Виктор Вахштайн
В издательстве книжного магазина «Бабель» (Тель-Авив) вышла и сразу же была восторженно принята читателями книга Виктора Вахштайна «Смонг». На русском языке довольно много ненаучных книг, написанных учеными, и они всегда имеют большой успех (как минимум потому, что их авторы, в отличие от подавляющего числа беллетристов, люди умные). Но едва ли не все авторы этих ненаучных книг — филологи. Вахштайн эту лакуну восполнил: теперь у нас есть ненаучный труд социолога-теоретика. О странном гибриде, героями которого являются одновременно идеи мыслителей прошлого и поступки живых современников, Виктор Вахштайн рассказал Ольге Серебряной.
Виктор Вахштайн — выпускник Шанинки, до 2022 года он возглавлял там родной факультет социальных наук и одновременно заведовал кафедрой теоретической социологии в РАНХиГС. В 2021 году эти сделанные по западному образцу учебные заведения подверглись репрессиям. Были арестованы ректор РАНХиГС Владимир Мау, ректор Шанинки Сергей Зуев и еще несколько человек. Вахштайн, за которым тоже приходили по этому делу, предпочел не дожидаться ареста и уехать из России. Последовавшие за этим события — российское вторжение в Украину и нападение ХАМАС на юг Израиля, где к тому времени он сумел обосноваться — и породили его первую ненаучную книгу под странным названием «Смонг».
В ней Вахштайн рассказывает по-довлатовски уморительные байки из собственной жизни, перемежая их рассказами о философских и социологических понятиях, а также историями, приключившимися с авторами этих понятий. То есть, выражаясь на философском сленге 1990-х, «прогоняет телеги». Телеги громыхают по его личной биографии (глава «Мансарда»), по академической жизни (глава «Капсула»), общественному устройству («Матрица») и мировой истории («Пластилин»), пока не подъезжают к красивому финалу о руинированных судьбах соотечественников.
— Виктор, вы социолог, и в «Смонге» тоже рассказываете о трех своих социологических книгах, написанных в последнее время. «Смонг» — первая ваша ненаучная книга. Что ее породило?
— Ко мне пришли с обыском в 6 утра 28 сентября 2021 года. Тем же утром я вылетел из России. Следующие четыре месяца провел в самолетах, меняя страны, города и документы. Въехал в Израиль в январе 2022 года и через месяц… 24 февраля.
Все это время мне казалось, что социологический язык, на котором я писал двадцать лет, с его емкими определениями, строгими различениями, способами объяснения, концептуальными метафорами, просто перестал работать. В конечном счете язык — это то, через что вы смотрите на мир. И если он больше не позволяет вам видеть и понимать, что вокруг вас происходит, значит, он сломан, разбит, вышел из строя.
Вторая проблема — для кого писать? Любая социологическая книжка — производная от того академического сообщества, которому принадлежит автор. Популяция ученых воспроизводится посредством текстов. Но моему сообществу в тот момент было не до философских тонкостей и истории идей.
Сидя на пересадках в аэропортах, я продолжал вычитывать верстки последних трех книжек, отправленных в издательства незадолго до отъезда. Скорее, по инерции.
В иврите есть выражение «Жетон провалился». Его используют, когда вдруг резко что-то доходит, становится ясно. Мой жетон провалился весной 2022 года.
Пусть мир вконец обезумел, но и в безумии есть своя логика. А значит, наблюдение за ним должно продолжаться. Даже если кажется, что уже незачем его наблюдать и не на чем его описывать. И я начал собирать язык заново. Он уже не был тем социологическим языком, на котором я привык говорить, писать и думать. Но и литературным его сложно назвать. Так что «Смонг» получился странным гибридом — наполовину беллетристика, наполовину нон-фикшн.
— Читатели, судя по валу восторженных отзывов в сети, именно такого гибрида и ждали. А вам самому интересно было писать «Смонг»? Были ли какие-то неожиданные сложности?
— Сложности обычно возникают, когда вы ставите перед собой какую-то задачу, просчитываете варианты ее решения и по ходу сталкиваетесь с неожиданными трудностями. С написанием этой книги трудностей не возникло, потому что у нее нет задачи. Только путь. В отличие от научной статьи, где вы связаны массой обязательств и должны следовать канону обоснования, аргументации и доказательства, здесь вы не связаны ничем, кроме правил русского языка.
— Продолжать не планируете?
— Я пока понятия не имею, продолжу ли я в том же духе. Все же мое основное занятие — социологическое письмо. А «Смонг» — попытка выйти за его рамки.
Фрагмент из книги «Смонг»: «26 декабря 2004 года, в 7:58 утра, дно Индийского океана разломилось, тектонические плиты пришли в движение, и волны высотой в пятнадцать метров обрушились на индонезийские острова. Погибло около 300 тысяч человек. Из них 170 000 на Суматре. Между эпицентром землетрясения и Суматрой был еще один крохотный остров — Симёлуэ. Его накрыло первым, в 8:12. Однако из 78 000 жителей Симёлуэ погибло всего семеро. За считанные минуты, когда вода стремительно отошла от берега, жители прибрежных деревень с воплями «Смонг!» кинулись на гору в центре острова. Смонг — это не просто слово, обозначающее цунами. Это огромный пласт культуры, который включает в себя буай-буай (колыбельные), нафи-нафи (нравоучительные притчи), детские сказки и лирические поэмы. Каждый текст в этом корпусе содержит прямое указание, как себя следует вести в подобной ситуации».
— Я бы не назвала «Смонг» художественной книгой, потому что у нее есть четкая прагматика, а у произведения искусства ее как будто быть не должно. Прагматика вопиет уже из названия — и смысл этого термина объясняется в конце предисловия. Получается, «Смонг» — это собрание колыбельных, нравоучительных притч, сказок и лирических поэм, суммирующих опыт советских поколений и обучающих постсоветских людей правильной реакции на звонок в дверь, который раздается в шесть утра?
— Прагматика, о которой вы говорите, есть не у книги, а у ее персонажей. Да и то не у всех. Рассказы, услышанные ими в детстве, забываются, вытесняются в область застольных баек, поскольку никак не соотносятся с их актуальным опытом. Но потом, когда привычный мир начинает рушиться, эти рассказы вдруг срабатывают как программа, как инструкция к принятию жизненно важных решений.
Если бы я писал исследовательскую работу, то изучал бы эти истории у разных поколений, анализировал бы их «действенность». Но я не писал исследовательской работы. И прагматической задачи передать читателям какой-то универсальный жизненный рецепт у меня тоже нет. Потому что нет такого рецепта.