В принципе, эту историю я никому не собиралась рассказывать. Очень уж она шкодливая. И с некоторым уголовным ароматом. Но вот встретилась на днях с одним из основных участников, поговорили… «А что, – говорит участник, я бы даже сказала, соучастник – наверное, можно уже, жги». Тем более, что ничего плохого мы, в итоге, не сделали, а впрочем, и не замышляли. Замышляли мы с нетрезвых глаз добро, а получилась трагикомедия. Дело было в конце зимы 2009 года, место действия – Пресненский суд г. Москвы. Судили моего мужа; срок, который ему дадут, я знала заранее: заказчик любезно сообщил, что договорился про 8 лет. Судья Олег Гайдар в качестве поощрения получил должность с повышением, и была давно известна дата, с которой ему заступать на новую должность, так что он гнал процесс, как быка на мясокомбинат. Заседания шли каждый день, уложились меньше, чем в месяц, как раз под его отпуск и заступление на новую судейскую должность. Других родственников, кроме меня, у моего мужа резко не обнаружилось, а после первого же заседания стало понятно, что одной мне ходить нельзя, иначе и меня посадят: свидетель обвинения написала идиотское заявление в милицию, что я ей угрожаю, имея обширные связи в криминальном мире. Однако угрожаю уже после ее показаний, что, хвала всем богам, сильно снизило ценность заявления. Дабы избежать появления более ценной заявки, попросила я нашего с мужем общего друга походить со мной в суд. Друг оказался другом, а я – дурой, что сразу его не попросила. Dura lex. Назовем его – в смысле, друга – Сашей. И вот мы с Сашей ходим каждый день на заседания и наблюдаем много всего интересного и неподвластного нашим с ним представлениям о добре и зле – что опустим для краткости. Наблюдаем мы, в том числе, и прокурора, чье имя в моей памяти не задержалось, а специально ради такого дела в приговор мне лень влезать: дело это для меня до сих пор болезненное. Прокурор – девица лет 25 по виду, с именем Эльвира или Анжела, системы «русалка», окрас «брунетка». С мобильником в лапке, к мобильнику приаттачена плюшевая обезьянка. И вот она все заседания, скромно потупясь в укороченную юбку, пишет кому-то далекому, но бесконечно дорогому, эсэмэски. Нам с нашей лавки всё видно, но пока она молчит – кто бы возражал? И вот наступил момент, когда судья ее все-таки спрашивает: «Что скажет прокуратура?» И тут прокуратура встает, одергивает юбку, откидывает локон с погона и говорит человеческим голосом: «Прокуратура просит дать 12 лет заключения». И снова – к обезьянке, эсэмэску писать. Заседание закрыто, следующее – завтра. Тут надо бы сказать, что мы с Сашей, ежедневно посещая заседания, начали убеждаться, что каков бы ни был судья, он должен моего мужа немедленно отпустить, а на его место в клетку водворить представителя обвинения: уж больно все очевидно, кто здесь преступник. Ну, то есть всем всё понятно. Приговор лепить не из чего. И тут вдруг – 12 лет. И судья кивает понимающе. И приговор собирается на следующий день оглашать. В общем, сидя с 10 утра без обеда, да услышав про 12 лет, завернули мы с Сашей – а уже практически ночь на дворе – срочно снять эмоции, благо рядом. Заказали, не скрою, водки – а кто после такого закажет «Мутон Ротшильд», у того нет сердца. Мне уже понятно, что в итоге мой муж получит искомые 8, и предполагается, что я должна быть благодарна милосердному судье. Но моральный облик прокурорши взволновал не на шутку – после первых 100 грамм. «А что, – говорю, – Саша. Нет ли у тебя знакомого жиголо? Так, чтобы с интеллектом? Уже не для себя – для других прошу. Чтобы в вихре танца жиголо объяснил бы девушке, что такое хорошо и что такое плохо, на примере стихотворения Маяковского Владимира Владимировича или хоть Библии». «А есть у меня такой приятель, – ответствует мне Саша, – сейчас позвоним». В общем, через полчаса приезжает жиголо – пусть будет Паша, красавец системы «Бельмондо» – и мы коротенько объясняем ему задачу. Даже пытаемся договориться о гонораре, что, надо сказать, Паша с гневом отвергает. Святое, говорит, дело. Да и связями обзаведусь, спасибо за наводку. Выпили мы с Сашей – жиголо Паша сказал, что ему с утра на дело и пить не будет, – да и разошлись до завтра. Наутро – на хмурое для нас Сашей утро – являемся мы в суд и видим картину маслом: наш жиголо при параде, в кашемировом пальто и белой рубашке, маячит возле прокурорского кабинета с видом Филиппа Киркорова на банкете в Таганроге и всем этим видом показывает, что с нами незнаком. У нас начинается заседание, прокурорша опаздывает, в смысле, задерживается. И мы уже знаем, кому по приходу она пишет эсэмэски с обезьянкой: адресат в кашемировом пальто сидит под дверью суда и сияет от радости победы под Аустерлицем. В общем, начало этой love story я услышала в тот же вечер. Паша утром, при параде, смело зашел в прокурорский кабинет с простым и естественным вопросом: «Девушка, – сказал он, поводя бровью, прокурорше, – я тут обронил удостоверение участника боевых действий, и есть у меня ощущение, что сделал это в вашем кабинете. Возможно, под вашим столом». Гениально. Наблюдала потом прокуроршу – она была чрезвычайно возбуждена: возможно, поиском удостоверения. Паша с того вечера довольно долго был недоступен, разок только заехал к нашему другу Саше стрельнуть денег на пикник с прокуроршей (это в феврале-то), но от вновь предложенного гонорара отказался с видимым удовольствием. Хорошая, сказал, девушка – этот ваш прокурор. И в Библию потихоньку вникает. Потом я виделась с Пашей только однажды, через несколько месяцев: он написал мне в чат, и мы встретились в японском ресторане на Тверской. Со времени приснопамятного суда прошло где-то с полгода. «Знаешь, – сказал мне Паша, – она очень хорошая. Она стала все понимать, она тонкая, прекрасная и удивительная… Но худощава, а мне всегда больше нравились пухленькие». И выразительно оглядел мои сильно нехудощавые стати. Вот так, на этом месте, мы и расстались с джентльменом, ветераном и патриотом, сыгравшим, я надеюсь, большую роль в становлении и развитии института прокуратуры в Российской Федерации. И я думаю, найдутся люди, кто мысленно поблагодарил бы – если б знал – Пашу. Из тех, кто побывал в клиентах у прокурорши Эльвиры (или Анжелы? Снежаны?) в Пресненском суде г. Москвы.