Большинство моих друзей, корреспондентов в социальных сетях – журналисты или бывшие журналисты, сменившие теряющую популярность профессию на более спокойное и хлебное занятие. В последние три дня они комментируют покушение на Олега Кашина, копаются в версиях, моральности позиции тех или иных участников обсуждения – и через сухие ссылки или слезливые посты, через попытки собраться или через личные всплески смелости – везде пробивается одно очень понятное чувство. Чувство бессилия, беспомощности перед происходящим. «Так некогда в разросшихся хвощах\ Рыдала от сознания бессилья\ Тварь скользкая, почуяв на плечах\ Еще на зародившиеся крылья.» – описывал это состояние Николай Гумилев. Черт побери, именно твари, именно скользкие, и именно от сознания бессилья! Мы в нашей стране давно живем довольно странной жизнью. (Мы – это я имею в виду пишущее, снимающее, говорящее по радио сообщество.) С одной стороны, в целом, описываемые понятием «пресса», мы выполняем некоторые функции, о которых есть договоренность с обществом: сообщаем ему новости, описываем повестку дня, рассказываем интересное, «поднимаем вопросы» – и делаем это каждый день. С другой стороны, в тот же самый «каждый день» сталкиваемся с простой и очень грустной реальностью: наша работа, по большому счету, ничего в этом обществе, нашем коллективном работодателе, не меняет. Договоренности вроде как есть: нести разумное, доброе, вечное, вскрывать язвы и именовать порок – но то ли общество глухое, то ли мы тихо говорим. То ли (приходит в голову ужасная мысль) – ни то, ни другое; просто нас давно никто всерьез не воспринимает. Так, сборище информационной прислуги и городских сумасшедших. Покушение на жизнь Олега Кашина в рамках этой довольно безрадостной картины – важнейшее, возможно, поворотное событие – но прежде всего для журналистов его поколения. И вот почему. В российской журналистике сейчас активно трудятся три «возраста»: те, кому 40 плюс (к нему принадлежу я, в частности), те, кому около 40 и те, кому 30 минус. С точки зрения профессиональных рефлексов, этической модели и понимания медиа важно понимать, как устроен журналистский цех. Те, кому за 40, – застали «в полный рост» советскую медийную систему: с цензурой, застойной иерархией, партийными принципами и, наоборот, довольно высокими журналистскими стандартами. Те, кому 30 и меньше – точно не застали, даже не особенно знакомы с продуктом советской прессы, а профессионально стали формироваться как раз в «золотые двухтысячные», когда ветер перемен подул обратно в сторону цензуры и застоя. Пришедшие в журналистику между этими двумя поколениями, очевидно, успели по чуть-чуть «хлебнуть гостелерадио» и «подышать воздухом свободы». Они одновременно являются и носителями (и зачастую – создателями) «правильных стандартов», и создателями, практиками «мейнстримной журналистики». Олег Кашин – яркий и не очень типичный представитель третьего поколения. Может быть, самый яркий и самый нетипичный. Его профессиональные колебания: от «КП в Калининграде» до газеты «Жизнь», потом от «Русской жизни» до «Коммерсанта» – отражают не столько личные поиски свободы (для меня очевидно, что это не так), сколько стремление безусловно талантливого человека в профессии найти, нащупать аудиторию, которая не будет глухой (см. выше), которая будет реагировать, меняться, просвещаться. Коллег убивали и истязали и раньше: и «за политику» (в особенности в регионах), и в рамках военных действий в Чечне (равно как и в рамках эха той войны), и в рамках коммерческих войн, и в рамках просто бытовухи. На считанные дни, реже – недели такие события становились, точно как и в случае с Кашиным, ключевой темой для профессиональной тусовки. Коллеги пугались, ожесточались, стремились (и уезжали) в эмиграцию, клялись бороться до конца, писали коллективные и личные открытые письма – но, не добившись не то что быстрого, а никакого результата, забывали, захваченные текучкой новостного дня или просто зарабатывания на хлеб насущный. Отчасти два «старших» поколения журналистов, говоря честно, просрали в этих обстоятельствах (убийство Холодова, Листьева, Политковской, Эстемировой, слишком похожую на убийство смерть Щекочихина, убийство Пола Хлебникова и еще десяток смертей) свое профессиональное и гражданское право ТРЕБОВАТЬ ответа властей предержащих – и еще, что важнее, право находить ответ самостоятельно, в рамках общественного мандата, в просторечье именуемого 29-й статьей Конституции РФ. Смирились и шли, как ни в чем не бывало, в свои все более понтовые офисы, к все более совершенным компьютерам, все более сильной внутренней цензуре. Это – в равной степени претензия и к самому себе. Да, вспоминали в скорбные годовщины, собирались на кладбище или в «Домжуре», писали что-то рутинно-гневное, и снова на год забывали. Произойдет ли сейчас «стандарное»? Олег, надеюсь и верю, поправится – и вернется в строй злее, серьезнее и внимательнее. Но – и это вопрос к его сверстникам (и чуть боле молодым), многочисленным и – где бы кто бы ни работал – затронутым этой историей: «Вы считываете сообщение?» Неважно, кем оно конкретно отправлено: инициативными отморозками, циничными коррупционерами, воротилами преступного мира или преступниками в погонах и при должностях. Сообщение – и по характеру травм Олега, и по выбранной жертве – «сидеть и не рыпаться, молчать в тряпочку». И слив видео избиения в Lifenews, известную своей простой и циничной позицией: «власть не трогаем, потому что мы ее любим», – тоже часть этого месседжа, правда, явно небескорыстная и оттого еще более подлая. Именно младшему поколению адресованная. Старшее легко придавливается деньгами и цензурой. Среднее тоже ближе к деньгам и управлению (а значит, к своеобразно понятой авторитарным режимом «ответственности»). Единственное активное и непонятное, в смысле управления, поколение – молодежь. «Рожденные свободными», но выросшие в годы имитации политической жизни. Воспитанные без цензуры как таковой, но в атмосфере экономического комформизма и «без-ценностного» общества потребления. Того самого поколения, из которого с равным успехом удалось рекрутировать «цепных псов режима» и бескостных дикторов Централь… простите, «Первого канала» и «России». Самое простое в этой ситуации – отметиться, помитинговать и подписать петицию властям. Это видно, просто и, скорее всего, безопасно. Самое сложное – и не всем доступное, как мне кажется, – поменять отношение к той системе договоренностей, которая лежит в основе работы журналиста как таковой. Поменять – и действовать далее по жизни в соответствии с этой новой парадигмой. В ситуациях, когда нарушаются права (от права на жизнь до права на осуществление профессиональной деятельности), единственная разумная позиция активного гражданина (и журналиста, который является частным случаем такого гражданина) – действовать. Действие – это не использование интернета, мобильного телефона или иного способа связи для того, чтобы высказать «поддержку» Олегу. Это, прежде всего, параллельное расследование – всеми доступными и легальными методами. Это ежедневное требование, при любом контакте с любыми представителями власти, так или иначе связанными с нарушенными и нарушаемыми правами, объясняться и отчитываться. Это, вполне возможно, информационный бойкот (как предлагаетКонстантин Чернозатонский) структур, особо серьезно подозреваемых в давлении на информационную деятельность. Это переход с выражения «уважаемый» на выражение «неуважаемый до тех пор, пока», в том числе и в отношении высших должностных лиц. Как ни комично звучит, сакральность власти держится, в том числе, на этом «уважаемый…». Между тем, даже в авторитарных и псевдодемократических обществах власть не сакральна. Власть держится на той или иной системе договоренностей, умолчаний, законов ,и др. Неисполнение обязательств даже самой авторитарной властью – повод как минимум, напомнить ей о них; как максимум – добиться, прежде всего, своей работой, –чтобы она эти обязательства выполнила и выполняла впредь. Публичный протест – в виде пикета, митинга, открытого письма – это поведение слепого и беспомощного смельчака. Приходя, подписывая, молча или шумно – мы расписываемся в собственном бессилии, в беспомощности. Разве это так? Разве в руках журналистов нет сильного ресурса – спроса общества на информацию? Разве нет расследований, которые нельзя игнорировать? Нет конфронтационных вопросов в интервью, на которые отвечать чиновнику неудобно, или даже опасно? Нет права на редакционный запрос – прописанный в Законе о СМИ? Это не пустые формальности, это просто нормальная ежедневная работа, которую надо делать хорошо и честно: по отношению к себе, по отношению к своей аудитории, по отношению к нашему коллективному работодателю – обществу. Покушение на убийство Олега Кашина вызвало быструю реакцию президента Медведева – значит, на несколько дней, а может – недель, пробита брешь в самовлюбленной обороне, есть мимолетный фокус внимания к проблеме. Никто, кроме нас самих, не сможет этой брешью воспользоваться.
