Люди не в настроении

Камера, как даун, должна упрямо и нахмуренно смотреть сверху вниз, блуждая по узким переулкам, из которых не видно перспективы, так, чтобы в центре кадра был поребрик, с одной стороны от которого – серая стена, а с другой – грязный асфальт. Единственный другой вариант – Photoshop. У режиссера, пытающегося снять фильм по Достоевскому в нынешнем Петербурге, есть только эти варианты – не замечать все вокруг или все вокруг редактировать: при всех прочих условиях на пленку попадет объективная реальность, объявления на водосточных трубах, стройка «газоскреба» или пластиковый стеклопакет в окне второго этажа доходного дома, под которым, казалось бы, закончил жить Свидригайлов.

Владимир Путин – как этот режиссер. Выступая как кандидат в президенты, он умеет смотреть на стену и на асфальт, делая вид, что ничего иного за пределами кадра не происходит.

Происходит ли?

Изучая историю и пытаясь при этом не поддаться свойственному многим историкам романтизму, я прежде всего смущался словам «настроения в обществе». Они казались додуманными, они казались надстройкой, довлеющей над базисом, лишним аргументом, призванным доказать очевидное.

Восстание декабристов, гласили учебники, случилось в том числе оттого, что группа высших офицеров, победивших Наполеона и прошедших маршем по свободной Европе, осознала замшелость самодержавия. Советские люди после войны, продолжают самые авторитетные исследования, перестали быть утрамбованным тестом, осознали себя народом-победителем, увидели заграничный мир, и где-то на местах, говорят, даже верили, что скоро освободят зоны, отменят колхозы или, на худой конец, вернут паспорта.

Все это представлялось историографической мишурой, пока родители моего соседа, обкомовский завгар с супругой, не отправились году в 1987-м в финский Турку по блатной путевке. Вместе с кассетной декой Texet завгар с супругой привезли из Финляндии стойкое желание жить не так как прежде, желание превращалось в попойки с антисоветчиной всей лестничной клеткой, а сын завгара так же быстро видоизменился в начинающего кооператора.

С того случая отрицать реальное существование «настроений в обществе» как исторического мотора было нельзя, спустя тройку лет это доказал крах Советского Союза.

Теперь это доказывает очень многое вокруг меня и вокруг вас.

Люди, которые вчера собирали документы для отъезда за рубеж, сегодня с румянцем рассказывают мне в кафе, что все в России уже не может быть так, как в последние десять лет. Год назад у них не было этого румянца, их эсхатология в середине каждого предложения превращалась в эмиграцию. Теперь они научились с оптимизмом говорить слово «потом».

Пенсионерки в бассейне, застывшие в середине дорожки как увядающие водоросли, смеясь и дробясь в кафельное эхо, склоняют во всех падежах Путина, ботокс и внебрачный секс.

Политтехнолог, раз сто и дорого продавший свою душу «Единой России», за один последний месяц позвонил мне большее число раз, чем за все последние десять лет. Фразы, что он говорил в трубку, про тех, с кем он работает, были крепче слов, за которые те, с кем он работает, увольняют главных редакторов.

Он знает, что делает. Может, он сам и не разделяет настроение людей, но по профессии обязан его чувствовать раньше всех.

Есть стойкое подозрение, что настроение людей состоит сейчас в том, что дальше точно не будет так, как было десять последних лет. И дело не в том, что 10 лет не было биноминальной системы, выборов губернаторов через президентский фильтр и прочих вещей. Дело в том, что 10 лет был Путин.

История знает множество примеров того, как можно подавить, исказить или повлиять на настроения в обществе, но не учит тому, как можно эти настроения не замечать, оставаясь в неприкосновенности.