Недавно лишенный эфира на радио «Вести ФМ» Дмитрий Губин с ВГТРК завязал уже во второй раз в своей жизни. В перерыве между этими занятиями он занимался различной журналистской работой, в том числе и руководил мужским глянцем – журналом FHM. Губин, ныне обозреватель «Огонька» и ведущий программы «Временно доступен» («ТВ-Центр»), в интервью Slon.ru рассказал, как ему не дает покоя гений предыдущего редактора FHM Филиппа Бахтина, выдал секреты о своей работе в глянце, о которых лучше было бы молчать, а также с удовольствием употреблял лексику, которой могли бы найти применение и мастера по пошиву обуви. Вместо Шушенского | Кости Пятачка | Открытие Бахтина | Второе потрясение | Глянцевый трэш | Слезы редактора | Это не журналистика, это арт-акция – Как вы стали главным редактором?
– Это была дивная история. В 97-м году я совершенно неожиданно для себя оказался там, где решительно себя не представлял: на «Радио России» в качестве политобозревателя. За ВГТРК в ту пору еще тянулся шлейф советской славы, и получалось, я по должности стал примерно Юрием Жуковым, если кто это имя еще помнит, или Генрихом Боровиком. А до этого я на радио не работал вообще. В конце 90-х на ВГТРК многое что позволялось – ну, и я в роли Юрия Жукова много чего себе стал позволять. Помню, вместе с Лерой Новодворской вел праздничный вечер «Радио России», – каково, а? [Валерия] Новодворская и [Эдуард] Лимонов тогда в эфире «Радио России» были в порядке вещей. А году к 2004-му стало ясно, что времена изменились, причем всерьез и надолго. И поскольку в руководстве станции были гуманные люди и мои друзья, они поняли, что оставлять меня в эфире нельзя – я что-нибудь такое если не скажу, то спрошу – и что меня нужно срочно отправить в ссылку. ВМЕСТО ШУШЕНСКОГО – Чего нельзя было? – Много чего. Нельзя было критиковать укореняющуюся власть, нельзя было сомневаться в ее вертикальной устойчивости. Более того, если в 97-м году легко приходили разные люди, от [Григория] Явлинского до [Геннадия] Зюганова (и я до сих пор вспоминаю моего первого Явлинского, моего первого Зюганова!), то к 2004-му году оставалась лишь тоскливейшая «Единая Россия»... Которая боялась отвечать даже на вопрос «Который час?» А я был колючий... Так вот, поскольку убивать меня было негуманно, мои друзья-начальники решили меня отправить в ссылку. Поскольку в Шушенском тогда вакансий не случилось, меня спровадили в Лондон, на полугодовой контракт на Би-би-си, рассчитывая, я так полагаю, втайне, что оттуда я уже не вернусь. – Дорого было от вас избавиться. – А я вообще парень не из грошовых, как говорит в подобных случаях мой коллега Дима Дибров. – То есть [глава ВГТРК] Олег Борисович [Добродеев]... – Нет, не Олег Борисович. Друзья. Олег Борисович – это самый верх. К 2004-му он уже успел меня выгнать из телеэфира. – Лично? – Он завершил процесс, начатый лично Борисом Абрамовичем. Я в 1999-м короткое время вел «Вести» российского телевидения, интервьюировал гостей в студии. И вот однажды после одной особо удачной шуточки по поводу трогательного единения коммунистов с «медведями» при разделе портфелей в Думе награда нашла героя. Борис Абрамович, которому приписывают отцовство «Единой России», позвонил в гневе Александру Стальевичу [Волошину], Александр Стальевич позвонил Михаилу Юрьевичу [Лесину], Михаил Юрьевич позвонил Михаилу Ефимовичу [Швыдкому], – и меня в эфире не стало. Хотя тему шуточки я заранее согласовал с Геннадием Николаевичем Селезневым... – Подождите, вы согласовывали свои шутки с бывшим председателем Госдумы? – Тогда Селезнев был еще вполне действующим председателем, и за два часа до эфиров с его участием к нам приезжала Федеральная служба охраны и убирала со стола мою минеральную воду, чтобы я председателя Госдумы не опоил отравленным «Святым источником»… – Зачем вы согласовывали? – Я предпочитаю работать с открытым забралом. Если у меня есть злой вопрос, я заранее говорю, что вот на такую-то тему хочу говорить. Я, например, на питерском телевидении говорил в 96-м Собчаку накануне выборов: «Знаете, Анатолий Александрович, все в городе только и говорят, что вы своей племяннице сделали бесплатно квартиру, и я не могу не спросить об этом». «Спрашивайте, – говорил он, – только у меня нет никакой племянницы». И я, заранее получив эту информацию, знал, как вести эфир, чтобы не выглядеть дураком... – А! Так Селезнев был гостем! – Именно. Вообще, если я собираюсь спрашивать о чем-то запредельном, то стараюсь границы запредельного заранее прощупать. Перед записью [Алины] Кабаевой во «Временно доступен», я, улучив в гримерке момент, спросил, на кого похож ее ребенок: на маму или на папу? Ответ был, как про племянницу Собчака: Кабаева сказала, что никогда не рожала и ближайшие девять месяцев рожать не собирается… Дело в том, что глупые журналисты (а глупость – болезнь заразительная) свои запредельные темы обычно выкапывают на сайте
. А потом умные гости их разделывают под орех. Лучше уж подстраховаться… Так вот, несмотря на то, что все вопросы были согласованы и притворное возмущение было сыграно Селезневым, я лишился работы. Правда, не я один: скоро ее лишился и Михаил Ефимович. А пришедший ему на смену Олег Борисович вел со мной беседы в своем кабинете и проникновенно говорил, что в ВГТРК идет реорганизация, что надо немножечко потерпеть, и что я сделаю величайшую глупость в своей жизни, если уйду с ВГТРК. И я ему верил, поскольку был идиотом и не понимал, что он попросту тянет время, чтобы я не ушел на другой канал – а у меня были предложения с НТВ. – Какой коварный Олег Борисович! – Олег Борисович – человек практично-циничный, как Маргадон. Поэтому Олег Борисович до сих пор возглавляет ВГТРК, в отличие от Михаила Ефимовича, который, будучи человеком иронично-циничным, не смог там на посту председателя удержаться, несмотря на византийское лукавство. Так что я Олега Борисовича все слушал и слушал, а он меня баснями кормил и кормил, а потом я как-то пришел на работу и обнаружил, что мой магнитный пропуск больше не работает, и что можно получить 3 рубля 23 копейки официальной зарплаты в кассе. КОСТИ ПЯТАЧКА
– И вот вы возвращаетесь из Лондона… – Возвращаюсь. Потому что в Англии ужасная еда, не было смысла оставаться – вот если бы меня на «Радио Франс» посылали, я бы, да, остался. И в первый же день мои коллеги на «Радио России» показывают мне мультик
с сайта antimult.
, где милые зверушки из «Винни-Пуха» в одну секунду и с особым цинизмом обгладывают до костей Пятачка. «С возвращением, сынок, смотри, это твоя родина!» – говорят коллеги. И еще я вспомнил, что до работы на радио делал один из первых российских глянцевых проектов, англо-русское ревю
.
. Главным редактором был Майкл Рэндалл, англичанин, аристократ, сын
, который, в силу этих обстоятельств, мог себе позволить работать в России за гроши, поскольку видел свою миссию в привнесении в Россию новых медиа. Тогда ведь никто не знал, что такое глянец, что такое колонки, что такое модная верстка – зато все питерские журналисты с дипломом ЛГУ знали, что любой текст, даже о том, насколько подорожала петрушка на рынке, нужно начинать фразой: «Все мы хорошо помним, как во времена Советского Союза...» Рэндалл начал делать глянец где-то в 93-м году, я вскоре стал редактором русской версии, а колонку с театральным обзором у меня вела Карина Добротворская, а колонку с кинообзором – Миша Трофименков, и компьютер стоял на табуретке в квартирке на улице Достоевского, там падала штукатурка, за окнами был полный
, – мы оттягивались вовсю. В общем, после Лондона я вспомнил боевую молодость и решил, что хочу быть главным редактором глянцевого журнала, коль публичная политика в стране умерла. И кинул клич по друзьям в глянце. Меня немножечко знали, я к тому времени был колумнистом GQ, вытеснив своей колонкой ни много ни мало Тони Парсонса. Колонка была в рубрике «Мораль» и строилась на простом приеме. Я писал крайне убедительный текст, уводил такую лестницу в небеса, убеждая читателя, что, скажем, надо забыть про возраст, что ночная жизнь, мотоциклы, молодые волчата и волчицы – это круто. А в последнем абзаце я у него лестницу вышибал. Заявляя впрямую: да ты урод, да ты потому и тратишь жизнь на свои беспонтовые тусовки, что не можешь ни создать, ни удержать, ни поддержать семью, а вернее ее и ценнее ее не будет ничего, и фишка не в том, чтобы в 50 лет колбаситься, а чтобы извлечь из каждого возраста максимальное достоинство. Мне сотрудничество с глянцем нравилось очень, хотя как главред я был тогда просто нулевой, я умел писать и редактировать, я умел выпускать таблоид в 32 страницы, но я представления не имел, что такое толстый глянцевый журнал. Господи, да я даже не знал, что такое
! На работу пришел, секретарь спросила: «Дима, а мы тебя в мастхэд с какого номера ставим?» – Это что? – Мастхэд? Колонка с именами тех, кто работал над номером. – Поминальник! – В разных редакциях разный жаргон. Так вот – я, имея опыт редактирования, условно говоря, стенгазеты ЖЭКа № 3, захотел получить в свое распоряжение журнал. Я был согласен пойти замом к [главному редактору GQ] Коле Ускову, был знаком с [бывшим главным редактором Men's Health Ильей] Безугловым, – в общем, я всех обзвонил. И вдруг мой приятель [тогда – шеф-редактор журнала ProСпорт и еще будущий главный редактор – Robb Report] Игорь Порошин сказал, что [член совета директоров Independent Media] Михаэль фон Шлиппе ищет главного редактора в журнал FHM. Трудно сказать, кого я в ту пору не знал более – Михаэля фон Шлиппе или журнал FHM. Я не знал их обоих. Фон Шлиппе назначил мне интервью в лобби какого-то отеля, я дико нервничал, для меня остаться на радио было, знаете, как абитуриенту из Ковыкты завалить экзамены в МГУ. Я не знаю, почему Шлиппе выбрал меня. Кажется, он еще вел переговоры с Кимом Беловым. Может быть, на моей чаше весов был Лондон. Но через неделю Шлиппе сказал: «Да, все в порядке, нужно только встретиться с [главой Independent Media] Дерком Сауэром, но это, скорее, формальность». Я встретился, и меня утвердили. ОТКРЫТИЕ БАХТИНА – И какие же открытия вас ждали? – Первое открытие называлось Филипп Бахтин. Он возглавлял FHM до меня и заставил о журнале заговорить. Есть три великих криэйтора, которых я знаю в мужском глянце, – это Усков, Безуглый и Бахтин. Я Бахтиным искренне восхищаюсь, хотя как человек он весьма неприятен. До того, как я увидел Бахтина, мне сказали в рекламном отделе: «Делай, что угодно, только не посвящай номер, как Бахтин, анальному сексу!» Я задумался. Идея была глубокой, тянущей на продолжение. В одном номере – рассказ о теории римминга, во втором – о практике фистинга. Но сказали: «Мы тебя умоляем!» Дело в том, что Филипп выпустил номер, где главной темой был анальный секс, после чего компания Toyota сняла всю рекламу, какую-то колоссальную сумму, чуть ли не 100 000 евро. Мне сказали: делай что хочешь, но нам эти деньги нужны. Листая журнал, я понял, что Филипп – гений даже не провокаций, а зрения: он просто не видит перед собой барьеров. В том самом номере были разговоры девушек об этом варианте любви, а были еще и нецензурированные дневники гомосексуалистов. И вся Москва потом выясняла, кто прячется за инициалами и псевдонимами. Фразу: «Первым, кого я увидел в гей-клубе, был ВВШ, бросившийся ко мне с криком: «Я здесь с научной целью!», я запомнил на всю оставшуюся жизнь, поскольку сквозь ВВШ просвечивал автор «1001 вопроса про это» Владимир Шахиджанян... Так вот, все было бы хорошо, проиллюстрируй Филипп номер туманными дагерротипами, или фото мужчин, обнимающих подружек сзади, или даже фото обнимающихся мужчин в духе Пьера и Жиля. Но он дал фото п*доров гнойных. И, когда глава московского представительства Toyota на это добро посмотрел, у него перевернулись представления о добре и зле, а также о бюджете. – И как выглядят п*доры гнойные? – Как гнойные п*доры. То есть примерно как сотрудники ГАИ при исполнении служебных обязанностей, когда бы они исполняли обязанности в одних стрингах. – Социальную ненависть вы разжигаете. – Сотрудники ГИБДД не являются социальной группой, эту статью невозможно ко мне применить… Так вот, Бахтин, уходя из FHM в Esquire, намерен был унести с собой компьютер главного редактора. Нормально, да? Внаглую путал личное стадо с общественным – и не испытывал ни малейших угрызений совести. А также забрал с собой, хотя был уговор, почти всех сотрудников. Он был гаммельнским дудочником, крысоловом: даже те, кого не удалось увести сразу, сбежали через две недели. У меня остались лишь двое крепостных англичан, и я какое-то время вел редколлегии по-английски, притом что в Лондоне на Би-би-си редколлегии были по-русски, – ну, а потом сбежали и они. – Но это развязывало вам руки! – Да, это развязывало руки как пленнику на острове Иф, перед которым – бескрайний океан, и можно утонуть в любом направлении. Я довольно быстро понял, что мне в
нужны не революции, а просто развитие того, что сделал до меня Бахтин. Он придумал, например, рубрику «Все без ума от Леры». Это было такое на разворот секс-интервью, обильно проиллюстрированное как бы на «поляроиде» сделанными снимками бывшей жены владельца «Сердождя» Дмитрия Савицкого Леры, которая расспрашивала очередную тинэйджерскую звезду о том, как часто тот мастурбирует и во сколько лет впервые трахнулся. И Дима Билан в ответ трогательно рассказывал о сексе сразу с двумя телочками, которым, по версии Билана, он сказал: «Пойдем, пососемся», – ну вот и понеслось. – Кошмар какой! Вы всегда так разговариваете? Не поэтому ли Олег Борисович вас и попросил? – На каком еще языке в глянце для мужчин пубертатного возраста разговаривать? Только на этом. – Только? – Тем более, что физическое нахождение самого Бахтина внутри издательского дома Independent Media всегда можно было безошибочно определить по трехэтажному мату – используя тот же метод, что и Галина Вишневская, говорившая: «Своего мужа я всегда найду в толпе по звуку поцелуев». Ростропович и правда расцеловывался со всеми подряд. – И вы решили соответствовать этому креслу. – Я поддерживал реноме. Но при этом понимал, что раздражает рекламодателя. Нужно знать еще характер Бахтина: он не ходит на обеды, не ходит на тусовки, не ужинает с рекламными агентствами, не ездит в пресс-туры, то есть не осуществляет поддержку своим лицом коммерческих операций журнала. – Словом, самое сильное потрясение ваше от FHM – это Бахтин. – Не самое сильное, а первое. Вообще, я столько о Бахтине говорю, что может сложиться ощущение, что я в него тайно влюблен. Это неправда! Я влюблен в него явно. Невозможно не любить человека, который делает сегодня Esquire, – это высший пилотаж. И только за один опубликованный в Esquire милицейский календарь, когда на каждый день года расписано, кого менты в этот день избили, задавили, задушили, изнасиловали и так далее, Бахтин заслуживает праздника в веках. Просто он выжал все, что мог, из
и сбросил его с себя, как бабочка кокон. Кстати, я за этот кокон потом еще отдувался, когда получил повестку из прокуратуры, обвинявшей FHM в разжигании религиозной вражды. Потому что Бахтин-умница проинтервьюировал Познера, а Познер-умница сказал, что он считает православие огромной бедой для России, – и это было вынесено на обложку. То есть внутрь подростковой гиперсексуальной ржачки можно было, захотев, вложить серьезное, стопроцентно серьезное, содержание. Каркас журнала это позволял. Этот каркас не смогли развалить даже в Издательском доме Родионова, когда
купили. Потому что когда придумана рубрика «100 вопросов за 15 минут», эти 100 вопросов сможет задавать любой интервьюер, и 100 коротких ответов будет интересно читать. И рубрику «Все без ума от Леры» интересно читать, кто бы ее ни делал – Таня или Катя. Идея жесткая. И вот потихонечку, где-то через год, я стал понимать свое место среди богов журнального Олимпа. Я понял, что как главный редактор я все же не гений. И это была одна из причин ухода. Как колумнист я, пожалуй, с Бахтиным, Усковым или Безугловым посоревнуюсь, и еще как, здесь – моя поляна. Как интервьюер я могу еще посмотреть, чья возьмет. А вот как придумывальщик журнальных идей, как умельщик совмещать высочайшего класса, на разрыв аорты, тексты с пляжным чтивом, и делать это элегантно, становясь законодателем стиля, – тут я хорошист, а не отличник.
Филиппа не интересовали такие издательские мелочи, как CPP – cost per page, цена страницы, а меня – интересовали. Я умел обсчитывать журнал, я знал, что рекламодатель очень хочет, чтобы в журнале все было очень sexy, но при этом чтобы и близко не было секса. Это одно из первых правил глянца – в глянце нет секса, но есть сексуальность. Обмен жидкостями – о, как это грубо и как вульгарно! Ну что я говорю о правилах глянца, их любой знает. В глянце не бывает смерти. В глянце случаются болезни, но они лечатся, надо только найти правильного врача. В глянце люди не опухают, не стареют, не ходят с красным носом и глазами, не блюют от давления, не выдавливают прыщи, и вообще, если бог не дал нам идеального тела, то в компенсацию создал Photoshop. Я занимался маленькими переделками журнала. У нас была, например, в начале номера рубрика «Секс», которую правильней было назвать «Ню», там публиковались отличные снимки из альбомов издательства Taschen – там много чего попадалась любопытного, какая-нибудь вековой давности порнография, очень трогательная: женщины в корсетах, усатые мужчины. Но эта рубрика всех рекламодателей вводила в ступор. Компания
никак не хотела размещать рекламу на соседней полосе с группой дореволюционных циркачек без трусов. А первая треть журнала – она самая лакомая и самая дорогая, и, если вы хотите просчитать коммерческий потенциал журнала, можете пролистать первую треть. Ну, я взял и передвинул рубрику в последнюю треть журнала. И сотрудников потихоньку набирал, я же говорил, что в редакции поначалу остался один. Заместителем я взял Макса Кудерова, владельца того самого сайта
. Для первого же своего номера FHM я решил сделать репортаж из Тольятти, где жила вся контора antimult, – с рассказом о флэш-анимации, которая была в дикой моде. Я даже хотел поместить на обложку нарисованную красавицу Фину, главную героиню всех антимультов. Но сдрейфил, побоялся, что рисованная девушка будет плохо номер продавать, потому что удачная обложка обеспечивает 30% продаж. Вторая вещь, которую я сдрейфил сделать... У нас была девушкой с обложки Нив Кэмпбелл, героиня второго или третьего «Крика», ну и, конечно, мы мучились главной проблемой глянца, каковой является хороший заголовок. Причем есть разные стилистические школы, потому что журнал MAXIM, например, считает заголовок «12 способов, как придумать 13-й» плохим, а я – вполне допустимым. Я даже предлагал объединиться всем журналам, чтобы каталогизировать 150 возможных в русском языке заголовков для материалов про часы, от «Нам это на руку» или «Ручная кладь», – ну, и ротировать по договоренности…. И вот мы сидели и думали, как назвать эту Нив Кэмбелл. И в итоге я придумал, считаю, гениальный заголовок – «Нив в Красную армию». Но в последний момент, под нажимом рекламной службы, я этот заголовок снял. Что я натворил! Какой позор! Так вот, второе потрясение было связано с набором людей. Я взял одного парня, с которым был знаком по Петербургу, – мужчину тяжелой судьбы: алкоголь, разбитый мотоцикл, но он поклялся, что пить в будни не будет. Он лихо довольно писал про мужские забавы – кулачные бои, шрамирование, про диггеров, скалолазов. Ему для обустройства в Москве не хватало денег, я дал ему в долг. А после получки он вдруг пропал. Телефон отключен. Где живет – неизвестно. А у нас вовсю сдача номера. И вдруг получаю от него
: «Я в Сочи, прошу журналистом меня больше не считать». Я в ярости сделал два круга по кабинету, причем, как потом определили по моим следам, прямо по стенам и потолку. – Спасатели помогли? – Нет-нет, я наверх всегда поднимаюсь самостоятельно. А вниз помочь всегда найдутся желающие… Так вот: выяснилось, что набирать людей по CV невозможно. Читаешь резюме – боже, какой талантище! А дашь задание – двух строк написать не может. В глянце какие таланты нужны? Придумать смешную подпись для картинки да подрезать «хвосты». Выяснилось, что никто не может придумать подпись, заголовок, никто не умеет писать смешно. И потом случилось два чуда. Одна девочка принесла мне свои упоительно смешные тексты. И тут же сочинила подпись к фотографии буддийских монахов, ползущих на коленях в оранжевых одеяниях: «Нет, не подумай, ты видишь не своего бывшего учителя физкультуры, который удачно отпраздновал твой выпускной вечер, а теперь примеряет на себя скатерть из кабинета домоводства….» Это одна из самых сумасшедших и гениальных девчонок, которых я встречал в своей жизни – Инна Прибора. А я тогда думал завести рубрику «Как стать своим». Ну, типа, полезные советы по поведению в аэропорту, в походе с ночевкой, на стадионе и так деле. Потому что книга, конечно, не является источником знаний, – а источником знаний является глянцевый журнал. Только глянцевый журнал способен дать правильное понимание изменений и глубоких тектонических общественных сдвигов, суть которых в том, что если раньше, чтобы увидеть задницу, надо было раздвинуть трусы, – то теперь, чтобы увидеть трусы, нужно раздвинуть задницу. – Совет, который объясняет смысл мироздания. – По крайней мере, он объясняет смысл существования задницы. То есть я думал о серьезной рубрике, дающей молодым мужчинам практические советы: ну, например, если заходишь в туалет с пятью писсуарами, и второй и четвертый используются, к какому должен направиться ты? – Короче, не отпускала вас анально-фекальная тема. Не отпускала. – Ну а что еще? Руки, ноги, нос, сиськи, письки, хвост – вот вам круговорот мужского журнала до 16 и старше... И вот я предложил Инке: назови мне тему, и это будет твоя рубрика. И Прибора ответила: «Можно, я напишу про то, как стать своим в Мавзолее?» Я понял – oh, yes! – тем более, что Инка, глупенькая, наивная и ранимая, писала тексты о том, как стать своим в Мавзолее, в вытрезвителе, в гостях у сказки, на том свете – за какую-то поначалу ничтожную зарплату… Потом появился парень, которого звали Дима Быков. Того Диму Быкова, который главный Дима Быков, я тоже звал в
писать книжные обзоры, и он пообещал, но потом кинул меня, охальник. А свежий Дима Быков отказывался быть кем-либо еще, кроме Димы Быкова, и тогда мы стали подписывать его тексты «Быковъ» через твердый знак. Он начал писать тексты в рубрику «Такая профессия», он делал совершенно блестящие интервью. Например, изучалась у нас в одном номере такая профессия – порнограф. И только Быков, выслушав владельца питерской порностудии Сергея Прянишникова, что порнографии вообще не существует, невозмутимо переспрашивал: «Так-то оно так, но так ли оно?» А интервью с Хью Хефнером начинал фразой: «Привет, Хью, как насчет засолки огурцов на зиму?» А с Памелой Андерсон: «Да, Памела, погоды-то какие нынче стоят…» Конечно, интервью и с Хью, и с Памелой Быковъ полностью переписывал, но в итоге выходило сумасшедше смешно.
– Что значит «переписывал интервью»?
– Да Господи, читать то, что эти гении чистой красоты говорят западным журналистам, – нет никаких сил. Ну о чем можно говорить с Памелой Андерсон?! Ей и говорить-то не надо, достаточно того, что она есть. И в России все нормальные редакторы в глянце эти тупые интервью – Памела, расскажи, как ты снималась в «Спасателях Малибу» – переписывают. Глянец – это выдуманный мир, и не нужно в него лезть с неглянцевыми правилами. Дима Быковъ вел еще одну рубрику – «Это твоя бывшая девушка». В ней помещались рассказ о брошенной девице, полосной снимок девицы в бикини, а в правом нижнем углу ставился заголовок «Кусай локти, такой-то!», где добавлялась фамилия любого литературного персонажа – например, «Кусай локти, Тимур Командов!». Первое попавшееся фото кусателя бралось из интернета, а девушки в бикини были девушками из модельного агентства, которым мы не платили, но которые на халяву получали снимок в портфолио и вечную славу. Монологи брошенных девушек Быковъ сочинял примерно так: «Моя леденящая душу, но находящая отклик в тонко организованных людях история началась в колхозе имени Светлого пути в Гуантанамо в 5:27 утра теплого майского дня прошлого года. Голосисто заливались петухи…» Потом я узнал, что многие в эту упоительную чушь верили, включая суровых мужчин из колоний строгого режима, обуреваемых жаждой знакомства и прочими мужскими инстинктами. – Обманывали читателя?! – Ой, еще как. – Стыдно должно быть. – Это утверждение находится в степени некоторого преувеличения. – Бессовестный. – Пусть грешен я, не грешен кто ж. (Я имею в виду, из глянца.) Но мы делали и серьезные вещи. Мы выходили с заголовком «Путин не президент России». В скобках – «Настоящий президент Петросян – смотри рейтинги». – Какая фронда! – Это было честное отражение реальности. Мы сказали, что есть две страны – «Россия 1» и «Россия 2», и что переходные пункты находятся возле любого мента на улице – достаточно подойти и он переведет тебя, куда надо. Глянец ведь действительно много себе позволяет, в этом причина популярности Esquire и GQ, этих двух бьющих под дых политических изданий. Если я правильно понимаю, на том же самом хефнеровский Playboy поднялся. Не потому, что там были голые телочки, и именно потому, что телочки и серьезная политика, наука, литература ставились на равных. СЛЕЗЫ РЕДАКТОРА
– Вы ушли потому, что наелись этого глянца, потому что вам надоело придумывать несуществующую реальность? – Да, в какой-то момент переел. Но первое время с восторгом скакал по всяким вечеринкам... – … И ужинал, в отличие от Бахтина... – …А также завтракал и обедал не за свой счет. Благодаря глянцу я объездил полмира. Не в каждой жизни случится ужинать в парижской Grand Opera Garnier, когда по левую руку от тебя в бриллиантах Ильзе Лиепа, а по правую – в бриллиантах Рената Литвинова, и все вы пьете Per
-
. Я нажрался ночных клубов, тусовок так, что никакими коврижками теперь не заманишь. Кстати, еще приказ о назначении не был подписан, а у меня на столе уже лежали подарки от рекламодателей и приглашения (в первый рабочий день!) на вечеринки. Я, конечно, как полный идиот пошел в клуб «Осень» к указанному времени сбора гостей. Я никогда не забуду это ощущение, сравнимое с тем, когда, стоя на сцене, обнаруживаешь расстегнутую ширинку, а из нее рубашка торчит – ты один в клубе. В Москве только ведь лохи и свежеиспеченные главреды по приглашениям являются вовремя. Настало время, когда я обожрался настолько, что одну редколлегию начал словами: «Коллеги, у меня для вас очень хорошая новость – только что сгорел клуб «Дягилев». Я все равно бы ушел. Я видел, что становлюсь частью жернова, который размалывает мою собственную жизнь. FHM дал мне понимание того, насколько адова и кошмарна работа главреда. Я выпустил первый номер в срок, он был объемом, по-моему, 234 страницы, плюс приложение-постер. И в это время в Таиланде проходил сбор главредов FHM со всего мира. Я прилетел туда, не помня, как долетел: самолет вылетал в четыре часа, а в два я выехал из редакции, контролируя сдачу номера по телефону. И когда на берегу Андаманского моря на меня надели гирлянду из цветов и сунули в руку мохито – я подумал: ну вот, все же определили в рай, как жалко, мог еще пожить! – Как мне вас жалко! – Главные редакторы – рабы на галерах, но жизнь главного редактора дает эгоистическую возможность посмотреть мир. Благодаря редакторству я узнал Германию, полюбил эту страну, я прощупал ее автобаны низкопрофильной резиной на скорости 310 километров в час. Я несколько раз побывал в Америке, съездил в Китай. Я горные лыжи и сноуборд благодаря глянцу освоил, потому что, когда первый раз получил приглашение в Куршевель, решил, что все там офигенные спортсмены и стал брать уроки! А еще в начальниках я увидел массу вещей, которые раньше не замечал и не понимал. Я знал, что такое редактировать тексты, но не знал, что такое увольнять людей, и какое это мучение. Однажды я подошел к фон Шлиппе проинформировать об увольнении сотрудника, а он мне сказал: «Во-первых, это не его ошибка, а ваша – вы его взяли на работу, и вы должны помнить, что сейчас ценой карьеры другого человека будете исправлять свою ошибку; во-вторых, вы обязаны поговорить с человеком три раза – объяснить, что к нему есть претензии, второй раз – объяснить то же самое, если он не понял, и только третий раз вы должны обсудить условия расставания». И я увидел, как важно – увязывать текучку, личную жизнь, требования финансового отдела и некую миссию. Эту миссию по-разному можно осуществлять. Вот, в рубрике «100 вопросов за 15 минут» вопросы, который я очень любил и всем задавал, – в чем состоит достоинство мужчины, а в чем достоинство женщины, когда ты последний раз плакал, должен ли мужчина стесняться своих слез, расстанешься ли ты с другом, если узнаешь, что он гомосексуалист, и – ответь честно, пойдешь ли ты в баню с ВИЧ-инфицированным? Мне вообще казался дико важным вопрос о достоинстве мужчины, о том, что мужчина – это ответственность, а потом уже смелость, сила и модный одеколон. Я никогда не забуду тот Men's Health, который редактировал еще Илюха Безуглый. Он сделал вещь, над которой я рыдал. Они сначала напечатали обычную ржачку, типа «Мои сто королевских желаний». (Любой человек, работающий в глянце, должен уметь написать текст «10 причин, почему блюдце лучше чашки», «125 причин, почему у мужчины – яйцо, а не курица», и так далее...) И вдруг через пару номеров появляется новый материал, в котором говорится, что в редакцию стали приходить письма, в которых люди стали писать о своих настоящих желаниях, и редакция отобрала сто новых, реальных. Я это начал это читать, и там было одно обращение к Богу. «Боже, три года назад у моей жены обнаружили рак груди, ей ампутировали грудь, операция прошла удачно, но с этого момента она изменилась и стала совершенно другой. Боже, я не прошу тебя вернуть моей жене грудь, Боже, я прошу тебя вернуть мне жену». Я зарыдал в голос и не мог остановиться. Это то, что умеют делать великие главные редакторы. Я себя к ним не отношу, наверное, поэтому я бывший: я умею хорошо доделывать то, что начато другими. Я примиритель-пасифаер, я могу найти баланс. Мною была очень довольна рекламная служба. FHM вышел в плюс. Я получил годовой бонус. Я купил квартиру. И почти спокойно отнесся к тому, что ставший прибыльным FHM продали издательскому дому Родионова. На встречу с нами пришел один из новых начальников, который повел себя так, как ведут с молодыми на зоне или с салабонами в казармах – он нас пытался опустить. Нам было сказано примерно следующее: «Первое: вы все – говно. Второе: вы каждый день будете вслух повторять, что вы – говно. Третье: мы вам уменьшаем зарплату вдвое. Четвертое: зная, что вы говно, вы будете нам лизать ботинки». Мы вежливо выслушали, что нам рады в ихнем ГУЛАГе. – Это сам Родионов был? – Кто-то из его директоров. У меня есть счастливое свойство забывать имена мерзавцев. После этого я пошел к Алексею Волину, которого я знал очень давно, который на тот момент был президентом Издательского дома Родионова, хотел посоветоваться. Он сказал мне: «Нет, нет, нет, нет и нет». Почему? Леша – веселый циник, и я ценю его за легкость его цинизма и даже не ставлю цинизм ему в упрек. Он был предельно честен со мной. Он мне рассказал кое-что о внутреннем устройстве ИДР, чего я передать не могу, потому что после этого либо Родионова надо сажать в тюрьму, либо меня. Я понял, что я туда никогда не пойду. Я объяснил ситуацию своим ребятам, сказал, что мы – я и издатель Дима Аленушкин – туда на работу не идем ни за какие коврижки. Мы уходим, а нам, как и положено, выплачивают компенсацию. – Вы делали журнал для читателей или все же для рекламодателей? – Я старался соблюдать технологический баланс. И всю непристойную ржачку, и все серьезные вещи я упаковывал в тексты: рекламодатели ведь никогда не читают тексты, они реагируют лишь на картинки, выносы, врезки и заголовки. Внешне я старался сохранять благопристойность в том смысле, в каком ее понимает рекламодатель. А тексты – что ж. Если рекламодатель читает тексты, значит, это умный рекламодатель. – А читателю нужна непристойная ржачка? – Необязательно непристойная. Она может быть пристойная непристойная. Такая, какой занимался Рома Трахтенберг, которого я очень любил, царство ему небесное. Похабщина для него была способом извлечения смыслов. Тех, которых не знают дураки и которые боятся сказать умные. ЭТО НЕ ЖУРНАЛИСТИКА, ЭТО АРТ-АКЦИЯ
– Зачем вы вернулись на ВГТРК, на «Вести ФМ»? – У меня закончился контракт с одним спутниковым каналом, высвободилось время, и я начал вести переговоры с тремя с половиной радиостанциями. Предложение ВГТРК было следующее: нужно делать рейтинговое утреннее шоу в одной линейке с Владимиром Соловьевым. Мне это было интересно, потому что можно было делать большой эфир, и можно было начинать завтра. За день до окончательного ответа я встретил на «Пятом канале» Михаила Швыдкого и спросил: «Что посоветуете? У меня есть три предложения, я склоняюсь к «Вестям ФМ». В ответ он сказал: «Жить ты там будешь хорошо, но недолго», – сняв кавычки с цитаты из Лукашенко. Самый популярный анекдот про Михаила Швыдкого: «Доброе утро, – сказал Швыдкой и как всегда слукавил». Но должен сказать, что на этот раз Михаил Ефимович не слукавил. Михаил Ефимович Швыдкой на этот раз в воду глядел. – А вы не понимали этого? – Давид Самойлов в своих военных записках описывает формулу, которая единственно возможна на войне. Она называется так: «Ни на что не напрашивайся и ни от чего не отпрашивайся». Я знал прекрасно, с чем я играю. Я должен сказать, что через первые две недели эфира я себя чувствовал в дерьме по уши. Дело не в том, что мне после эфира звонили начальники и говорили: «Старик, тут ты перегнул». Во-первых, это нормально, а во-вторых, мне практически не звонили. Но я не знал, откуда ждать удара. На гостелерадио все люди – пуганые. – Что нельзя? – Никто не знает, в том-то и ужас. В серии рассказов о Чике Фазиля Искандера есть один, посвященный страху. Там мальчику нужно было пройти по высоко установленной перекладине. И страх пропадал тогда, когда ты понимал, где проходит граница страха ,– в двух метрах. А на ВГТРК у людей страх, как ночью в темноте, когда не знаешь, чего бояться, кого бояться и откуда бояться – и в итоге боишься самого страха. Люди боятся того, чего не знают. – Но ВГТРК официально сказала, что вы поминали Медведева и Путина, и не было с этим никаких проблем. – Да, они это сказали. Но я же не называл Медведева фашистом. Или Путина. Потому что, скажем так, на месте своей работы ни Путин, ни Медведев не делают того, во что превращен Петербург. Для меня есть вещи, определяемые однозначно. В Петербурге был уникальнейший памятник – Кировский стадион, феноменальное сталинской архитектуры сооружение. Он был спроектирован по античным канонам. Для этого на стрелке Крестовского острова насыпали огромную гору, в кратере которого устроили стадион в виде классического амфитеатра, а по внешним сторонам кратера шли по спирали дорожки. И наверх каждый мог въехать на велосипеде или роликах. И для тебя постепенно, с каждый кругом, открывался вид на Финский залив. Феноменальная вещь, нигде больше в мире. И это было уничтожено, чтобы построить там «Газпром-Арену». Дело не в том, что строительство сначала оценивалось в 6 миллиардов, а сейчас уже в 33, – а в том, что взяли общественное, фантастической красоты место и заменили его газпромовским. Кто как не фашисты эти люди? Фашизм – это уничтожение общественного и замена его партийным. Нацизм – уничтожение мира в пользу одной нации. – А может вы понимали, что про Путина и Медведева нельзя, а про Матвиенко не знали? – Я же назвал идиотской идею Медведева по установке рамок на вокзалах. Я же сказал, что идиотизм по их установке происходит, наверное, потому, что Медведев не знает, как устроены вокзалы: он никогда не выезжал сам, покупая билет через интернет или в кассе, и он не оставлял вещи в камере хранения. Если бы путешествовал по миру сам, то знал бы, что на европейских вокзалах рамка и сканер стоят перед входом в камеру хранения: ты не можешь оставить сумку, чтобы ее не просветили, а тебя не прозвонили. В этом есть логика. А на входе в аэропорт, в аэровокзал рамки бессмысленны. Очередь перед рамкой – это новая привлекательная мишень для террористов. И – да, для меня все просто: если Медведев предлагает меры для борьбы с терроризмом, а они приводят к обратному результату, то он выступает невольным пособником террористов. Наша задача – этот идиотизм остановить. Вот что я говорил в эфире. Но Медведев и Путин не устраивал так, что будет задавлена снегоуборщиком 80-летняя жительница блокадного Ленинграда, мама моего друга и соавтора Левы Лурье. Что будет со сложнейшим переломом ног в больнице валяться Стас Пылев, с которым я когда-то делал первое свое ток-шоу на питерском телевидении. И ни Путину, ни Медведеву я не могу предъявить упрек, состоящий в том, что консьержка в нашем доме, блокадница, говорит: «Димочка, такое было только в блокаду, и то тогда город расчищался лучше». – А про Путина что вы говорили? – Я сказал, что меня пугает власть не потому, что она мерзкая, бездушная и бесчеловечная, хотя она мерзкая, бездушная и бесчеловечная, а то, что это власть никаких не засланных людей, то есть не оккупационная, и не власть касты (не брахманы, которые существовали в Индии, и не аристократы в России), а власть абсолютно народная, потому что во главе страны стоит сын кухара и медсестры. А это значит, что мерзость власти питается мерзостью воспроизводящего ее народа. Я думал, что мне за этого «кухара» вставят, хотя я просто использовал незакавыченную ленинскую цитату.
Я себе позволял издеваться над путинскими нравственными установками. Помните, когда у него президент Израиля – «настоящий мужчина» (это когда тот обвинялся в изнасиловании), и «мы все завидуем ему». Я сказал: что бы произнес человек, завидующий насильнику, если бы изнасиловали его дочерей? Я знал, что на этом можно спалиться, просто не знал – на чем конкретно. В ВГТРК на всех радиостанциях – разговоры о том, что мы не знаем, чего нельзя. И, когда я говорю – мне в эфире нужны Лимонов, Навальный, мне говорят: «Дим, нельзя». Ввели запреты или нет, я не знаю, и никто не знает, но люди боятся и работают на упреждение. Я вижу выпуски новостей, в которых нет ни одной из тем, какие обсуждают все в интернете, например, с [Натальей] Васильевой и судьей [Хамовнического суда Виктором] Данилкиным... Я знал, что спалюсь, но я старался не использовать эфир для реализации собственных планов, я не хотел продвигать самого себя, а обсуждать темы, которые, как мне кажется, имеют существенный общественный интерес. И в какой-то момент мне стало плевать, спалюсь я или не спалюсь. Это – позиция журнала FHM: по крайней мере, в той части, которая не касалась девушек в бикини и ржачки. Достоинство мужчины – в ответственности. И когда я говорил, что в стране гендерный состав прост, 5% – гомосексуалистов, 60% – п*дорасов, и каждый сотрудник ГАИ относится к сексуальному большинству, и это не было моей интенцией по оскорблению ГАИ и набору очков за счет этого. В поведении гайцов нет ни чести, ни благородства, ни достоинства, ни ответственности. Если бы у них были бы честь, достоинство, благородство и ответственность, они не сидели бы в кустах, а включали бы мигалку на опасных участках дороги. Люди снижали бы скорость. Может, у меня в тот момент, благодаря [Владимиру] Соловьеву, который много чего позволяет, была иллюзия – я забыл атмосферу страха. Хотя получал каждый день эсэмэски: «Дмитрий, судя по всему, сегодня – ваш последний эфир», «Жалко, но, судя по всему, сегодня последний эфир». И глаза коллег, ужасом объятые... Ребят, что я говорю? Вещи, которые общественно значимы. Я очень хорошо понимаю Леонида Парфенова, когда он сказал, что он не занимался политикой, и что он был снят с эфира не из-за политики, а – из-за профессии. У него такая профессия – интервьюировать и задавать вопросы, имеющие общественный интерес. В эфире «Вести FM» я говорил, что нужно выслушивать террористов. Если человек отдает самое ценное, что у него есть, – жизнь, нужно понимать, что им движет. Александр Терехов роман написал на эту тему – «Каменный мост», где объяснял, почему люди легко шли на смерть, почему ни одна из этих сук – ни Каменев, ни Зиновьев, ни Бухарин, никто на процессе не крикнул, что это все сфальсифицировано, никто не крикнул! Почему они своими тихими смертями защищали режим? Меня это интересует. А Валентина Матвиенко меня волнует меньше, потому что это очень простое явление. Она такая Елена Батурина, которая искренне убеждена, что Венеция – говно, где каналы воняют, домишки старые, и, конечно, нужно всю эту рухлядь снести и заменить монолитным железобетоном. Ведь снаружи все то же самое будет, даже лучше! Она не понимает, что такое история. Она не понимает, что в старых вещах есть смысл. Старые туфли ведь выбрасывают, не так ли? Но проблема, повторяю, не в ней. Да я бы Матвиенко в задницу целовал, если бы она одна такой была, а все вокруг про Питер понимали. Когда я читаю интервью Вуди Аллена, который говорит, что Петербург – один из самых потрясающих городов мира, и что это – одна из мировых жемчужин, но что это понимает он, а не жители Петербурга, я плачу. Я читал его интервью в «Ведомостях» и рыдал: Вуди Аллен это понимает, я понимаю, а этого не понимает не Матвиенко какая-то (да и бог совсем с ней), а сами петербуржцы. И то, что меня уволили... Первой реакцией коллег было: «Ты не мог придержать язык за зубами?» Но как вы представляете себе радиожурналиста с языком за зубами? Вторая реакция: «Ты в деньгах много потерял?» Слушайте, у меня отбирают исторический город, который называется Санкт-Петербург, и этот город стоит в миллиарды миллиардов раз больше, чем зарплата Димы Губина за всю его жизнь. У меня сокровище отбирают, настоящее сокровище и превращают его в новодел! Поэтому, конечно, я ору. Хотя, по большому счету, конечно, то, что я сделал в эфире... Это не вполне журналистика, я понимаю. Давайте представим себе арт-группу «Война», которая живет на гранты министерства культуры. И вот на деньги налогоплательщика они рисуют х*й на Литейном мосту напротив ФСБ и переворачивают ментовские машины на Дворцовой площади. После этого как к ним относиться? Если бы они жили на грант министерства культуры Франции, министр сказал бы: «Я ими горжусь», потому что они устроили новое художественное пространство, и это пространство – в интересах налогоплательщиков. А что скажут у нас, я не знаю. Я не знаю, что думает министр культуры об арт-группе «Война». Но что она не получит здесь грантов – для меня совершенно очевидно.
Когда мне говорят – ты считаешь, то, что ты заявил в эфире, это журналистика? Я не знаю, мне трудно отвечать, но я считаю, что это была арт-акция, моя личная арт-акция в духе арт-группы «Война», идеолога которой Лешку Плуцера-Сарно я очень люблю, а он вынужден был эмигрировать и сидит в Праге, а еще два человека выпущено под подписку о невыезде, а в их отношении возбуждено уголовное дело. А я как налогоплательщик считаю, что у этих ментов машины вполне можно переворачивать. Я готов платить за парочку искореженных машин во имя «Войны». Надеюсь, налогоплательщик готов был оплатить пару моих радиовыступлений.
