публичной сферы. Но бессмысленно было утверждать, что они зависели от общественного мнения. А вот уже во второй половине 19-го таковая зависимость появляется и становится определяющей.
Публичность определяется теми, у кого есть голос. Это ресурсные группы. И есть молчаливое большинство, никак на не способные влиять на область публичного. Достаточно поздно сферы публичного и общественного начинают совпадать друг с другом.
прочитал с удовольствием, спасибо!
Огромное вам спасибо!)