Ставка на максимальное привлечение китайских инвестиций и технологий к развитию российской промышленности и инфраструктуры, которую демонстрирует подготовленная Минэкономразвития «Стратегия внешнеэкономической деятельности России», не является новым словом в российском политическом планировании. В общем виде все эти установки были сформулированы еще в середине правления Б.Н.Ельцина. Но шансы на успех у подобной стратегии появились только сейчас, главным образом благодаря изменившейся ситуации в мировой экономике и новому месту Китая в ней. Российская стратегия в экономических отношениях с Китаем была еще с 1990-х годов очень тесно увязана с политическими аспектами отношений. Одной из целей развития экономических связей было достижение взаимозависимости, что снизило бы вероятность возникновения военных и политических конфликтов в будущем. Далее, используя заинтересованность Китая в российском сырье и российских технологиях (главным образом, военных) предполагалось добиться масштабного продвижения в КНР российской гражданской машинотехнической продукции и привлечь крупные китайские инвестиции в развитие российских регионов. В 1990-е – начале 2000-х годов эта стратегия потерпела крах по вполне объективным причинам. Например, использовать заинтересованность китайцев в российских военных технологиях и оружии для получения выгод в смежных областях было крайне сложно просто потому, что российский ВПК тогда зависел от китайцев сильнее, чем китайцы от него. До середины 2000-х годов российский военно-промышленный комплекс находился в условиях, когда его выживание зависело от двух крупных иностранных заказчиков – Индии и Китая. Закупки нестратегических вооружений со стороны российских вооруженных сил были ничтожны. Прочие иностранные заказчики давали в сумме намного меньше двух крупнейших – Алжир и Венесуэла появились много позже. Естественно, российско-китайское военно-техническое сотрудничество было, скорее, политическим рычагом в руках КНР, чем в руках РФ, поскольку от него целиком зависело выживание целых отраслей российского ВПК. Атомная промышленность и ВПК остаются «точками превосходства» российской промышленности, способными осуществлять экспорт своей продукции в условиях международной конкуренции. Но размеры рынков оружия и атомного оборудования крайне невелики – в случае КНР это сейчас по несколько сотен миллионов долларов в год. И по мере роста собственного китайского промышленного потенциала они уменьшаются. Импорт Китаем сырья тогда не достигал нынешних устрашающих масштабов: сейчас это кажется странным, но нетто-импортером нефти КНР стала только в 1993 году. А учитывая отсутствие в районе российско-китайской границы развитой транспортной инфраструктуры и наличие у Китая мощной сети портов и хорошего торгового флота, интерес китайцев к российскому сырью не стоило преувеличивать. Попытки России продвигать в КНР свою гражданскую машиностроительную продукцию в 1990-е – начале 2000-х, в принципе, встречали сочувственное отношение китайских руководителей, но были обречены на крах даже в этих условиях. Российские «гражданские» машиностроительные предприятия на момент распада СССР действительно обладали технологиями, интересующими КНР, и были готовы ими делиться. Однако отсутствие в РФ на тот момент крупных (по международным меркам) банков, способных кредитовать масштабные строительные проекты, в сочетании с общей экономической и политической нестабильностью в РФ делали быструю утрату китайского рынка российскими производителями гражданских самолетов, грузовиков и электроэнергетического оборудования неизбежной. Наконец, в первой половине 2000-х годов вопрос о завоевании китайского рынка гражданской машинотехнической продукции был, по существу, снят с повестки дня. Отечественное «гражданское» машиностроение едва ли могло считаться передовым даже на момент распада СССР. Последовавшие полтора десятилетия хаоса и катастрофического недоинвестирования превратили большинство предприятий отрасли в технологических аутсайдеров. Российские «высокотехнологичные» отрасли за исключением ВПК и атомпрома могут предложить китайскому рынку очень мало. В самом лучшем случае неуклонные усилия правительства приведут к росту доли машинотехнической продукции в структуре российского экспорта в КНР с нынешних 2–3% до, скажем, 7–8%, в то время как остальной объем будет приходиться на сырье и сельхозпродукцию. Зато сырья КНР требуется теперь намного больше, чем раньше, причем список потребностей в нем расширяется. Например, импорт каменного угля Китаем вырос в 2009 году втрое – до 130 млн тонн, при этом импорт из России вырос в 15,5 раз – до 11,8 млн тонн (по данным китайской таможни). РФ теперь – третий по значению поставщик угля в КНР после стран АСЕАН и Австралии. Сейчас Китай гораздо больше, чем ранее, озабочен вопросами диверсификации источников сырья и готов платить за свою энергетическую безопасность. Он готов инвестировать в инфраструктуру в приграничных районах и готов попутно вкладывать деньги в импортозамещающие производства в РФ в тех случаях, когда российская сторона на этом настаивает. Что, в принципе, позволяет рассчитывать на существенную экономическую отдачу. Тем, кого ужасает перспектива превращения в чей-то там сырьевой придаток, стоит изучить структуру экспорта Австралии и поразмышлять, как же в таком страшном месте еще живут люди. Тем, кого эти данные не убеждают, следует взять лопату и немедленно заняться строительством той самой российской промышленности, которая могла бы завалить КНР высокотехнологичным экспортом и с которой сейчас в РФ дело обстоит как бы не еще хуже, чем в Австралии.