«Надоело Лужкова во все дырки иметь. Решили поженить Путина с Кабаевой»

Игорь Дудинский – один из основателей желтой журналистики в нашей стране. В начале 90-х, считает он, газета «Мегаполис-экспресс» стала одним из переворотов в истории российских СМИ. Правда, с тем, что газета была желтой, он не согласен. В интервью Slon.ru Дудинский рассказал о различиях между желтой журналистикой и бульварной, об истории своих отношений с КГБ, о том, был ли у Путина и Кабаевой роман и о том, почему сейчас не может появиться в телевизионном эфире. Четыре революции | Новые герои | Месть КГБ | Закрытие «Московского корреспондента» | Смерть бумаги | Бегство от серьезногоЧЕТЫРЕ РЕВОЛЮЦИИ
– Вы были одним из тех, кто начинал желтую журналистику у нас в стране. – Я бы начал с места «Мегаполиса» в общественно-политическом контексте СМИ.

Я считаю, что было четыре революции, четыре поворотных момента в истории советско-российских СМИ. Первую революцию совершил Алексей Аджубей в газете «Известия», точнее, Аджубей и Александр Твардовский в «Новом мире». Твардовский напечатал Александра Солженицына, а Аджубей открыл некоторые запрещенные темы, и подход был уже такой человеческий, романтичный, в стиле шестидесятников, более либеральный. Материалы стали более информативными. Появилось освещение каких-то сторон человеческой души, человек стал не просто механизмом, производителем труда, он стал думать не только о плане, но и о любви, семье. Возникла совершенно новая система очеркистики.

Пресса сильно изменилась. И она сохранялась в таком виде до 80-х, когда была уже вторая революция. Ее сделал, конечно, Егор Яковлев, сын Яковлева Владимир и Виталий Коротич, опубликовавший статью «Любера» в «Огоньке». В социальном плане это было уже полное раскрепощение. У человека появились не только производство и семья, но и секс, тайные страсти, пороки. Оказалось, что и общество наше не так здорово, как думали раньше, есть в нем и наркомания, и другие темные стороны жизни.

Третью революцию сделал, конечно, «Мегаполис-экспресс». Это революция уже бульварной прессы. Она сказала не только о том, что общество больно и что у него есть пороки, но получилось и духовно-метафизическое раскрепощение. Газета показала, что есть еще вокруг общества тайные силы, которые влияют на развитие этого общества: всякие черти, демоны, инопланетяне, колдуны, которые изменяют природу человека, ведьмы, экстрасенсы, знахари, которым повинуются силы тьмы и силы света. И вот эта борьба сил света и тьмы отражается на социуме, социум бурлит. Вот что такое «Мегаполис-экспресс».

Ну, а четвертую революцию сделал Арам Габрелянов. Это уже революция папарацци, революция западного типа. Он сделал настоящую желтую прессу, привнес культуру папарацци. И тут надо сказать, что «Мегаполис» был не желтой газетой, а бульварной. Я всегда проводил эту линию: бульварная газета развлекает, а желтая – обличает. Желтая подсматривает в замочную скважину какой-то звезды: как Алла Пугачева спит с Филиппом Киркоровым, – а у нас на это нет средств и возможностей, поэтому мы берем интервью у инопланетян, экстрасенсов, киллеров.

– Подождите, а почему вы называете Владимира Яковлева с «Коммерсантом» в том же ряду, что и Егора Яковлева с Виталием Коротичем? Мне кажется, что это совсем разные процессы. Яковлев-младший ведь фактически создал класс новых русских, дал им имя и начал обслуживать их: информационно и писать для них, «из этих бандитов сделал деловых людей», как это говорят.

– Ну, правильно, да. Но я считаю, что это все было все-таки в одном комплексе. Смотрите. Появились «Московские новости», они раскрепостили сознание. Появился «Огонек», который стал самым популярным изданием по тиражам и темам. И, одновременно, стал Яковлев делать «Коммерсант». Я бы не сказал, что это революция – сделать деловую газету для деловых людей… Это – большая веха, но не революция.

– После «Коммерсанта» возникли сотни газет, которые пытались его копировать, копировать структуру и подачу новостей. Мне кажется, Виталий Коротич и Егор Яковлев делали одно, а Егор Яковлев и Владимир Яковлев – разное.

– Если вы придаете такое большое значение «Коммерсанту», то я готов согласиться. Мой брат, который недавно умер, Андрей Дудинский, тоже создавал «Коммерсантъ», он первый номер выпустил. Может, потому, что это брат, я не подумал, что это такая уж революция.

– Вы называете «Мегаполис», но не называете «Экспресс-газету». Что раньше было?

– «Мегаполис», конечно. «Экспресс-газета» потом появилась, и [бывший главный редактор «Экспресс-газеты» Александр] Куприянов очень комплексовал, с нами заигрывал, подражал. «Экспресс-газета» не имела таких тиражей; потом, конечно они стали больше, потому что «Мегаполис» рванул до миллиона, потом начали быстро падать, потому что много появилось подражателей. Так и должно быть. Но, я помню, в первое время каждый мой материал повышал [тираж] тысяч на пятьдесят сразу. Просто бешеными темпами набирали обороты. Но «Мегаполис» был частной лавочкой, не выдержал конкуренции с холдингами, его просто уже давили, и он закрылся.

– Вы в тот период были в постоянном алкогольном угаре, о котором вы говорили публично, и поэтому я не стесняюсь об этом спросить.

– Пили, конечно, «Мегаполис» делался не на трезвую голову. Если бы я захватил папку с публикациями «Мегаполиса», вы бы упали в обморок. К сожалению, это осталось только на бумаге. Если издать книгу сейчас, просто вынос мозга произойдет.

– Для того, чтобы читать и воспринимать информацию из «Мегаполиса», надо было также химически расширять сознание?

– Нет, почему? Я всегда свой материал читал глазами читателя. Причем у меня был огромный диапазон. У меня первый материал был «Десять дней в объятиях ведьмы» – о том, как мы с Александром Дугиным пришли на кладбище, разбросали карты, открылась могила, оттуда вышла девушка. Мы с ней пошли ко мне домой и жили десять дней, а потом она сказала, что ей пора в могилу, и ушла. Я подробно-подробно все это описывал. Я находил людей, которые воскрешают мертвых. Для того времени это было чудовищно.

– Словом, литературное творчество.

– Нет, почему? Это документ. У меня всегда присутствовали какие-то конкретные люди. Или, например, я писал о физическом бессмертии: брал интервью с девочкой, где она говорила, что ей уже 1200 лет. Или развлекал народ тем, что рассказывал, например, о девушке, которая признавалась, что легко определяет национальность человека по вкусу спермы. Возникла целая сенсация – я сделал огромный материал, интервью с девушкой, как она выигрывает огромные деньги, после того как ей завязывают глаза и она всем делает минеты и определяет: это японец, это француз, это испанец. Вот такие вещи я гнал. Причем в каждом номере.

Или Алена Снежинская, которая была пресс-секретарем Бари Алибасова, рассказала нам всё про этих ребят – «На-На». И мы написали материал «Затраханные кумиры». Я его курировал. Все тайны: и финансовые, и любовные, и всё как делалось в «На-На» – она всё рассказала. И тоже суд. Это опять желтая пресса. Вот не надо бульварной прессе лезть в желтизну. Не умеешь, нет у тебя денег на суды – не лезь. Нервы мотали страшно.

Нет, писал я, кстати, всегда трезво. Мало того, я еще был обозревателем светской жизни. Новое слово, я считаю, сказал в светском хроникерстве.

– И в чем новость?

– За один вечер я ходил на 5–6 тусовок. И нашел очень точный взгляд: ироничный, стебный, критичный. Сейчас все льстят, чтобы дальше пустили, а я, наоборот, все хаял. Где-то пускали, где-то не пускали. Но я выбирал не такие пафосные мероприятия, не звездные тусовки, а народные, андерграундные, перформансы, нарочно бедные, где подавали водку с селедкой, закусывали сырками и луковицей. Я обозревал андерграундное дно, и в этом, наверное, тоже было что-то новое.

У меня был импульс андерграундно-метафизический. В этом ключе – мистического мракобесия – я прежде развивался. Салон в Южинском переулке научил меня одному: жизнь и метафизика – это вечный поиск. Вот ты плывешь по жизни, как рыба в реке, и кругом наживки, крючки. И твоя задача – не пойти ко дну. И вот ты выплыл в какое-то открытое море, остался свободным, никаких наживок и крючков, и вот эта свобода – уже божественная, которая наступает при полном отсутствии убеждений, на самом деле. На каком-то этапе надо пройти через убеждения, через поиски, хоть через фашизм и коммунизм. Это в себе надо изжить, перемолоть и понять уже на новом этапе, что такое их отсутствие. Мир и жизнь, наше посмертное существование и существование до рождения – это гораздо шире и буддизма, и ислама, и православия. Хотя, конечно, мы – люди слабые, я колечко ношу, крестик православный...

В конце 70-х мы задумали с Толстым журнал «Мулета» в Париже. Толстый – это Владимир Котляров, художник, перформансист, смелый акционист, которого можно сравнить с Бренером. Он делал акции, которые потрясали Европу. И вот уже пахло перестройкой, был бардак в верхах, умирали генсеки, а мы начали издавать в Париже «Мулету». Я был московским соредактором. Он сидел в Париже, а я был в Москве. Мы издавали такие альманахи контркультуры. Свои были задачи – обличать своих людей из эмиграции, но это Толстый определял. Не без участия каких-то спецслужб это издавалось.

– Вы признавали публично, что у вас были связи с КГБ.

– Ну, как признавал? Это все было очень деликатно. Если ты что-то делал в те времена, то ты не мог просто не пересекаться с КГБ, все время должен был идти на компромиссы, договариваться.

– То есть вы начали делать, а потом вас накрыл КГБ? Или изначально было задание?

– Не знаю, изначально мне просто предложили. А потом уже были какие-то встречи, я что-то говорил, что-то мне говорили. Это не был какой-то глобальный жизненный компромисс или так, что я выполнял какое-то задание. Нет, они просто контролировали. Тут все просто и понятно, и не надо видеть какую-то конспирологию. У них была своя работа – должны были отчитаться, что они контролируют это дело, что провели со мной беседу... Некоторые стесняются об этом говорить, некоторые хорохорятся, мол, нет, мы говорили КГБ: «Пошел ты на хер, не пойду к тебе в КГБ». На самом деле, через это прошли все, абсолютно все художники, нонконформисты, все ходили, как миленькие, и все, как миленькие, работали. Это не сказывалось на творчестве. Я еще раз подчеркиваю, что не было стукачества, например. Может, какие-то стукачи и были, но я не знаю. И я никогда не сталкивался со случаями, чтоб меня кто-то вербовал.

– Сдавать никого не приходилось?

– Нет, упаси. А кого сдавать? Нет, а кого сдавать?

– «Расскажите о настроениях», «Что сказал такой-то?» – вот этого всего не было?

–Я вам больше скажу. Я сидел в Магадане, меня отправили в ссылку...

Это долгая история. Я учился на журфаке, в спецгруппе, и нас готовили к работе с иностранцами. В свое время Хрущев прижал КГБ к ногтю, сказал им, чтобы они зарабатывали деньги. И они начали придумывать, как зарабатывать. А как? Через АПН, например, издавать книги. Грубо говоря, продать мемуары маршала Жукова, сказать, что это диссидентские, авангардные мемуары, которые никогда не будут напечатаны. И напечатать, продать... Или брали, например, кого-то, кто сидел вместе с Солженицыным, делали интервью, издавали отдельной книгой и продавали на Запад. Потом они открыли пару салонов или заграницу вывозили и там устраивали торги. То есть двойные стандарты: с одной стороны, какого-то Рабина или Зверева гнобили, а с другой – их картины продавались за валюту, по линии КГБ, и наживались.

Третье направление – это, например, хочешь как иностранец снять фильм о Советском Союзе – какую-нибудь экзотику типа кладбища, калек, дома престарелых, морга, нищих – пожалуйста, к тебе приставляли человека из КГБ, он тебя сопровождал, а ты снимал. И эти люди, которые ездили с иностранцами, воровали, брали бабки в собственный карман – за разрешение каких-то съемок. Потом их разоблачали, сажали. Они брали валюту и их ловили с этой валютой. Ну, дураки.

И вот у нас на журфаке сделали спецгруппу экспериментальную, в которой я учился с 1968 по 1972-й годы. А меня еще занесло к Виктору Луи и Нине Андреевне Стивенс. У Стивенс я работал в особняке типа барменом: обслуживал их вечера, помогал ей собирать коллекцию. Мы очень дружили.

– Сейчас имя Луи опять всплыло, о нем говорят. Вся эта тусовка, она знала о том, кто он?

– Конечно, а он и не скрывал. Понимаете, это сейчас такое время: тупое и дурацкое. А тогда это было очень романтическое время, люди были авантюристами. Когда я контактировал со спецслужбами, я чувствовал себя романтиком. Я не чувствовал, что делаю что-то позорное. Я считал, что я их либерализирую, внедряю авангард в сознание людей. Короче, я там с иностранцами немного переборщил, сливал им информацию, которую не нужно было сливать, потому что очень любил иностранцев, и меня на полгода сослали в Магадан.

– По суду?

– Какой суд? Взяли документы, посадили на самолет и отправили. Они мне сказали за два месяца. Я еще два месяца гудел с иностранцами, прощался. Это был 72-й год. У меня отняли диплом, офицерское удостоверение...

Я ничем не угрожал, просто была такая месть – человек зарвался. Ну, я зазнался, мальчишка. Я приходил и говорил: «Кто вы там, б...дь? Вот я с Виктором Луи, а вы – говно». Баек я мог бы рассказать миллион, не в этом дело. Ребятам [иностранцам] говорил: мол, не делайте, так вас обманывают, это столько не стоит. А те всё записывали же, всё знают... Ну, я воображал себя таким Луи вторым. И, конечно, мне по башке дали.

Некоторых сажали, расстреливали (при Сталине бы меня расстреляли), а здесь просто предупредили. Меня должны были сослать в Мирный. Отец долго хлопотал, и они изменили мне Мирный на Магадан. Мирный управлялся из Якутии, я бы там пропал, а Магадан – напрямую из Москвы. Там все кагебешники из Москвы работали. Дали мне комнату, я там стал членом горкома комсомола...

– А что за спецгруппа на журфаке?

– Так она и называлась. Хрущева уже сняли. Но, видимо, в КГБ еще была инерция сохранять такие кадры, типа Луи, двойных агентов – чтобы и нашим, и вашим.

– Хотите сказать, что Ясену Засурскому поставили задание такое?

– Этого я не знаю. Ясен меня ненавидел, два раза выгонял за какую-то ерунду. У меня была жена-хиппи, она использовала студенческий, чтобы ездить, ловили с этим, выгоняли, потом восстанавливали…

– Когда я брала интервью у Александра Куприянова, он рассказывал про начало своей газеты, что был за рубежом, в Англии, и предложение придумать желтое издание в Москве поступило ему от посла в Англии Леонида Замятина. Вот и у вас связи – с КГБ...

– Нет, ну «Мегаполис» никакого отношения к КГБ не имел. Мы начали делать журнал «Мулета», а потом началась перестройка. В перестройку я работал в обществе «Знание»: просто сидел, убивал время и получал огромные по тем временам деньги. Произошел некий кризис.

Появилась «Лимонка». Ее делали мои друзья Александр Дугин, Эдуард Лимонов. Лимонов – мой близкий друг еще по Парижу, я его боготворю, он мой кумир, я вступил в партию и стал нацболом. И я говорю Толстому, что «Мулета» уже устарела, настало время, когда нужно не просто показывать авангард, а формировать сознание, структурировать его, идеологию какую-то вносить, что «Мулета» должна трансформироваться в «Лимонку», мы должны делать вторую боевую газету прямого действия. Я был на взводе все время, любил акции, которые влияют на изменение общественного сознания – «Мулета», «Лимонка» (я все же писал туда тоже), «Литературные новости» – боевая, злейшая газета. Для меня было естественным пойти к Лимонову, но меня удерживал Толстый – говорил, что это слишком радикально, антисистемно. Но в «Лимонке» денег не платили, а я любил деньги всегда.

Когда я задумался, чем заняться, возник Гриша Нехорошев, с которым мы давно дружили, и говорит: давай в «Мегаполис». Даже Лимонов где-то про меня написал, что вот он делает совершенно чудовищные вещи, и Дугин восхищался, говорил, что ты весь эзотеризм туда выбрасываешь, такие истины. Но да, я для этого родился. Действительно, я считаю «Мегаполис» своим главным достижением.

– Как вы стали редактором?

– В 1997 году я был первым замом, и Владимир Павлович Волин, хозяин газеты, говорит: «Всё, ты устал, я делаю тебя главным редактором, открываем газету «Мегаполис-Новости». Это было то же самое, что и «Мегаполис», только слоганом стала «экзотика заграничной жизни». Я набрал штат классных людей. Вообще, «Мегаполису» повезло в смысле коллектива. У нас за все 10 лет существования газеты, нового «Мегаполиса», с весны 1995-го по весну 2005-го, ни разу не было ни скандалов, ни интриг, ни конфликтов. Журналисты все гениальные были.

Мой друг Вадик Трухачев пошел в «Желтую газету» – единственный, кто продолжил эту желтую тему...

– Вот этот трэш...

– Правильно сказала, трэш. Он единственный, кто продолжил трэш. А сейчас говорит, что ниша бульварной прессы свободна. Мол, давай-давай, у тебя есть знакомые олигархи, которые денег дадут. А вот ниша желтой вся забита «Днем», и конкурировать с этим армянином мы не сможем: он все захватил. Вадик прав, я тоже так считаю – что если можно продлить еще агонию печатных СМИ, то тем, чтобы еще чуть-чуть поиздавать бульварные газеты, хотя и они скоро гикнутся.

Вообще, конечно, бумажные СМИ умирают. Глянцевые журналы еще живут, а газету уже и противно в руки брать. Все начинается с высшего общества. Если какие-то продвинутые люди что-то перестают делать, то и народ перестает. Грубо говоря, если перестанут носить джинсы, то и народ перестанет. А сейчас они уже брезгуют газеты покупать. Знаю людей, которые глянец берут, а газету не берут – руки пачкает.

– Это люди из какой среды?

– Чиновники, бизнес, какие-то высокопоставленные люди. Более высокие прослойки среднего класса. Они уже газет не читают, может, что-то просматривают, например, «Коммерсантъ», «Ведомости», но в основном – интернет.

– Вы, конечно, уникальный человек – из тех, с кем я общалась.

– Я вообще уникальный человек. Мне не место, конечно, в клубе главных редакторов. Но вот видишь – снимали фильм обо мне и запретили... У меня скоро 13-й брак будет. И вот журналисты хотели побывать на свадьбе, поговорить с женами, стояла даже конкретная дата эфира. Приходилось часто жениться, даже в «Московском комсомольце» была статья: «Однолюб двенадцати жен».

Фильм снимали для «Рен-ТВ», но они несчастные люди, снимали-снимали, потратили кучу времени, целую неделю, но не учли, что «Рен-ТВ» сейчас курирует Алина Кабаева. А я же ей, как кость в горле. Я же участвовал в этом…

– Так это вы новость принесли? Я знаю, что вы были замом в «Московском корреспонденте» в то время.

– Да, эта была потрясающая история. Но это все равно вы не напечатаете, потому что это запрещено, эта тема закрыта для всех СМИ, даже самых демократичных.

А дело было очень просто. Мы сделали очень хороший номер в «Московском корреспонденте», и пришли на летучку [на следующий день] все журналисты пустые. Все выложились, идей нету. Ну, Гриша Нехорошев, главный редактор, психанул и сказал: «Я пошел пить коньяк, мы сидим в «Ритм-энд-Блюз», а вы, когда придумаете какую-нибудь сенсацию – позвоните». И ушел.

Ну, и мы с ответственным секретарем Надей Королевой, сели, слово за слово, я и говорю: «Че-то уже надоело этого Лужкова во все дырки иметь, пора переходить на более высокий уровень». Ну, слово за слово, поняли, что у Путина с Кабаевой роман, и решили их поженить.

– Это вы поняли за время разговора?

– Нет, почему? Мы знали это, просто надо было как-то подать это. Решили их поженить. Позвонили Грише и говорим: «Вот, мы решили поженить Путина с Кабаевой». Он говорит: «Это гениально», – делайте, действуйте. Я попросил Тополя Сережку, говорю, я сейчас номер буду делать, а ты давай, звони в престижные свадебные агентства и спрашивай, не поступал ли заказ на кремлевскую свадьбу Путина с Кабаевой. Им он начал звонить. Там, естественно, начали говорить, что не поступал, но это хорошо. Это ничего не значит для настоящих бульварных газетчиков. Ничего не значит. Короче, придумали такую сенсацию.

– То есть вы не нашли подтверждения?

– Нет, ну свадьба – это, конечно, такая чистая выдумка, но то, что у них роман, – это всем известно.

– То есть просто надо было родить сенсацию, и вот результат.

– Потом мы начали долгие переговоры с Кабаевой, чтобы она это опровергла. Она не хотела опровергать. Не подтверждала и не опровергала. Она говорила, что опровергать не будет, идите, мол, куда подальше. Короче, все равно она мою фамилию знает, и этот фильм, видимо, зарубила.

– И бедный [автор статьи Сергей] Тополь, который две недели работал в «Москорре», вынужден был писать…

– Нет, не две недели, побольше, по-моему. Точно не помню.

– Он только пришел, и вы лишили его работы.

– Закрыли весь «Москор». Ну как, все лишились работы. Я лишился, Гриша, все журналисты. Потом газета уже в еженедельном формате выходила, без нас…

– Слушайте, ну это же спецоперация была, признайтесь.

– Нет, клянусь всем святым. Это потом придумались всякие версии, якобы Гриша получил квартиру от Лужкова за это. Я вам клянусь жизнью своего ребенка...

– Ой, не надо.

– … что все это родилось спонтанно и никакой спецоперации не было. Это настоящая журналистская работа, понимаете? Потому что вот эти сливные бочки испортили чистоту журналистской профессии, они видят за всем какую-то заказуху и конспирологию. В данном случае – никакой заказухи… Вообще, Гриша Нехорошев относится очень щепетильно к заказухе, даже снимет материал. Скажем, я что-то предлагаю, никакой заказухи нет, а он говорит: это заказуха, давай не будем.

Нет, это чистая журналистика. И то, что налетели на нас западные корреспонденты, выстроились в очередь с камерами, я каждые 15 минут давал интервью – это говорит о том, что сработало. Они почувствовали, что это что-то свежее. Но это было последнее свежее проявление хорошей журналистики. А больше, по-моему, потом ничего не было.

– Вы говорите «все знали», а подтверждения какие, что это правда?

– Нет, ну подтверждений много. Люди, которые в курсе, подтверждали. Нет, ну, конечно, мы свечку не держали, это было бы смешно. Просто создается некое поле, и люди, которые причастны к этому, либо подтверждают, либо отрицают. Когда человек из администрации сидит, и мы знаем, что он в курсе, и он это подтверждает... И не один, а два, три, четыре. Это уже имеет место быть.

– Но вы понимали, что делали?

– Нет. Понимаете, я достаточно инфантильный журналист, и Гриша такой же. Мы не из современного поколения таких рациональных прагматиков, которые просчитывают каждый свой шаг. Нет, мы живем своей профессией, купаемся. Я сейчас порвал, конечно, с этой профессией. Но, в принципе, если идти туда, я считаю, что прав Пелевин в «Поколении П», что надо верить и любить то, что ты делаешь. Если ты берешь интервью у инопланетянина и если ты не веришь, что перед тобой инопланетянин и не любишь этого инопланетянина, то у тебя ничего не получится, не поверит читатель. Меня можно назвать таким инфантилом, романтиком, но я всегда верил в то, что писал и делал, поэтому у меня получалось неплохо и имело большой резонанс.

– С одной стороны, западники приехали, а с другой стороны – как все развивалось для вас?

– Никак. Я ушел и жил на пенсию, где-то подрабатывал, но систематической работы не было. Я себя вообще не вижу в современном журналистском контексте. Я считаю, что это глубоко чуждая и даже враждебная мне среда: рационализмом, практицизмом, заказухой, ангажированностью. Банально говорить, но нет у нас журналистики, всё куплено на корню.

– Вы не думали, что будете закрыты?

– Ну, мы думали, что это без последствий не останется, но мы не думали, что все прямо закроется, что Лебедев поспешит все закрыть. Путин в Италии сказал на пресс-конференции про сопливые носы. А «сопливые носы» почему? Потому, что он вызывал Лебедева, а Лебедев говорил: не могу, у меня насморк.

– Я знаю, что в этот момент простудился еще и Нехорошев.

– Гришу изолировали сразу. Служба безопасности Лебедева изолировала Гришу на даче, держали под охраной, исполнял обязанности главного я.

– Сопливый нос был и у Нехорошева, как я понимаю.

– Да откуда Путин знает Гришу? Он знал, что газетой занимался Лебедев. Он разрешал поливать Лужкова – для системы сдержек и противовесов, как сейчас говорят, нужна была такая антилужковская газета, чтобы Лужков не сильно наглел, и Путину это нравилось. Но когда мы перешли рамки… Но это вам все равно не разрешат писать, поэтому мы сейчас впустую проговорили.

Ну, Лебедев тот еще фрукт. Но что говорить, это настолько неинтересно. Я считаю, сделали и сделали, что-то останется в истории.

– А вам не хотелось заниматься серьезной журналистикой?

– Нет, я от нее бежал. Меня к ней готовили, отец меня к ней готовил. Он был журналистом-международником, корреспондентом «Правды» в Женеве. И очень много детей его знакомых работали корреспондентами за рубежом. «Вот твоя участь, готовься», – говорил он мне. Но я встретил Мамлеева, попал на Южинский и понял, что мое место там. Я всегда искал андерграундное начало, связанное с коллективным бессознательным, мистическими русскими корнями. Собственно, у Проханова это тоже есть, мы с ним близки, у нас с ним родственные души.

– Вы чувствовали себя какими-нибудь аутсайдерами в «Мегаполисе»?

– Наоборот, мы чувствовали себя в центре, мы были короли. Когда у тебя тираж растет каждую неделю на 50 тысяч, ты чувствуешь себя богом. Это твой звездный час, ты кайфуешь, у тебя башню сносит. Ты только хочешь прибавить оборотов. Тут Волин иногда нас даже тормозил, говорил: «Ты что, хочешь, чтоб нас закрыли?». Он тоже понимал, что правила игры: демократия демократией, бардак бардаком, но органы существовали.

– А что не надо трогать?

– Нас иногда заносило в какую-то похабщину. Есть грань, где могли бы рассмотреть это как порнуху. Ну зачем нам надо было платить деньги как за эротическое издание?

– Почему для вас это прекратилось?

– Это не для меня прекратилось, «Мегаполис» просто закрыли, задушили. Он не мог конкурировать с холдингами. Появился холдинг «Комсомолки» с «Экспресс-газетой», например. Мы хотели в этот холдинг, но нас никто не брал – были слишком одиозные, репутация плохая. Волин сказал, что деньги иссякли. Тиражи падали. Мы скатились до 300 тысяч.

– По-вашему, почему падали тиражи? Те, кто пришел, были лучше?

– Нет, я так не считаю. У всех падали тиражи, ни у кого не было больших. Уже время газет уходило, люди хотели чего-то другого. Наелись. Сколько можно жить в морге?

Но все же по спирали развивается. И правильно Трухачев говорит, что сейчас самое время снова делать бульварную прессу. Какое-то время прошло и наступил новый виток спирали. Люди снова, как при тоталитаризме, как при Сталине – покажи помаду или джинсы, все кинутся. И массовое сознание сейчас девственно чисто. Нужно понимать, что хочет массовое сознание, и работать с коллективным бессознательным. Это очень просто, нужно только сесть и подумать. Я уверен, что именно это сейчас нужно – делать «Мегаполис» на новом витке.

– О чем?

– Не знаю, нужно сесть и подумать. Что же я, не имея газеты, не имея спонсора, буду сидеть и думать? Я что, сумасшедший? Это только сумасшедшие делают газету в своем воображении.