Все вечеринки вчерашнего дня. Под предлогом борьбы с ЛГБТ российские власти вычищают из публичного пространства сексуальную свободу как таковую

За неполные три месяца кремлевской «антивечериночной кампании», превратившейся в самую публичную арену применения закона о запрете «пропаганды ЛГБТ», стало понятно, что непосредственно к ЛГБТ-сообществу эта волна репрессий парадоксально имеет довольно опосредованное отношение. Как, собственно, и сами «антигейские» нормативные акты и усиливший их экстремистский статус мифического «международного ЛГБТ-движения» касаются отнюдь не только заключенных в аббревиатуру геев, лесбиянок, бисексуалов и трансгендеров.

Что объединяет «голую вечеринку» Насти Ивлеевой, положившую начало тренду на преследование и травлю участников развлекательных мероприятий, и недавнюю облаву на Amore Party в Туле, ставшую наиболее радикальным воплощением этого тренда — с силовиками, пинавшими молодых людей в лицо, кидавшими их в грязь, бившими шокерами и заставлявшими раздеваться догола?

То обстоятельство, что участники обеих вечеринок были привлечены к административной ответственности за «пропаганду ЛГБТ», хотя оба мероприятия как ЛГБТ-вечеринки не позиционировались. В первом случае знаменитости просто избрали откровенный дресс-код, во втором же речь шла об «открытости и сексуальности» — то была секс-позитивная кинки-вечеринка без каких-либо ЛГБТ-акцентов. Однако именно их Лефортовский суд и ворвавшиеся в тульский клуб силовики усиленно выискивали в обоих мероприятиях. Почему?

Хаотичность правоприменительной практики в РФ превратила понятие ЛГБТ в своего рода зонтичный бренд, под которым исполнительная и судебная власти теперь рассматривают все «выходящие за рамки» формы сексуальности, а не только квир-сообщество. Помимо уже разобранных кейсов с вечеринками, упоминания достоин, например, предъявленный петербургскому телеканалу штраф за показ клипа Сергея Лазарева «Так красиво», где (цитата из протокола суда) «демонстрируются взаимодействующие кисти рук (ласкающие друг друга)». Или же скандал вокруг списка книг для изъятия из продажи из-за «пропаганды ЛГБТ», куда затесались Оскар Уальд, Марсель Пруст и Федор Достоевский (здесь уместно напомнить, что само «ЛГБТ-движение», по мнению Верховного суда РФ, возникло только в 1960-х).

«Зонтичности» бренда ЛГБТ в современной России поспособствовала не только юридическая абсурдность, но и отсутствие всякого представления об этом феномене со стороны «низовых исполнителей». Где-то в управлении по внутренней политике на Старой площади аппаратные идеологи может и читали Вильгельма Райха или Теодора Адорно (или их критиков), сочиняя пропагандистско-экстремистские положения, однако на уровне их обслуживания подобной осведомленности, очевидно, нет. На недавних слушаниях в Общественной палате консультировать правительство по вопросам «пресечения пропаганды ЛГБТ» планировали люди, для которых термин «гендер» тождественен «трансгендеру», а в ходе уже упомянутого рейда в тульском клубе силовики отбирали людей для составления административных протоколов по принципу цвета волос.

Рамки же, за которыми для подобных исполнителей начинаются «нетрадиционные ценности», можно очертить с помощью недавнего симптоматического призыва мэра Невинномысска Михаила Миненкова:

«Друзья, так мы деградируемся… Почему бы нет, Невинномысску, не взять сегодня вечером, к своей любимой подкрасться, и ровно через девять месяцев… родить не 700 человек, а 10 тысяч… Вопрос ребенка всегда патриархален. Жену и детей потом нужно кормить, а это значит — пахать мужчине. А у женщины это не вопрос, а прямая обязанность — рожать!»

Фактически всё вовне этой карикатурной максимы для российского государства сегодня как минимум находится под глубоким подозрением. Поэтому в общественной жизни не может быть места не только ЛГБТ-нарративам, но и секс-позитиву в целом — то есть отношению к человеческой сексуальности как многообразному, недогматичному и здоровому явлению, которое недопустимо регулировать бюрократическими рычагами. Это первый важный нюанс, который следует зафиксировать.

Вторым же я считаю иллюзорность часто доносящегося из ЛГБТ-среды требования, — конечно, вполне обоснованного и насущного, но несколько ограничивающего масштабы проблемы, — которое звучит как «не лезьте к нам в постель». Его порочность я вижу в сведении тотального подавления сексуальности государством к «суверенитету постели», такому неудобству из частной жизни, что в корне неправильно и мысль о чем в малоизвестном интервью 1982-го года развил Мишель Фуко.

«Сексуальность — это часть нашего поведения, часть нашей мировой свободы… это наше собственное творение, нечто большее, чем просто открытие тайной стороны нашего желания. Мы должны понять, что вместе с нашими желаниями возникают новые формы отношений, новые формы любви, новые формы созидания. Секс — это не фатальность: это возможность творческой жизни… Сексуальность, какой мы ее знаем сейчас, стала одним из главных творческих источников нашего общества и нашего бытия… это будто бы процесс создания новой культурной жизни на основе нашего сексуального выбора».

Поэтому Фуко считал, что гей-сообществу необходимо «стать геями», а не просто заявлять о себе — «создавать культуру», а не просто «свою культуру», ограниченную камерно-маргинальными рамками. На Западе этот процесс с точки зрения секс-позитива в целом запустила сексуальная революция 1960-х, в плоскости ЛГБТ-групп — Стоунволлские бунты 1969-го. И ключевое значение этих событий как раз и состоит не в холостой прокламации своего существования, удовлетворенно проистекающего в строго очерченных границах, а в готовности за эти границы выйти и стать авангардом мейнстримной культуры.

Именно этого шанса на культурную трансформацию через сексуальность Кремль лишает российское общество посредством размытых «зонтичных» законов и экстремистской стигматизации, что, ни в коем случае не умаляя значения «суверенитета постели», аспект все же более важный.

Почему именно ЛГБТ-сообщество и сторонники секс-позитивного движения должны находиться во главе культурных метаморфоз, а сексуальность — стать «одним из главных творческих источников» российского общества? Здесь необходимо уточнить, что они в первую очередь должны обрести право на инициирование перемен, — без их принудительного стимулирования через квоты или позитивную дискриминацию, — которое может быть реализовано лишь в условиях отсутствия государственного преследования и травли сексуальных меньшинств. И предоставление подобного права квир-группам неизбежно приведет к фундаментальным последствиям — всенепременно положительным.

Во-первых, отказ от табуирования сексуальности — это неотъемлемый атрибут культурной демократизации, без которого она обречена остаться полумерой. Даже если не обращаться к западной практике (например, периодам «Свингующих шестидесятых» или Cool Britannia 1990-х в Соединенном Королевстве), все немногочисленные эпизоды в истории России, которые принято характеризовать как «глотки́ свободы» и расцвета культуры, так или иначе связаны с сексуальным раскрепощением. Это актуально и для НЭПа, когда большевики фактически инициировали первую сексуальную революцию и, движимые концепциями Александры Коллонтай, приняли множество прогрессивных законов: от легализации абортов до ликвидации уголовной ответственности за проституцию и гомосексуализм; и для перестройки, когда рок-музыканты открыто выступали в защиту сексуальных меньшинств, а в кинотеатрах впервые были показаны откровенные сцены; и для 1990-х—начала 2000-х, когда самой популярной российской группой за рубежом стал дуэт, эксплуатирующий образ двух лесбиянок, (которым, впрочем, никто не мешал выступать в Кремле).

Такую корреляцию восприимчивости секс-позитива с общим культурным высвобождением можно объяснить через цитату из мемуаров City Boy Эдмунда Уайта, участника Стоунволлских бунтов, вспоминавшего Нью-Йорк 1960-х: «Я все еще был ненавидящим себя геем, идущим к психотерапевту с намерением вылечиться и жениться… Тогда не было гей-прайда — был только гей-страх, гей-изоляция, гей-недоверие и гей-ненависть к себе». О какой культурной свободе может идти речь, когда в современной России в подобной атмосфере страха и изоляции, подогреваемой разговорами о признании гомосексуальности заболеванием, живут миллионы людей?

Во-вторых, квир-искусство, которое закономерно вступит в фазу развития при декриминализации его потенциальных созидателей, это крайне самобытный и «пассионарный» феномен, который всецело определил облик западной поп-культуры второй половины XX века. От бит-поколения до Blitz Kids, от Ива Сен-Лорана до Тома Форда, от Pet Shop Boys до Bronski Beat, от Энди Уорхола до Кита Харинга, от Брета Истона Эллиса до Чака Паланика — эти фигуры и явления с довольно ярко выраженной квир-эстетикой при более авторитарных обстоятельствах вряд ли смогли бы сыграть столь значительную историческую роль, что привело бы к исчезновению доминантной массовой культуры в той форме, в которой мы привыкли ее потреблять.

Это, опять же, не подчеркивание исключительности или превосходства ЛГБТ-деятелей искусства, но как минимум признание права их художественного метода, инспирированного уникальным жизненным опытом и социальным положением, на голос. Как описывал специфику квир-искусства 1970-х The New York Times: «В основном оно заботилось о своем собственном моменте, как бы говоря: "Вот он я". Этот подход сохраняется и по сей день потому, что каждое новое микропоколение геев, рожденное от гетеросексуальных родителей в гетеросексуальном мире, вынуждено создавать себя и свою эстетику с нуля». И россиянам, в 2005-м собиравшимся на концерт Pet Shop Boys на Красной площади, а в 2020-м — на выставку Энди Уорхола в Третьяковке, посещавшим фестиваль «Бок о бок» и покупавшим книги от Kolonna publications, эта эстетика, кажется, отнюдь не чужда.

Что для России как для страны европейской культуры действительно чуждо и противоестественно — так это подражательство политике в отношении сексуальных меньшинств, проводимой ближневосточными диктатурами. Недавние рейды российских силовиков на вечеринки очень напоминают малоизвестный инцидент Cairo 52, произошедший в Египте в 2001-м году. Тогда полиция ворвалась на борт плавучего гей-клуба Queen Boat на Ниле, где арестовала 52-х молодых людей, а впоследствии подвергла их пыткам и избиениям на фоне развернутой в провластных СМИ кампании по дискредитации египетского ЛГБТ-сообщества: якобы это «феномен, импортированный с Запада» и «экстремистская идея».

Спустя десятилетия египетские власти продолжают пытать и кидать за решетку «подстрекателей к разврату», однако нравственного очищения арабской республики за этим как-то не следует. Вероятно, потому что сексуальность — это действительно важная часть «нашей мировой свободы», которую нельзя заместить государственной идеологией или религиозной моралью.