Марк Фейгин. Фото из личного архива
На этой неделе 4–5 октября в Вильнюсе пройдет 13-й Форум свободной России. Главные темы: кризис российской политической эмиграции, активизация российских спецслужб в Европе, проблема постпутинского устройства России, вопрос деколонизации. В преддверии этого мероприятия Republic поговорил с одним из спикеров форума — общественным деятелем, кандидатом юридических наук Марком Фейгиным* — о том, что сегодня происходит в среде российской оппозиции и чем ей нужно заниматься.
— Как вам видится сегодняшнее состояние российской оппозиции? Вообще, может, правильнее этот термин уже употреблять в кавычках? Ситуация давно изменилась, а терминология осталась из эпохи белоленточных протестов. Может быть, многое потому и не получается, что неправильно диагностирована сама ситуация?
— Это не вопрос определений. Разумеется, оппозиция — это противостоящая власти политическая среда, и сегодня она находится в эмиграции. Говорить об организованном политическом противостоянии внутри России не приходится. Организованных форм там нет. Они все раздавлены репрессиями, выброшены в эмиграцию и так далее. Да, то, что находится в эмиграции, по инерции, как и прежде, называется оппозицией. Может быть, это сопротивление, может быть, надо другие термины применять. Но вообще особого смысла искать новые определения нет, поскольку оппозиция в эмиграции — это вполне допустимо и всем понятно.
Тем не менее нужно подчеркнуть, что есть некая инерция, традиция русской эмиграции. Во-первых, она всегда была мало дееспособной — и первая, и вторая, и третья волны. Я хорошо знаю эту эмиграцию, я сам в конце 80-х годов состоял в эмигрантской организации. Я хорошо знаю, что происходило в ее аристократической части, условно назовем ее первой волной эмиграции. Тогда бежали участники белого движения от власти большевиков. В период второй волны эмиграции в связи со Второй мировой войной за границу уходили люди с оккупированных территорий, поскольку они были коллаборантами, то есть сотрудничали с захватчиками. Третья волна была более специфическая, это была еврейская эмиграция. Из ее среды выделялось диссидентское движение.
Сегодня мы имеем некую комбинацию из всех этих волн. Нынешняя российская политическая эмиграция напоминает диссидентское движение, которое боролось за права человека и с репрессиями в поздний советский период. Но, в общем, никакого серьезного влияния на политические процессы внутри России не оказывало.
Сейчас ситуация складывается схожим образом. Поэтому, если хотите, можно назвать нынешнюю политическую эмиграцию диссидентством. Это ее беда, потому что она не может определиться с кругом тактических политических задач. Стратегически понятно, что нужно делать — свержение режима Путина и прекращение войны. А вот тактические задачи никто не хочет понимать, ставить и определять инструменты, как их добиться. Все время идут такие разговоры: вот после Путина начнутся свободные выборы, и уже тогда мы предложим свою программу. А вот как добиться того, чтобы не стало Путина и его власти, ни представления, ни знания, ни плана нет. И это проблема. Поэтому так избегают серьезного вопроса о силовом свержении власти. Его даже не хотят обсуждать. Возможно, потому что наиболее существенная часть политической эмиграции — это либеральная, правоцентристская среда. Так что это не спор о терминах, это сущность нынешней, четвертой волны эмиграции — антипутинской.
— Вы говорите: они даже не хотят обсуждать возможность силового захвата, мечтают о честных выборах в России. Но вообще, на ваш взгляд, может ли в сознании людей из этой среды произойти сдвиг к реальному пониманию вещей?
