«Единственное, что есть общего у жителей России, – это наши сериалы»

Руслан Терекбаев всего полгода пробыл генеральным директором уникального проекта в истории российского телевидения – телеканала ТВС, – который начал вещать в день защиты детей 2002 года, а закончил 22 июня 2003-го. Впрочем, и полгода Терекбаева – это дольше, чем сроки двух его предшественников. Еще в момент зарождения канала было очевидно, что его ждет долгая мучительная судьба. Он начал вещать на частоте, отобранной у Бориса Березовского, в результате мартовского конкурса 2002 года, объявленного на шестую телевизионную частоту Министерством печати. Победа предсказуемо досталась многострадальному УЖК, как тогда говорили, то есть «уникальному журналистскому коллективу» – бывшим сотрудникам каналов НТВ и ТВ-6, уходившим вслед за Евгением Киселевым. Судебный конфликт – между Московской независимой вещательной корпорацией Бориса Березовского (МНВК, владелец лицензии на шестую частоту, срок действия которой истекал только в декабре 2004-го года) и ЗАО «Шестой телеканал» (владельцы бренда ТВС) – не был разрешен даже после того, как ТВС прекратил вещание и на его месте воцарился канал ВГТРК «Спорт». Второй заложенной под канал миной стала конструкция, получившая название «олигархический колхоз»: акционерами ТВС, владевшими по 7,5 процентов акций, стали крупнейшие бизнесмены страны: Александр Абрамов, Роман Абрамович, Каха Бендукидзе, Олег Дерипаска, Владимир Евтушенков, Дмитрий Зимин, Олег Киселев, Игорь Линщиц, Александр Мамут, Андрей Мельниченко, Анатолий Чубайс и Юрий Шефлер. Оставшиеся 10% акций канала оставались за журналистами. Следить за соблюдением права на свободу слова журналистов было поручено некоммерческому партнерству «Медиа-Социум», в который вошли политические тяжеловесы: ныне покойный Аркадий Вольский, тогда – глава РСПП, и Евгений Примаков как глава ТПП. После того, как стало известно о создании этой надстройки, два акционера – Зимин и Бендукидзе – немедленно вышли из ЗАО. Проект ТВС рушился в течение года: постоянные раздраи между акционерами, постепенный их отказ от акций в пользу других, раскол в коллективе, отсутствие денег, накапливающиеся долги, отсутствие продукции для показа – все это, в конце концов, привело к логическому концу, хотя и лишенному каких бы то ни было юридических оснований. О том, почему ТВС не худший проект в его жизни, о разнице между работой на государство и на частный бизнес, а также о том, как происходил первый выпуск The New York Times в нашей стране, Руслан Терекбаев – ныне гендиректор Forward Media Group – рассказал в интервью Slon.ru. Олигархический колхоз | Никаких фамилий | Нечего вещать | Полная свобода слова | Талант медиаменеджера | Развлечение как социальная функция | Работа на государство | Опыт с американцами – Вы – третий гендиректор всего за полгода существования телекомпании ТВС.

– Наверное, я же не считал. – Александр Левин, Олег Киселев, и, наконец, вы. Что происходило в тот момент в телекомпании такого, что заставило вас туда прийти и стать третьим гендиректором?
– Да ничего меня не заставляло. Просто акционер меня уведомил о том, что надо возглавить. И я возглавил. – Один из двенадцати, надо полагать, акционеров ТВС? Непосредственного начальника [Олега] Дерипаску вы имеете в виду?
– Я не хотел бы фамилий называть. – На канале, на котором постоянно происходили скандалы, было 12 крупных бизнесменов, которые поначалу управляли одинаковыми пакетами акций. Как вы это чувствовали? Как должны были с этим разобраться?
– Вы ставите один вопрос, а потом начинаете другой задавать. Еще раз говорю: мне мой шеф предложил эту позицию. Утверждение руководителя предприятия происходит в совете директоров, в котором, естественно, присутствуют представители акционера. Вот и все. Не было ничего особенного, отличающегося от другой стандартной ситуации в любом акционерном обществе, где присутствует, как минимум, не один акционер (а уж тем более – в обществе, где нет контрольного пакета у кого-либо). Просто я вопрос не совсем понимаю. Какой контекст здесь? Формально – абсолютно нормальный, цивилизованный, я бы даже сказал, процесс был выполнен. А какие-то конфликты, проблемы, противоречия – это другая сфера и другой, надо сказать, этап. На начальном этапе мне, честно говоря, задача не казалась неразрешимой. – Для вас это был первый телевизионный опыт?
– Нет. Я уже руководил телевизионными компаниями в регионах. - А! Компаниями Дерипаски.
– Я еще раз повторяю – не буду комментировать место работы. Скажу, что телевизионные региональные компании. Я вступил в эту работу за год до назначения [в ТВС], и к этому моменту уже несколько компаний, не все, приняли дееспособные формы. Они превратились в самостоятельные предприятия, зарабатывающие себе деньги. ОЛИГАРХИЧЕСКИЙ КОЛХОЗ – А фраза «олигархический колхоз» вам насколько точной кажется?
– Никак я ее не понимаю, потому что не знаю, что такое «колхоз» и что такое «олигархия». Это как слова «любовь» и «счастье». Для меня это вещи совершенно непонятные: не знаю, что это означает, и что каждый понимает под этими словами. Я бы другое слово применил – да, там были представители очень влиятельных финансовых кругов или финансово-промышленных групп. Это лестно, это здорово и очень интересно, на мой взгляд. Являются ли они олигархами? Не комментирую. Это слово мне кажется неуместным. – Мне интересно, как вы воспринимали, придя на ТВС, вызовы, с которыми столкнулись. С одной стороны – это телевидение, крупное предприятие, с другой – многострадальный коллектив, с третьей – непростой творческий коллектив, со звездами и их амбициями...
– ТВС в некотором смысле – апофеоз противоречий и конфликтов, воплотившихся в этом проекте, и, к сожалению, неразрешимых. И акционеры не нашли общий язык, и коллектив, сотрудники. Думаю, позиция государственных органов – тоже весьма странная. Но вряд ли кто сейчас разберется в этом. Вряд ли у кого-то есть сейчас полная информация о том, что на самом деле происходило: все же надо привязывать к разным составам, разным этапам. Я могу только за свою работу отчитаться, за тот участок, что мне был поручен. К сожалению, можно только одно констатировать: мне не хватило своих сил для того, чтобы объединить и свести все в один позитивный вектор. Я бы не стал кого-то винить. Разным субъектам участия в этом проекте: работникам, акционерам – не удалось найти общий язык и прийти к общему знаменателю. Вопрос, кто конкретно в этом виноват. Я не знаю, не владею информацией. – У вас есть для себя ответ и вы просто не хотите делиться? Вы для себя понимаете?
– Я имею такой склад характера, что стараюсь не искать виноватых, вообще по жизни – ни в своей семье, ни в судьбе, ни на работе. Поэтому я считаю, что очень счастливо живу. Я не считаю, что кто-то виноват. От того, что человек имеет точку зрения, отличную от другого, не значит, что он виноват. Это его право. – А вы верили, что получится?
– Да, в общем, ничего сложного нет – обычное проблемное предприятие. За свою жизнь я получил больше сорока предприятий, и все они до моего прихода были нерентабельными, убыточными. – Все они были медийными?
– Все. И радио Maximum, в котором я десять лет отработал, и «Московские новости», и The New York Times... Я не думал, что это предприятие чем-то особым отличалось, но, как выяснилось, – отличалось. Во всяком случае, здесь мне этого сделать не удалось. Мы можем говорить только о том, что негативный аспект на ТВС появляется в тот момент, когда мы ясно себе представляем, что ничего конструктивного из проекта не вышло. Он исчез. Исчез потенциал многих журналистов, безусловно, очень талантливых, очень. Исчезла потенциально очень хорошая программа. Исчез бизнес – на десятки, сотни миллионов долларов. Исчезло предприятие, которое могло стоить больших денег. Это – факт. В этом преломлении мы можем считать это негативом, но ничего страшного не произошло: право всех участников – иметь свою позицию. Они его получили в конечном итоге. Вопрос в том только, кто больше от этого пострадал. Потеряны огромные ресурсы. Потери репутационные. Покорежены судьбы журналистов: далеко не все смогли найти себя, а те, что нашли, нашли себя в том качестве, с которым совпадали их амбиции. Не все специалисты устроились так, как хотели. Но что делать? Это жизнь. Это бизнес.

–

– Что? Какую? –

– Я не специалист по политике. Во-первых, потому что я – руководитель медиабизнеса, это мое кредо, моя работа и единственное, что я умею делать. Даже в той структуре, в которой я работал и работаю, я не занимаюсь никакими иными вопросами, кроме как бизнесом, обеспечением бизнес-обоснования, бизнес-логикой – тех предприятий, которые вверены мне. Естественно, любое медиапредприятие имеет влияние на умы людей. Как следствие возникает дополнительный фактор оценки. Вы называете его политическим, я стараюсь это слово не использовать; для меня это субъективный фактор. Он важен, но оценивать его значение, важность, серьезность, невозможность решения я не могу: я просто не знаю этого, не разбираюсь в этом и специально уклоняюсь. Естественно, с Примаковым я встречался неоднократно. –

– Почему?

– Я сейчас не могу детали вспомнить, это ж очень давно было. Много о чем говорили. Но еще раз скажу, что моя прерогатива ограничена бизнесом. Примирить акционеров, если у них есть некие субъективные проблемы, я не в силах, и задачей моей это никогда не являлось. Более того, я не знаю вообще, есть ли эти проблемы. Почему должны быть проблемы и противоречия между (вы называете их политическими, я – субъективными) разными группами? У них одна цель. Но я не знаю, может, есть, а может, и нет. –

– Наташ, я прошу не называть фамилий: я не буду комментировать никакие фамилии, в данном случае – особенно. Я не знаю. –

–

– Я откуда это знаю? Откуда я могу знать? –

– Спросите тех людей, которые подписались под этим. Это ж не я... Может быть, данная позиция кем-то утверждалась. Возможно. –

– (

) Я даже не знаю, если честно, кто такой Платон Лебедев. Мне до этого дела нет, честно скажу. Этим должны заниматься суды. Кто-то ищет связь, взаимосвязь, действительно ли она есть, но к моей работе это не имеет никакого отношения.

– Конечно, могу. Это не тайна. Я могу говорить о своей работе, но домысливать те вещи, которые не имеют отношения к работе, я, конечно, не буду. И комментировать действия своего руководителя не буду. Столкнулся я с дисбалансом деятельности предприятия – по всем направлениям. – Какая существовала дыра? – Нет, цифры не могу сказать. Это коммерческое предприятие, там есть акционеры, и даже если предприятие уже ликвидировано, это не значит, что информацию надо разглашать. Я бы так сказал, это был дисбаланс в больших объемах : финансовый – с массой проблем и ошибок, совершенных в других функциональных подразделениях и направлениях, – и в маркетинге, и в позиционировании, и в программировании. Естественно, это предприятие требовало очень большой глубины санации и исправления этих ошибок. На это требовались ресурсы и время. Ни того, ни другого, к сожалению, получить не удалось. Если прибавить к этому, что все находилось в условиях огромной кредиторской задолженности, основная ее масса была в виде исполнительных листов или в предсудебном виде, то влиять на нее было очень тяжело. Фактически, компания не имела программного продукта к этому моменту – нечего было вещать. – Потому что не было на что снимать?
– Ну конечно. По тем заказам, которые были сделаны, не удалось расплатиться. Отсутствовал кинопоказ, отсутствовал сериальный продукт. А поскольку канал был запрограммирован как канал глобального уровня, как аналогичный четырем национальным каналам, он должен был соответствовать этим требованиям. Нужно было осмысление, как решить эти проблемы: отползти в комфортную зону или наоборот – претендовать на этот уровень. А для этого, повторю, нужны были ресурсы и созидательная обстановка. – Вам пришлось столкнуться с негативом. Как я понимаю, коллектив вас не воспринял.
– Да я бы не сказал, что у меня были трудности. О ком вы говорите? – о сотрудниках или журналистах? Это разные вещи. Безусловно, с журналистами я не нашел язык. Главный редактор и генеральный директор не смогли найти взаимопонимание, и это выплеснувшийся в газеты некий скрытый конфликт с [Евгением] Киселевым. Киселев отражал позицию коллектива. А работники, сотрудники предприятия... Здесь конфликтов не было, они работали до конца. И сказать, что я испытывал противоречие со своими сотрудниками, не могу.

– В медийном предприятии очень важен человеческий фактор. Все же не совсем это сосисочная. Сложно, наверное, было?
– Разумеется, непростое время, но это часть работы руководителя. Почему все должно быть гладко, особенно на предприятии в таком состоянии? Были стрессы, были проблемы, разное понимание этих проблем и решения этих проблем. Есть итог – предприятия не существует, его нет. – Все же интересно, почему такой результат. Формально ведь была озвучена позиция Министерства печати, да и то, не самого министра [Михаила] Лесина, а его пресс-службы. Был вывешен пресс-релиз о прекращении вещания канала, в ночь на 22 июня, без объявления войны. Формально – какие для того основания? Их ведь не было.
– Не могу комментировать.

– Нет, Наташ, не ко мне вопрос. Это вопрос проблемный. Есть два аспекта – юридический. И юристы должны дать оценку, могло ли государство, вернее, его представители в лице министерства печати, это сделать. Я не юрист и этой оценки дать не могу. – И никто в суд так и не подал? – Да, и нет судебного решения на этот счет. Давал заявку в суд кто-то или нет – опять же не могу сказать. От меня, во всяком случае, такого заявления не уходило. Второй аспект – социально-общественный или политический. Но я в этом аспекте сказать ничего не могу: не нахожу, не вижу здесь как гражданин государства, наступающего на права общества, ограничивающего свободу слова или что-то еще. Я этого здесь не вижу. – Нет?
– Нет, абсолютно. Не забывайте, что шестой канал использовал метровый диапазон. Это гигантский ресурс, достаточно сказать, что существует всего несколько каналов с таким диапазоном в таком городе, как Москва. Это сверхважный ресурс. По аналогии, его можно сравнить с очень крупным заводом или фантастической материальной ценностью, которая на тот момент эксплуатировалась ненормально. Правильно государство сделало, неправильно – не могу сказать. Могу точно сказать, что бизнес был в отвратительном состоянии и исправить его за это время не удалось. –

– Эта работа мало чем отличается от работы других менеджеров. Если говорить о сложности, то да, медийный бизнес сложный. Если вы подразумеваете сейчас свободу слова или печати... Свобода слова в России, я считаю, абсолютная. Никаких проблем нет открыть сайт и проповедовать какую-либо точку зрения. Я не верю ни в какую цензуру, это излишняя демагогия. Россия – свободная страна. –

– Давайте не будем путать свободу слова, свободу печати, гражданские права и политические права. С точки зрения гражданских прав и свободы слова (а это – часть гражданских прав) Россия – абсолютно свободная страна. –

– Я не знаю. Это вы говорите, не я.

показатели по количеству убийств журналистов

– Хорошо, но у нас много и просто убийств – возьмите процентное соотношение. И по самоубийствам у нас тоже очень высокий показатель. Более того, если мы возьмем убийства журналистов, проведем событийный ряд и убедимся, что у нас огромное количество бытовых убийств. Многие журналисты погибают как бытовые жертвы. В этом случае они просто погибшие. А есть еще национальные конфликты... Это никакого отношения к ограничению прав не имеет, это наша трагедия, боль, мы не знаем решений, но никакого отношения к ограничению СМИ государством. –

– Да, государство у нас контролирует большой объем СМИ. Ну и что? Да, есть государства, где этого нет. Есть государства, где свои модели, как Англия, например. Есть государства, где государству запрещено владеть СМИ на своей территории, как США. А есть достаточно свободные государства, как Франция и Германия, где государство может владеть СМИ. Ну да, процент их меньше. И опять же, является ли это плохим фактом? Разные есть модели. Мы не знаем, что было бы с этой страной, если бы не было «Первого канала», НТВ, СТС или «Ментов». Телевидение – это один из стержневых национальных объединяющих факторов. Если вы возьмете жителя Владивостока, Сахалинска, Москвы или Балтийска, то убедитесь, что между ними очень много разного, я уж не говорю о Кавказе. Единственное, что у них общее, – наши сериалы. –

– Вот это не факт. Если вы приедете в Кизляр, то вряд ли кто поймет, что вы говорите. И вы вряд ли поймете, что они говорят. –

– Вот сериалы они поймут, да, а разговаривать будут на своем языке. И политическая, общественная, социальная, религиозная и деловая жизнь там своя, но сериалы – одни, мы это точно знаем, достаточно посмотреть в данные TNS Gallup. Говорить, пусть государство не владеет СМИ? Я бы вот под этими словами не подписался. Хотите газету издавать – пожалуйста, что вам мешает? Кто вас ограничивает? Я не знаю таких случаев.

–

– Бизнес телевидения – это монетизация творчества. Генеральный директор всегда принимает участие. Это однозначно не форма сценарного креатива, этим я никогда не занимался. Другое дело, любое программное решение в медиа-бизнесе, будь то статья, фотография, программа, фильм имеют финансово-коммерческий результат и последствия. И генеральный директор должен анализировать, принимать решения и иметь позицию на этот счет. Можно показать очень дорогой фильм, но даст ли это пункты рейтинга, которые тебе необходимы? Можно снять очень хорошую программу или статью, но соответствует ли она интересам бизнеса в данный момент для этого проекта? – Как вам кажется, журналисты способны руководить медийными предприятиями? Или это особый талант, дар, образование? – Я бы не выделял здесь ни журналистов, ни церковных служащих, ни военных. Я знаю точно, что в медийном бизнесе мы имеем самые необычные профессиональные происхождения руководителей, и очень успешных. Я, например, считаю самым успешным продюсером [генерального директора ТНТ] Романа Петренко. Он вообще не из медийного рынка, не журналист. Он великолепный менеджер, бизнесмен и маркетолог, вот его работа. На мой взгляд, на сегодняшний день близко нет продюсера, который смог бы сравниться и вообще быть поставленным в один ряд с Романом Петренко. – Ни один? – Ни один, даже... - Даже [генеральный директор «Первого канала» Константин] Эрнст?
– Я не хочу никого называть. Нет человека в этой стране, равного Роману Петренко, нет тех, кто мог бы соответствовать уровню его телевизионного продюсинга (не продюсера кино, программ или какой-то отдельной сериальной эпопеи). И опять же – мы знаем очень хорошего руководителя (не хочу называть фамилий) из военных, из офицеров. Такие люди есть у нас. – А какие у вас критерии для оценки?
– Очень простой. Есть пункты рейтинга, а есть затраты на продукт. И этот показатель у Петренко – наименьший. Для того, чтобы обеспечить все эти пункты рейтинга, Петренко тратит на порядок меньше средств, чем кто-либо в этой стране. – Опыт ТВС у вас самый негативный?
– Для меня это очень полезная вещь – я столкнулся с огромными трудностями. И если следовать опыту Ницше, что нас не убило, сделало нас сильнее. У меня нет претензий ни к одному сотруднику, ни к одному акционеру, я никого не считаю виноватым в этой истории, я не жалею о своих действиях. Я жалею, что мне не удалось довести дело до успеха. Но сами по себе трудности, масштаб трудностей позволили мне узнать массу сложных вопросов. Приведу один пример. Компания финансировалась в очень ограниченном объеме, а функционировала она под моим руководством шесть месяцев и не была остановлена. Я превысил срок деятельности предыдущих директоров, а потратили они в несколько раз больше. Если бы финансирование было ограничено хотя бы на том уровне, что потрачены деньги до меня... – Конечно, понизили [Виктору] Шендеровичу зарплату за его публичные высказывании о компании – вот вам и разница.
– Да не так это совсем! Почему за какие-то оценки? Зарплата – это инвестиции компании, они должны монетизироваться. Инвестиции неэффективны, если на зарплату, рекламу, маркетинг, продукт что-то тратится, а возврата нет. Это просто, достаточно в учебник не то что Маркса, а Адама Смита заглянуть. Мы купили труд журналистов, собирались его монетизировать, но рынок нам за это платил гораздо меньше. Поэтому будьте добры, дорогие журналисты, вам будет выделено меньше средств. А, если покажете, как вас монетизировать, тогда повысим зарплаты. Вот и все. Шендерович-не Шендерович – мне все равно. –

наказанием за публичные высказывания

– Даю честное слово – мне совершенно безразличны высказывания людей на мой счет. Меня это совершенно не волнует. Я работаю на наймодателей, я эту работу буду выполнять исключительно из профессиональных соображений. Больше никакие факторы на меня не влияют.

–

– Я не видел программных решений, которые представляли ценность на телевизионном рынке на тот момент. Было большое количество программ авторских, в огромном объеме, и мало чем одна отличались от другой. Более того, они все были направлены в прошлое, все были протестными и достаточно пессимистичными. Единственное, что их отличало, – серьезность журналистики. Но говорить, что ее ликвидировало государство, я бы не рискнул. Рейтинги программ были достаточно низкие. Программы эти были нужны критически меньшему объему зрителей, чем нужно для функционирования такого проекта. А что важно – нужно понимать, что это уже 2000-е годы. Люди жили уже в другом мире. Для них главным становилась их личная судьба, личное потребление и личное развлечение. И вот этот продукт был удовлетворен другими каналами, и там мы видим успехи – это и деятельность «Первого», и деятельность ВГТРК, и СТС, и ТНТ. Хорошо это или плохо – никакой оценки не даю. Хочу сказать, что телевидение – основной источник развлечения для нашего народа. Это – его задача. И ТВС эту задачу исполнить категорически не мог, у нас не было никаких шансов. –

– А разве развлечение не социальная функция? Разве можно сказать, что развлечение десятков миллионов людей, которые вместо того, чтобы ходить, громить или с плакатами ходить, спокойно сидят и получают удовольствие, не социальная задача? –

– Я бы так не сказал, но другой аспект, например, образовательный, я не могу оценить. Ко мне это не имеет отношения, я не считаю, что я должен это делать. У нас нет образовательного телевидения, это плохо – у нас богатое государство, у нас – огромные налогоплательщики. Может, если бы меня наняли как руководителя этого проекта, мне было бы это интересно и, может, я это делал. Более того, я считаю, что очень плохо, что у нас сегодня нет в полной понимании общественного телевидения. Может, «Культура» в какой-то степени это выполняет... Нельзя смешивать одно с другим. Есть бизнес-предприятия, в которых тоже может быть образовательная или даже религиозная составляющая, но нельзя сказать, что мы создали бизнес-предприятие, оно несостоявшееся, а зато мы дали людям честную журналистику. Это нечестно, нехорошо, особенно, когда это делается за счет третьих лиц, когда они входили в проект.

– Давайте не будем использовать такие слова. –

– Да, я поработал в структуре государственного медийного предприятия. И я скажу, что мне это не понравилось. Я человек, который должен зарабатывать прибыль, получать ее в частном предприятии. Мне это интереснее и понятнее. А история ТВС – отдельная. –

– Много причин. Там прибыль как таковая не является фактором. Это очень большая структура, просто гигантская, это фактически министерство, аналог «Би-би-си», только русский. Там много интересных людей, но много и процессов, которые очень сложно и долго решаются. Кто-то должен там работать, кто-то – нет, я считаю, что мне лучше работать в самостоятельных, независимых СМИ. –

– Нет. Я привлекался как менеджер, который умеет управлять продажами, маркетингом и так далее. –

– Ну почему? Востребованным, просто не в тех формах и объемах, которые для меня соответствовали. Более того, ВГТРК – компания очень современная, сильная. Достаточно посмотреть на прогресс, который компания имеет по всем направлениям медийной деятельности – телевизионные проекты, радийные, интернет... Это все успешно, и как компания презентует себя – это великолепно. Достаточно посмотреть на выбор ведущих, с какой тщательностью на сегодняшний день ВГТРК работают. –

– Я не сексизм имел в виду. –

– Они очень серьезные люди, на ВГТРК отрицательных примеров нет. Это выдающаяся, высокопрофессиональная работа. Мне там не место, у меня – своя жизнь, свое представление, я должен делать то, что люблю и умею. –

– ТВС? Абсолютно коммерческое предприятие. –

– Я не согласен с этим, Наташ! Ну конечно, это не так. Оно не состоялось как успешное, ну и что? Многие не состоялись, обанкротились, теперь они, что ли, не коммерческие? –

– Не ко мне вопрос. Я этого не знаю, это ты должна подтверждаться в другом месте, так это или не так. –

– Я этого не знаю и знать не хочу – что там Березовский делал. Для меня жизнь начинается с того момента, когда я получаю решение совета директоров, расписываюсь, вхожу, регистрируюсь в соответствующих документах. И заканчивается моя работа в тот момент, когда на моем заявлении стоит подпись. Все! Больше меня ничего не касается. –

– Я, честно говоря, этого не помню, но что-то такое было. –

– Ну не шибко. Не большая это проблема была, но что-то такое было – МНВК просуживалась. –

– ТВС не занимает в моей душе значительного места. –

– Я никогда в жизни не видел такого нагромождения абсурда. Был гигантский набор эклектичных действий, и все они – непоследовательны, неразумны, неубедительны. Это хаос сиюминутных, рефлексирующих действий. Неправильно было все сделано с самого начала. Неправильно выбран офис, нелепые инвестиции...

–

– Это прекрасная компания. Я там 10 лет отработал. Это же рок-станция, которая делается для молодых, а мне уже было сорок. Нужны были новые решения, я сменил три команды на радио. Кроме того, такие большие сроки утомляют. Мне хотелось другой работы. И никогда в жизни я не пожалел, что ушел. Но сентиментальная грусть, ностальгия по этой жизни – огромна, и вот уж точно имеет в моей жизни больше значения. Но это связано с молодостью, и с тем романтическим периодом, который мы пережили, когда создавались первые предприятия, сюда хлынули деньги, свобода. Радио Maximum очень харизматично по своей идеологии, очень удачно был подобран коллектив, хорошо было позиционировано.

– Я работал в «Московских новостях», а до этого – в Останкинской телебашне, занимался открытием FM-диапазона и поставкой передатчиков и антенн для вещания в этом диапазоне. В «Московских новостях» я получил должность технического директора. Занимался допечатной обработкой, а до этого – The New York Times. –

– Это – величайшая газета мира, выдающийся журналистский продукт, с легендарной историей и влиянием. The New York Times никогда не производил зарубежных инвестиций. И московский... по-моему, был еще открыт китайский проект. Газета выходила с 91-го по 94 годы. Это был еженедельник из русских и американских материалов. Московская версия была открыта на волне событий, которые происходили в начале 90-х. Это был сугубо романтический период, очень короткий. В дальнейшем общество и государство столкнулось с новыми проблемами и вызовами, этот продукт не соответствовал им и, естественно, исчез. Так же он не состоялся как коммерческий. Интерес среди читателей был утерян, он не смог быть актуализирован, а как следствие – потеряли интерес и рекламодатели, как американские, так и русские. –

– Техническим директором. Идеологическим формированием проекта, естественно, занимались другие люди – [ныне – глава ИД «Семь дней»] Дмитрий Бирюков, а я занимался версткой, связью и частично – коммерцией. Это – 91-й год, и вы даже представить себе не можете, что значило тогда переслать фотографию из Москвы в Нью-Йорк. Это, повторю, было очень романтичное время. Достаточно сказать, что норвежская компания Inmarsat предоставила бесплатные каналы связи – для пересылки фотографий и слайдов – сразу же после того, как я к ним пришел. А через неделю эта же компания бесплатно передала нам сканер. Сейчас их можно купить в любом магазине за 50 долларов, а тогда это был уникальный аппарат – ни одного другого на территории России не было, а его цена равнялась десяткам тысяч долларов. А компания прислала его нам, даже не попросив расписки. Сами американцы были поражены, что в России есть люди, которые могут это делать. –

– «Херст» (

– Slon.ru) еще делал проект, приблизительно с тем же неуспехом. Но Россия – это целая вселенная, у нас – своя жизнь. Почему мы должны печатать чужие газеты? Не государство газету закрыло, а читатель закрыл – ему это не нужно было. А критическая масса тех, кто мог бы обеспечить финансовую состоятельность проекта, была очень мала. Представьте, что мы в США начнем продавать газету «Известия». Даже состав русского посольства не купит. Вот и весь ответ.