«Независимая пресса» – это демагогия»

ТВ, которое мы заслуживаем | Ограничитель в голове | Вечный кредит ОРТ | Не царское дело – цензура | Роль Березовского | Поле для интерпретации| НТВ ответил за козлов | После «Триумфа»
ТВ, КОТОРОЕ МЫ ЗАСЛУЖИВАЕМ

– Вы вошли в совет директоров ОРТ в 1994 году, были назначены указом президента Ельцина. Как сложилась эта конструкция – частных лиц и государства?
– Насколько я помню, в тот момент телевидение было разорено, рекламного рынка почти не существовало – он только начинал формироваться. И разговор шел о том, что частные акционеры смогут привести частные же инвестиции, чтобы ТВ попросту смогло существовать. Это было и основной причиной такой конструкции.
В это же время возникло НТВ – как полностью частный канал. И тогда, если помните, были олигархические игры, противостояния различных групп... Совершенно понятно, что эти люди воспринимали СМИ, и прежде всего ТВ, как один из важнейших рычагов влияния. Не только на население, но и на политику. Это была вторая, как я думаю, причина.
И, наконец, третья, которая тогда казалась абсолютно теоретической, – телевидение как способ зарабатывания денег. Тот же Володя Гусинский, когда создавал НТВ, позиционировал его как бизнес-проект. Другое дело, что по-разному это можно интерпретировать – бизнес через политику или политика через бизнес. Тут уж кто как считает.
– Когда вы были членом совета директоров канала, вы принимали участие в его жизни?
– Достаточно опосредованно. Члены совета принимали участие, с точки зрения юридических конструкций, финансирования канала (а с просьбами о поддержке материально-технической базы обращались часто). Однако общение в смысле участия в эфирной политике было сведено фактически до нуля. «Вы не то показали, не то рассказали», – нет, такого не было. По крайней мере, с моей стороны.
– Вы не пожалели потом, спустя годы, того, во что превратилось ОРТ?
– Что значит пожалел-не пожалел? Это достаточно демагогичная штука...
Да ведь и стали они таковыми не потому, что изначально было принято какое-то неверное решение. Посмотрите на сегодняшнюю ВГТРК, стопроцентно государственную компанию. Они чем отличаются от «негосударственного» НТВ, которое только формально может считаться таковым? Или от «Первого канала»? Разве у них программные политики чем-то отличаются друг от друга? По-моему, они сделаны под копирку. Если б лица ведущих не были разными, то можно было бы каналы перепутать.
– А вы смотрите телевизор?
– Практически нет.
– Даже не включаете?
– Иногда включаю. Я смотрю спутниковые или эфирные каналы, связанные со спортом и с культурой. Моя жена, например, смотрит киноканалы.
Если же говорить об общественно-политической составляющей вещания, то меня больше интересуют новости Euronews, а не наши. У нас они слишком однобокие и понятно на что ориентированные. Может, еще не до такой степени, но советские времена это все начинает напоминать – с явной или неявной цензурой, с целевой задачей, которую обязаны решать редакции. Большой объективности в подаче информации я не наблюдаю.
Плюс чернуха, которая летит по всем каналам, ставшая устойчивой модой. Правда, говорить, что раньше этого не было, тоже нельзя. И раньше была «чернуха», и «заказуха» была, особенно – политическая. Зато сегодня есть официоз. Официоз, который диктуется, грубо говоря, хозяином.
И скажу, предвосхищая ваш вопрос (я и тогда говорил, и сегодня говорю, и завтра это скажу): ребят, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Мне кажется, что многие журналисты, значительная их часть, или действительно этого не понимают, или занимаются демагогией, говоря о «четвертой власти» или «независимой прессе».
От кого независимая-то? От себя? Или от тех, кто кормит? Если я олицетворяю хозяина в лице государства, или частного владельца, то я же плачу за все за это? Или зарабатываю на этом, если проект прибыльный. Но, даже зарабатывая, я все равно плачу – зарплаты журналистам, покупка техники, аренда самолетов, пароходов, зданий и прочая, прочая, прочая. И как можно представить, чтобы мне говорили: «Вы заплатите, а потом в стороночку отойдите и посидите вон там. Мало ли про что мы будем снимать фильмы или рассказывать в новостных программах? Это вас не должно интересовать, потому что мы – независимая пресса». Здра-а-асьте! От кого независимая-то? Тогда зарабатывайте сами, вопросов нет.
Неоднократно у нас в России возникала тема реально публичного, общественного, телевидения. ОРТ ведь не превратилось в общественное телевидение в первоначальном смысле этого слова. За счет чего существует «Би-би-си»? За счет того, что деньги компании платят налогоплательщики. И рядовой гражданин соглашается на эту сумму, потому что его в большей или меньшей степени это вещание устраивает.
Неоднократно шел разговор о создании такого ТВ у нас. Хотя для начала надо определить, сколько это стоит, сколько каждый владелец ТВ приемника должен заплатить – как за телефон, за газ или за электричество. Неважно, в каком виде – в виде отчислений за владение телеприемником ли, в виде абонентской платы ли, или еще в каком-то виде. Но сразу начинается демагогия: «Да вы что? Мы и так тут погибаем от налогов! Нас душит государство и мне не хватает на хлеб, а вы хотите еще ввести дополнительный платеж за ТВ?»
Ну, извините, какое общество, так и живем.

ОГРАНИЧИТЕЛЬ В ГОЛОВЕ

– Концепция, которую вы описываете, не рассматривает государство как сборщика налогов с граждан.
– Нет.
– А почему? Ведь граждане его, государство, содержат. И сейчас и премьер, и президент не свои деньги в телевидение вкладывают, а – наши.
– Конечно. Однако сегодня этот вопрос даже лишен практического смысла, поскольку общественно-политическое устройство России не предполагает существования свободного телевидения. Его все равно прижмут.
Вопрос в том, кто от кого должен быть свободен. Что изменится от того, что некий журналист или ведущий новостной программы изо дня в день будет говорить, что президента и правительство нужно отправить в тюрьму? Что дальше? Как вы собираетесь жить?
Да, сегодня существует совсем другая история, согласно которой президент – прекрасен, премьер – замечателен, страна устойчиво процветает... Но мы живем на Родине, и знаем, что это, мягко говоря, не так, что проблем – больше, чем достижений.
Однако уловить эту грань и не сбиться ни в сторону абсолютного восхваления, ни в сторону абсолютного осуждения, очень сложно. Очень! Для того чтобы позволить себе быть объективным, надо быть очень мыслящим человеком и обладать большими объемами информации. Это сложная задача, и далеко не в любой стране мира, даже более-менее цивилизованной, журналисты с этим справляются. В этом смысле они ничуть не лучше и не хуже наших журналистов.
Сегодня, когда разговариваешь с пишущими или снимающими журналистами, они признают, что цензура внутри них сидит. Она ведь не внешняя. Нет Главлита, нет редактора, который говорит: «Вот это нельзя, это нельзя и это нельзя – по политическим соображениям». Да, какие-то общие вещи есть, но в основном цензура сидит в башке: «как бы чего не вышло, как бы чего лишнего не ляпнул, как бы не перекосить процент деятельности премьера или президента, потому что это сейчас важно – поддержать равновесие»...
Но если это изначально в голову вкладывается на старте, то оно доходит. И тогда лучше не сказать ничего лишнего, потому что за это ничего не будет. А кому надо, тот открыл интернет и посмотрел свободную прессу, западную или российскую. И сам для себя в состоянии сделать выводы – кто врет, а кто нет, кто подтасовывает, а кто нет, кто объективно пытается о чем-то говорить, а кто – субъективно.
У нас по отношению к прессе на протяжении последних шестнадцати лет этот маятник раскачивается до крайних точек. Такого нет, чтобы, как ходики, потихоньку балансировали посередине. А у нас или до конца вправо, чуть стенку не разбивает, или до конца влево. Но ведь, согласитесь, в этом не только вина власти и не только кризис сообщества владельцев СМИ (которые еще остались). В первую очередь, это, наверное, дело самих журналистов?
Второй вопрос, мешает им кто-то им или помогает. Да, в те времена больше пытались помогать, а сегодня, наверное, больше мешают. Но давайте розовые очки тоже не надевать. Сколько тогда было публичных скандалов, основанных не на политике, а на бизнесе? Сколько было решений – на кого вылить ушат помоев, компромат и тем самым уничтожить или бизнес и бизнесмена, или политика и политику? И разве надо ходить далеко за примерами? Их десятки!
Я не знаю, сколько сейчас этого, но, поверьте мне на слово, тогда было достаточно много звонков – от власть предержащих, от бизнес-верхушки – с просьбами, с требованиями, с пожеланиями, что и как говорить, что показывать, а что нет. Все это было.

ВЕЧНЫЙ КРЕДИТ ОРТ

– Вы пришли на ОРТ в 1998 году, после кризиса. Как это было?
– Мой приход был связан с двумя обстоятельствами. Первое. В тот момент правительство Черномырдина ушло в отставку. Потом была попытка его вернуть, но она не удалась. В правительство пришел Евгений Примаков со своей командой, и я не мог оставаться – я ведь работал с Черномырдиным. Ушел в администрацию президента.
А когда возникли проблемы с персоналом компании, с акционерами, Валентин Юмашев, который был главой администрации, спросил меня, как я посмотрю на то, чтобы решить на ОРТ некоторые проблемы. В тот момент я уже достаточно долго работал и в администрации, и в правительстве. Меня ничто не держало ни в Кремле, ни, тем более, в Белом доме. И я подумал – почему бы и нет? Вот и пришел.
– В 1998 году, когда вы были гендиректором ОРТ, клуб «Что? Где? Когда?» подал иски о банкротстве ОРТ...
– Не только они. Было несколько компаний.
– Что это было?
– Можно рассматривать два варианта. Первый – финансово-материальный. Накопились долги перед производителями программ. И когда они приходили и говорили: «Заплатите, вы же в эфир программы поставили», – им говорили: «Ждите, пока денег нет». Им это надоело, и решили через суд вернуть деньги. Это – спор хозяйствующих субъектов. Согласитесь, они имели право на такой подход, каким бы болезненным он ни был. Что можно делать? Убивать, киллеров посылать, а можно попытаться вернуть деньги цивилизованным способом.
Но не исключаю, что наряду с этим кто-то из них использовал иск как формальный предлог. Что они получили вводную от оппонентов – мол, этим способом можно уничтожить ОРТ, добиться того, чтобы там сменилось руководство или акционеры, чтобы они ушли из-под влияния президента. Не исключаю, что такие поводы у этого иска были.
– Кого подозреваете?
– Некого подозревать. В тот момент все было очевидно. На тот момент в политической элите сформировалось две группы. Одна представляла Ельцина и его окружение, а вторая примыкала к «Отечеству – всей России» во главе с Примаковым, Лужковым и несколькими влиятельными губернаторами, федеральными министрами и чиновниками.
Да, не все так просто было, была куча пересечений, переплетений. Но я не воспринимал и не воспринимаю в том периоде хотя бы примерно равным по возможностям и степени влияния ни ЛДПР, ни КПРФ, ни «Яблоко», если говорить о политических структурах, ни отдельно взятых олигархов. Каждый поодиночке ничего не стоил, их можно было легко уничтожить. Они консолидировались в две группы, которые начали эту борьбу.
– Как ОРТ удалось взять такой громадный кредит при вас – $100 миллионов, при том, что на тот момент весь рынок телерекламы составлял $180 млн?
– Сумма, действительно, была большой. Но если бы вы посчитали количество долгов ОРТ, то поняли бы, что сумма – мизерная. У нас не было денег, чтобы заправить машины съемочных групп. Были многомиллионные долги – перед производителями программ, распространителями сигнала, а людям несколько месяцев не платили зарплату. Там все дошло до ручки. В съемочные павильоны нельзя было зайти – от грязи, от развала.
Когда деньги были получены, появилось желание пустить их на покупку кинофильмов или лицензионных развлекательных программ. Но все эти желания были пресечены – сначала решили расквитаться с долгами.
Я считаю своим большим успехом, что вместе с работниками канала мы провели очень серьезную реконструкцию технической базы. «Первый канал» до сих пор на ней работает. Мы отремонтировали помещения, купили технику, полностью заменили систему орбитного вещания, потому что она просто дышала на ладан. Вот на что шла львиная доля выделенных денег.
А кредит был оформлен постановлением правительства, подписанным Примаковым, – на основании распоряжения президента. И эти деньги были выданы не в качестве подарка, а в виде кредита. Другое дело, что кредит – государственного банка. Моя роль в этом была не самая большая. Многие люди это решение лоббировали, понимая, что в условиях дефолта и полностью рухнувшего рекламного рынка первый канал может перестать существовать физически.
– Эти деньги ведь до сих пор не вернулись в бюджет?
– Насколько я знаю, не вернулись. И, честно говоря, не понимаю почему. Может, сейчас в условиях кризиса ситуация изменилась, но ведь в прежние несколько лет было процветание, ошеломительный рост рекламного рынка, а, как следствие, – доходов. В деталях я не знаю экономики «Первого канала», но в тот период вполне можно было этот кредит вернуть. Почему не вернули? Потому ли, что его не требуют вернуть? Потому ли, что, грубо говоря, простили и списали как госсредства?
Тогда мы не могли вернуть их ни при каких условиях, это очевидно. Не из чего было. Или тогда нужно было бы принимать решение на уровне федерального закона – о выделении денег из госбюджета на работу «Первого». Хотите деприватизировать? Верните его государству – по аналогии со вторым каналом. Ведь ВГТРК получает строку в бюджете – притом, что сам зарабатывает на рекламе. Но тогда применительно к первому каналу не было других вариантов.

НЕ ЦАРСКОЕ ДЕЛО

– ЦЕНЗУРА
– Вы можете вспомнить самое жесткое противостояние вас и «звонящих»?
– Ну, так уж, наверное, и не вспомню. Год был очень тяжелым, состоялся дефолт и минимум три четверти времени я занимался отнюдь не ТВ как таковым: пытался спасти систему от краха. В этом была главная проблема тогда.
А что касается эфирной политики, вещания, то, безусловно, были свои заморочки. То один позвонит, то второй: почему мы сказали так, а не эдак, почему вы держите этого ведущего и не уволите, почему вы выпустили такую программу, а не сякую. Это было не ежедневно, но уж несколько раз в неделю-то точно.
И единственный человек [из руководства], который за тот год позвонил мне всего один раз, был Борис Николаевич Ельцин. Позвонил только для того, чтобы сказать, что, по его мнению, я должен вернуться на госслужбу и заняться избирательной кампанией. Никогда он не звонил больше и не высказывал своего мнения по поводу эфира. Абсолютно не царское дело, считал он. И это притом, что столько на него неслось, вплоть до прямых оскорблений! Но он никогда не позволял себе опускаться: «Меня назвали желтым земляным червяком, поэтому увольте этого журналиста с работы». Ни-ко-гда! Хотя не думаю, что это было приятно видеть и слышать. За это памятник ему еще тогда можно было поставить.
К сожалению, этот пример – единственный.
– Среди руководителей государства?
– Единственный пример человека, находящегося у власти, который звонки такого рода не делал. Все остальные – в меньшей или большой степени.
– Вы имеете в виду, например, членов правительства?
– Кого хотите.
– А от кого больше было давления на вас? От частных акционеров или от госорганов?
– Практически одно и то же – и с той стороны, и с другой. Да и вообще это очень условное наименование – «частные акционеры». Какие ж это частные, если – крупнейшие банки с государственным участием, а члены совета директоров от негосударственной части занимают государственные должности?
– Пресса писала в то время, что вы лично пытались сохранить нейтралитет, – во время битвы между Примаковым и Путиным. Это действительно так?
– Я не пытался сохранить никакого нейтралитета. Более того, мой статус заведомо предполагал ангажированность к одной из сторон – к стороне президента. Канал был президентский: он его учреждал, он ему дал возможность функционировать.
Вопрос – в другом. Я считал и считаю, что в любой публичной, а уж, тем более, телевизионной стратегии и политике есть определенные вещи, которые переступать нельзя. Иначе себя вы превращаете в подонка, а зрителя – в быдло. И когда возникали разного рода эпизоды наподобие «человека, похожего на генерального прокурора», а мне настоятельно рекомендовали показать эти фрагменты в эфире, я говорил, что этого не будет никогда. По крайней мере, до тех пор, пока я являюсь директором ОРТ. Вот если снимут, скажут – напиши заявление, я напишу и уйду.
Никакой особой морализации, идеологических принципов («равновесия противоборствующих политических сторон или оппонентов»), не было. Просто есть вещи, которые могут транслироваться на всю страну, а есть те, которые недопустимы. И это касается не только политических программ, передач, новостей, но и развлекательных программ или программ, не связанных с политикой. Вы меня простите, но когда дело доходит до чернухи в открытом эфире, причем в 7 вечера – вместо «Спокойной ночи, малыши» практически – это же тоже недопустимо!
И тогда подобное я тоже снимал, несмотря на критику, которая говорила, что мы – свободная страна и в эфире может быть все. Везде должна быть грань. Другое дело, что ее трудно определить, она должна быть в собственной голове. Никаких книжек по этому поводу вы не прочитаете. Как вас воспитали, какое дали образование и как вы сами себя понимаете, – вот три критерия, по которым нужно принимать решения. Других не знаю.
– А какие-то примеры недозволительного при вас вы можете привести?
– У нас был очень жесткий конфликт с Сергеем Доренко. Кончился он тем, что я уволил его из компании. Мне казалось, что то, что делает он, выходит за грань дозволенного. И неоднократно ему об этом говорил. Но он продолжал – неадекватно, с моей точки зрения, прикрываясь покровителями, акционерами, свободой слова, еще чем-то. Я говорил, что я должен посмотреть материалы, которые он приготовил, а он обижался, оскорблялся, говорил, что это – цензура. Хорошо, говорил я, но есть два варианта: либо мы смотрим материалы заранее, либо расстанемся.
– Потом он вернулся на ОРТ, но уже без вас.
– Да, его снова вернули на канал, когда я уже не был директором.

РОЛЬ БЕРЕЗОВСКОГО

– А как случилось, что миноритарный акционер Борис Березовский определял политику канала?
– Когда группа акционеров собралась, они договорились, что перепоручают всю текущую деятельность и работу Борису Абрамовичу. Это было согласие всех акционеров. Еще больше Березовского работой на ОРТ занимался Бадри Шалвович Патаркацишвили. Он реально занимался всеми финансовыми, хозяйственными, юридическими делами канала. В существенно меньшей степени – эфирными.
Когда продюсером стал Костя Эрнст, очень мало кто лез к нему с какими-то указаниями. Многие вещи дискутировались – и при [Сергее] Благоволине (генеральном директоре канала в 1995 – 1997 годах – Slon.ru), и при Ксении Пономаревой (гендиректоре в 1997 – 1998 – Slon.ru), и при мне. Но сказать, что Борис Абрамович не вылезал из останкинских студий, – это бред.
Да, во многих вопросах, особенно в части новостного и политического вещания, он имел влияние и целеполагание устанавливал. Через генерального ли директора или непосредственно через руководителя программы, с которыми встречался. Но то же самое делал и Владимир Александрович Гусинский. В этом нет откровения. И не было никогда.
– А вы не считаете Березовского «разрушителем СМИ»?
– Нет. А в чем он разрушитель?
– В том, что сейчас, ссылаясь на тот опыт, говорят, что ТВ используется так же как при олигархах, что власть попросту этим опытом воспользовалась.
– Вообще-то разрушителем журналистики была советская страна, когда и в помине не было ни Березовского, ни Гусинского. Все было завешено идеологическими шорами. И не мне вам об этом рассказывать. А после того, как все это рухнуло в одночасье, стали цвести тысячи цветов. И в обстановке абсолютной свободы и вседозволенности понеслась душа по кочкам – говорю, что хочу, показываю, что хочу.
Я не сторонник этого крайнего положения маятника, как и положения, когда без согласования с начальством слова не скажешь. И не имеешь право ничего сказать от себя, кроме написанного за тебя текста. И то, и другое – крайности.
Но какой Березовский разрушитель? Или Гусинский, или еще кто? В чем? Разрушители в том, что они платили журналистам деньги и просили или требовали от них определенных показов, текстов или слов? Текстов, которые отвечали их личным, олигархическим интересам, или государственной политике?
А у журналистов разве нет собственной головы? Тогда, в лучшем случае, это репортер – что вижу, о том пою. Либо ты отставай свою точку зрения, либо уходи.
Было немало таких случаев, когда те или иные журналисты не сходились во взглядах с реальными хозяевами – Гусинским или Березовским. Или – с [Олегом] Попцовым с ВГТРК – представлявшим государство, от него журналисты тоже уходили, – не соглашаясь с претензиями или требованиями. Значит, не все попки-дураки: мне сказали, а мне наплевать, я это повторил в эфире. Такие, что «приказали-выполнил», тоже были, такие есть до сих пор. Такие и завтра будут.
– А то, что в отличие от Гусинского, который кроме «Эха» остальные СМИ создал с нуля, Березовский лишь скупал СМИ, неважно? Его ведь обвиняли в том, что СМИ при нем становились хуже.
– Я не могу так сказать. Разве «Независимая газета» в те времена или «Коммерсант» – это были последние газеты? Они были первыми – по степени влиятельности, информированности, авторитетности. И это был новый формат подачи материала – в отличие от заштампованных желтых таблоидов, в которые превратились многие уважаемые издания. У того же Гусинского были очень удачные проекты в медийной сфере. Поэтому в чем принципиальная разница – купил СМИ или создал, заплатив за них деньги, то есть, все равно инвестировав?
Ситуация с ОРТ – иная, чем с НТВ. Действительно ОРТ существовало прежде как «Останкино». Но ведь аналогичным образом туда тоже надо было вкладывать деньги, организовывать людей и фактически устраивать новую компанию. Поэтому в чем разрушительность? Я не могу никак уловить смысл этого высказывания.
– Поминая 90-е, говорят, например, о создании системы коррупции, в том числе и в СМИ.
– Так. Я извиняюсь, а чем отличаются действия той власти и олигархического окружения от сегодняшних действий власти применительно к СМИ? Принципиально, чем? Строится-то все так же. Только в одном случае – на бюджетные деньги, в другом – на частные.
Тогда давайте начинать с другого. С проблем приватизации, например. Почему приватизация началась не с ларьков, а с нефти и газа? А вообще, откуда взялись олигархи? Откуда взялся этот огромный частный бизнес? Не на уровне среднего и мелкого, а на уровне этого крупного. Тогда все и началось.
Можно не соглашаться с этим – зачем вы приватизировали в первую очередь нефть, газ и металлы, заработав на этом миллиарды, вместо того, чтобы начинать с другого? Но, ребят, в те времена выбирать особо не приходилось. Вспомните 1991-й год. До сих пор говорят: из-за Гайдара все рухнуло. А какой другой был вариант?
Есть другая модель? Есть. Китайская, например. Все здорово – бурный рост. Но вы согласитесь там жить? Я – нет. Если бы кто-то другой тогда пришел к власти, мы могли бы пойти по этому пути. Вот сегодня, например, пытаемся. У нас снова возникает правящая партия, монолитная или превалирующая. У нас снова возникает [одно]партийная система.
Но у нас нет за плечами американской истории. У нас есть царь, есть абсолютистская монархия, которая сменилась автократической системой монархии, основанной на крови, диктатуре, страхе. Мы попытались перескочить через несколько этапов и попасть в светлое будущее капитализма. Далеко не все получилось. Но, положа руку на сердце, сравните сегодняшний день и конец 80-х. При всех издержках, по-моему, сегодняшний день лучше.
Ну, пускай пришел бы не Гайдар, не Ельцин, не Чубайс. А пришли бы другие и сказали: «Мы знаем, как делать по-другому». Ну и где эти люди? Жириновский с Зюгановым? Явлинский? Извините, не поверю.

ПОЛЕ ДЛЯ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

– Вас позвал с канала Ельцин. Не было ли такого мотива, что они хотели вместо вас поставить другого человека?
– Вы же видите, что в результате во главе ОРТ встал Костя Эрнст, которого я и рекомендовал на этот пост. Если был какой-то варяг, которому место искали, это можно было бы увидеть. Нет, этого не было. В моем понимании, я вернулся в администрацию не потому, что я этого хотел, или место директора кому-то было нужно. Просто посчитали, что мне нужно быть в администрации, заниматься этим избирательным проектом. А после того, как он состоялся, прошел, что, обратно на ОРТ возвращаться?
– Были слухи в то время, которые даже в прессе озвучивались, что вам все же предлагали вернуться.
– Нет, так вопрос не стоял и никем не поднимался. Уходя – уходи.
– Когда вы согласились на предложенный президентом пост в администрации, вы понимали, что будет после вас с ОРТ?
– Когда звонит президент, есть только два варианта. «Спасибо, нет», – но тогда надо выйти на улицу: на канале ты тоже не можешь уже остаться. Или «да», – и пойти, куда президент попросил. Я выбрал второе, хотя не хотел. И думал, что с уходом на ОРТ моя госслужба как таковая закончилась. Я от нее сильно устал. Но выяснилось, что жизнь меняет представления.
– И нельзя было сказать: «Спасибо, но я остаюсь на ОРТ»?
– Конечно, нет. Если уж меня рекомендовал президент [стать первым заместителем главы администрации], если уж я был назначен через его распоряжение...
К Борису Николаевичу я относился с чрезвычайным уважением – при всех сложностях характера или особенностях его образа жизни и поведения. Я считаю, что это человек, который сделал столько, сколько никто не сделал. В частности, для меня. И, если хотите, для страны.
Поэтому – нет, даже не возникало мысли отказаться. Я мог отказываться от предложений друзей, товарищей, коллег. Но не от просьбы президента, именно просьбы, это не было приказом.
– Как вы оцениваете то, что произошло с каналом после вашего ухода?
– Никак не оцениваю. Как это можно оценивать, вы какой период имеете в виду?
– Вторая чеченская, выборы президента, «Курск»...
– Еще раз повторю. «Первый канал», как и второй, – по сути, де-факто – государственный. И, естественно, он занимал позицию, близкую к государственной идеологии. И это – нормально! Так же, как если бы вы меня спросили, как я отношусь к НТВ, которая участвовала в освещении избирательной кампании, находилась в оппозиции к президентской власти, к окружению, и поддерживала блок Примакова и Лужкова. Вот такую позицию они заняли.
Вы можете быть с нею не согласны или поддерживать их. Но они имеют на то право – они не брали денег из государственного кармана на свою работу. Они или сами зарабатывали, или их хозяева давали деньги. Очевидно, они отражали точку зрения хозяев. И ОРТ отражал точку зрения учредителей.
– Вы всегда так холодно, свысока оценивали происходящее? Принимая версию, что ТВ – это всего лишь орудие, инструмент?
– Безусловно, это инструмент влияния на общество, мощнейший. И одновременно – инструмент влияния на политику и на власть. Слава богу, люди стали разбираться в этом немного.
Вы что, всерьез считаете, что американское ТВ или любое европейское – независимо ни от кого, и делает только то, что считает нужным главный редактор или журналист? Не задумываясь о последствиях, о существе информации и ее интерпретации? Это же абсурд! Так не бывает!
Когда вы говорите о вещах сугубо материальных – тайфун, землетрясение или стихийное бедствие, – очень трудно это по-разному оценивать. Притом, что все равно в рамках отражения даже этого информационного повода можно судить о степени вашего профессионализма или порядочности. Кто-то показывает разломанные конечности со стекающей кровью, а кто-то не выплескивает на экран всю грязь, кровь и насилие. Но по существу – трудно сказать, что это не стихийное бедствие, а происки Господа Бога или террориста...
А в том, что связано с политическими аспектами, есть широкое поле для интерпретации. В свое время на ОРТ был принцип: если ты говоришь, что человек – жулик или враг народа, ты даешь ему право ответить там же. И желательно без купюр, в прямом эфире.
Тот же принцип был, когда я работал у Черномырдина, фактически, пресс-секретарем. Сколько я выдержал претензий и ругани, что я неправильно что-то делаю! Но, в конце концов, Виктор Степанович воспринял мою точку зрения, и стал спокойно, в публичном пространстве, дискутировать с журналистом, давал возможность задавать неприятные вопросы.
Почему у меня с журналистами тогда сложились очень неплохие отношения – вне зависимости от их политических взглядов? И до сих пор, когда я встречаю бывших недругов, оппонентов, то не слышу, что мы в те времена себя вели как-то неадекватно, через губу, с позиции силы или с включением инструментов цензуры. Этого точно никто не может сказать.
Вот принцип, который снова сегодня утрачен, – по крайней мере, в телеэфире.
НТВ ОТВЕТИЛ ЗА КОЗЛОВ

– Как вы отнеслись к последнему интервью Владимира Гусинского израильской газете The Marker?
– То, что он всегда хотел вернуться в Россию и не возвращался, потому что боялся (и боится), что в тюрьму посадят, – факт. Я года два – три назад с ним встречался, и он не делал секрета из того, что хочет вернуться.
Насчет оценок Путина – это его оценки. А возможный мотив – бизнес, который он хочет восстанавливать. Может, договорился о чем-то с кем-то: что его не будут преследовать, в обмен на лояльность? Может, еще что-то. Мотивы могут быть разные. Но он абсолютно имеет право публично так говорить.
А, скажем, я не имею права предъявлять претензии: «Володя, как же так? Как ты мог? Тебя растоптали, судили, арестовывали, а ты всем все простил?» «Простил», – говорит Володя. И из этого не следует, что я должен считать его ренегатом-вероотступником и говорить: «А я тебе руки не пожму». Да нафиг ему моя рука нужна?
У каждого человека свои представления. И не секрет, что время лечит. Многие вещи, которые были предельно обострены, – во взаимоотношениях, жизненных ситуациях, – с течением времени сглаживаются. Скажем, когда я уходил из администрации – уже после выборов, после всего, – у меня были сложные, конфликтные отношения с Сашей Волошиным, который был руководителем администрации. Не буду распространяться о деталях, но сейчас, когда мы встречаемся, – общаемся. Не могу сказать, что дружим, но приятельствуем...
– У вас не по поводу СМИ полемика была?
– Нет. Это касалось полемики в должностной сфере. Более того, когда я пришел в администрацию, СМИ я не занимался. Так что какое противостояние по поводу СМИ?
– Ну, может, вы считали, что не надо НТВ подавлять?
– А кто их подавлял? Изначально их никто не подавлял. Есть правила игры в политике: или вы победитель, или – проигравший. Если проигравший, то должны это признать и позицию обозначить. Если обозначаете так: «Да, мы были на проигравшей стороне и, даже несмотря на победу оппонентов, говорим, что все равно их считаем козлами!», то за козлов вы и ответите.
В большинстве случаев не бывает, чтобы победители продолжали терпеть побежденных, – в том же объеме, что терпели до того. И ответили ведь достаточно мягко. Формально их никто не деприватизировал, деньги продолжали платить, коллективу не дали умереть. Да, часть ушла – по личным, политическим причинам... Но ведь их не уничтожили и не рассажали по тюрьмам? А многие остались и до сих пор работают на НТВ.
Есть и другие примеры, из тех же времен. Очень яркая иллюстрация того, что в политике принципов не бывает, а бывают только интересы, это объединение «Единства» и ОВР в партию «Единая Россия» – через год после выборов. Абсурд: злейшие враги объединились, но трансформировались, перемешались и существуют!

ПОСЛЕ «ТРИУМФА»