«Человек, который только что звал вешать французов, уехал жить в Париж»

Мы продолжаем публиковать беседы популяризаторов науки в преддверии премии «Просветитель-2013», вручение которой состоится 21 ноября. На этот раз беседуют Александр Васькин, писатель, москвовед, автор книги «Москва, спаленная пожаром. Первопрестольная в 1812 году», и Александр Баунов, филолог-античник, редактор Slon, финалист премии «Политпросвет» в 2012 году

Не хуже Парижа

Баунов: Я в журнале «Дилетант» обнаружил письмо Наполеона из Москвы Жозефине о том, что Москва оказалась замечательным городом, не хуже Парижа, с дворцами, улицами, парками и садами, что не соответствует русской картине мира, где в XIX веке существуют развитая Европа и отсталая Россия, и Москва – это деревня, а Париж – это город. Москва, когда пришел Наполеон, какая была?

Васькин: Он успел написать это письмо, пока Москва не занялась пламенем. Действительно, французы были поражены, разглядывая Москву в подзорную трубу с Поклонной горы, не только Наполеон, но и его солдаты, маршалы... Огромное количество церквей, блистающих золотом, и, конечно, роскошные усадьбы, удивительный контраст роскоши и бедности. Многие из армии Наполеона в своих воспоминаниях пишут, что такого красивого города они еще не видели, а они много прошли, были и в Вене, и в Берлине – всю Европу завоевали. 

Баунов: Они представляли себе более варварский уровень жизни? Более азиатский? Они думали, что они пересекают границу – и начинается снег, минареты, избы? 

Васькин: Традиционно представляли – за двести лет у них не сильно изменилось представление о нас. Я не говорю о том, что они настолько наивны, что думали, что здесь медведи ходят по улицам. Но все же было представление о России как об отсталой стране, которую нужно просвещать. В книге есть глава «Наполеон – проводник демократии»: он идет в том числе и с такой целью – освободить крестьян от крепостной зависимости. Понятно же, что Россия фактически живет по законам Средневековья, людей продают и покупают. Для того чтобы понять нашу отсталость, достаточно сравнить такие даты: 1861 год – отмена крепостного права, а в Лондоне пускают метро.

Баунов: Да, в последние годы полюбилось это сравнение, я много где его встречал.

Васькин: Да, это естественно, потому что оно очень отрезвляет. Наличие крепостного права накладывало фон на представления французов и других народов о том, что же там в России. И вот он идет, продвигается к Москве, и вся эта информация о том, что Наполеон якобы идет с освободительной миссией, проникает в поры русского общества: крестьяне вдруг начинают бунтовать на территориях, которые прилегают к зоне боевых действий. Вспомните знаменитый эпизод из романа «Война и мир»: в Богучарове, где уже готова к отъезду сестра Андрея Болконского, она приходит к мужикам, которых она любила и чуть ли не детей их крестила, а они отказываются, не дают ни лошадей, ни подводы. О чем это говорит: крестьяне задумывались о том, что придет Наполеон и даст им свободу. Это, кстати, к вопросу о патриотизме: своя рубашка ближе к телу. 

Баунов: То есть этому письму мы можем доверять, что Москва ему понравилась. А уровень жизни был сильно ниже парижского в то время? 

Васькин: Они были поражены роскошью, которую они обнаружили в дворянских домах и усадьбах. Ведь многие богатые москвичи бежали буквально в последние минуты. Один из французских солдатов, сержант Бургонь, написал очень интересные воспоминания. Вот они заходят в дом – там на столе вина, сыры, окорока, они садятся за стол и начинают пировать. Но вдруг они слышат стоны, из каретного сарая; а там, оказывается, русские раненые, которых вывозить было не на чем. И были поразительные случаи, что французы вынимали из огня русских раненых солдат. Естественно, французы были обрадованы, когда они увидели роскошный, красивый город. Они предвкушали, что здесь они останутся, возможно, перезимуют, прекрасно отдохнут, в том числе и в обществе московских дам, ведь в других городах их встречали как освободителей, – в Вене, в Берлине.

Баунов: Как писала Валерия Ильинична Новодворская, проигрывали сражение и шли танцевать менуэт.

Васькин: Да. А тут они приходят в Москву и видят, что город вымер. Поначалу их это обескуражило: где же люди? И настроение солдат совпадало с настроением самого Наполеона: он ждал ключей, причем все время твердил про бояр (а бояре-то еще за век до этого пропали). Вот так свысока он думал, что его и здесь ждут как освободителя, как в европейских странах. А пришла группа французов, оставшихся в Москве и ждавших Наполеона, начали падать ниц перед ним. 

Коллаборационисты

Баунов: Я как раз хотел спросить, сколько он там провел, месяц? Вот за этот месяц сформировалась какая-то коллаборационистская власть? Какой процент жителей остался и кто поступил на работу?

Васькин: Говорят же: «кому война, как мать родна». Были те, кто преследовал свои личные цели и не выехал из Москвы, рассчитывая, что они найдут для себя тепленькое место при новой администрации, – иностранцы и часть русских, прежде всего купцов, зажиточных, деловых людей, которые нашли себе место в муниципалитете. 

Баунов: То есть дворяне руководствовались благородством чувств...

Васькин: Им было куда – они уезжали в подмосковные усадьбы, кто-то вообще в Симбирск уехал. И надо сказать, что пропаганда была налажена таким образом, что Москву все-таки не сдадут, в последний момент будет дано сражение, и многие верили этому. Активным проводником этой идеи был Ростопчин, который ссылался постоянно на Кутузова. Кутузов обещал ему, что мы не сдадим Москву, Ростопчин это писал в своих афишках, афишки читали на перекрестках. Но люди пограмотнее не верили уже довольно давно: опять же, сцена из «Войны и мира», когда Ростовы уезжают и совершают патриотический поступок – сваливают все сундуки, и раненых подвозят в этот момент. Многие так и делали, но наиболее дальновидные люди выехали заранее и все вывезли. Конечно, определенная часть людей осталась, многих вынудили пойти на сотрудничество с властью, потому что могли и расстрелять, могли и повесить. 

Баунов: А какой процент жителей остался?

Васькин: По разным оценкам, от 10 до 20 тысяч.

Баунов: Это процентов 10–20?

Васькин: Правильно. Это вполне объективное следствие: когда оккупанты приходят, они чувствуют себя здесь чужими, им нужно найти союзников среди местного населения.

Баунов: А армия, которая вошла в город, была больше по числу, чем местные жители?

Васькин: Конечно. Поэтому Москва и поглотила всю эту армаду.

Баунов: То есть она стала на этот месяц иностранным городом.

Васькин: Но горело 80 процентов всего, что было построено в Москве. Вообще это очень странная история.

Православный ксенофоб

Баунов: С пожаром надо поставить какой-то правильный знак: это случайность или акт патриотизма? Или случайность, превращенная в акт патриотизма? Партизанские действия? Приказ из Петербурга? Приказ Кутузова? Версия Толстого, что покинутый город загорается сам?

Васькин: Мы вынуждены констатировать, что французы не поджигали Москву. Зачем им ее поджигать? Они же собираются здесь перезимовать, отдохнуть. Здесь есть четыре персонажа: Ростопчин, Александр I, Кутузов и Наполеон. Александр I избрал позицию, подобную той, что была в 1801 году при убийстве его отца: он вроде как ни при чем, наблюдал со стороны. Он наделил Ростопчина огромными полномочиями, назначив его в мае 1812 года московским градоначальником. Представьте: Ростопчин сидит десять лет в отставке, не скрывает своих консервативных взглядов, говорит, что готов даже пить французскую кровь, – так он ненавидит французов и вообще всех иностранцев.

Баунов: То есть он православный ксенофоб.

Васькин: Да. У нас в истории было очень мало случаев, когда люди с подобными убеждениями получают власть. У него был литературный талант, его читали, в том числе и при дворе, но никто не допускал мысли о том, что можно претворить в жизнь все, что он говорит. И этот человек получает власть внезапно. 

Баунов: И что, он начал репрессировать иностранцев, искать шпионов?

Васькин: Не сразу. Вот когда война через месяц началась, тогда уже последовали все эти меры: идет откровенная антизападная пропаганда...

Баунов: Только в Москве или в Петербурге тоже?

Васькин: Нет, в Петербурге все-таки сидит государь, он оказался человеком менее горячим, чем Ростопчин. А Ростопчин сам не мог понять и писал про себя: то ли я народный трибун, то ли я московский губернатор. Плюс еще артистические способности: Наполеон сравнивает его с Нероном, который спалил свой город. Его волнует прежде всего авторитет, а не то, что он успеет сделать. 

Он, например, запретил мясо возить в открытых повозках, чтобы мух и грязи не было; или очень жаловались московские старухи, что гробы рекламировали и выставляли на улицах крышки, – он запретил это. Несколько коррупционеров поймал – воровать-то у нас всегда воруют. Он очень интересно пишет, как он работал: утром рано он встает, одевается в гражданское платье и едет на другой конец Москвы, появляется там, как черт из табакерки: его не ждут, а тут он уже проверяет. Помните, как Ельцин в трамвае ездил? Вот такая же манера. Потом быстро приезжает к себе, в 10 утра уже на своем месте сидит. Конечно, такими мерами большие проблемы не решишь, а мелкие – удастся, и резонанс идет. 

Он быстро завоевал авторитет в городе, в том числе и благодаря своей антизападной риторике. Когда проблемы внутренние решить тяжело, нужно внимание общества переключить на решение проблем внешних. Кто виноват? Исключительно иностранцы, это они засорили все, даже армию – там Барклай де Толли. 

Начальник армии против начальника Москвы

Баунов: У Толстого есть, что назначение Кутузова тоже повысило авторитет царя.

Васькин: Кутузов – это, во-первых, русская фамилия, и, когда его назначили, Москва ликовала. И Ростопчин ликовал, хотя он был в не очень хороших отношениях с Кутузовым, но был вынужден признать: наконец-то! А что «наконец-то»? Когда его назначили, ничего нельзя было изменить. Когда он выехал к армии, он узнал, что Смоленск сдан, и сказал, что ключ от Москвы взят, – он был здравомыслящий старый генерал. Вот такая вот кадровая политика: Ростопчин – убежденный консерватор, националист, Кутузов – старый генерал. Но что дальше? Конечно, во главе Москвы должен был стоять военный человек, а не Ростопчин.

Баунов: Но это если смотреть на современные методы ведения войны – уличные бои, оборона...

Васькин: Так он так и говорил: мы будем за каждый дом биться. И вообще, позиция «шапками закидаем» была очень ему свойственна. Один из таких случаев – это когда он написал послание, он «афишки» писал очень часто; буквально за несколько дней до сдачи Москвы – знаменитое послание: всем прийти на Три горы. Это есть у нас такое знаменитое место, Трехгорка, на Пресне. Вот было послание: приходите все, берите, что у вас есть, вилы, грабли, дадим французам сражение. Люди пришли, а он не явился, он же понимал прекрасно: ну какие вилы и грабли? Ростопчин внушал всем уверенность, что Москву мы отстоим. Другой персонаж, Кутузов, заботился об армии.

Баунов: Один – начальник Москвы, один – начальник армии: каждый о своем.

Васькин: Ростопчин постоянно заваливал Кутузова письмами: отстоим ли мы Москву? Главное для Кутузова не Москва, а армия. Он же правильно рассудил, что второго Бородинского сражения армия русская не вынесет. А Александр, который сидит в Петербурге, думает о стране в целом. То есть он тоже вроде все правильно делает. И Наполеон его забрасывает посланиями, пишет «брат мой», пишет, что согласен на мир, и не понимает, почему тот не согласен. 

Баунов: Действительно, европейские государи ему сдавались. Это же не было тотальной войной с оккупацией территорий, с колонизацией, хотя, конечно, карту перекроили. Это какой-то наш особенный патриотизм?

Васькин: Я думаю, что-то личное. Во-первых, Наполеон хотел породниться с Александром, стать супругом одной из двух его сестер. Ему отказали. Личные аспекты: Александр и Наполеон хорошо друг друга знали. 

Баунов: А насколько Россия ожидала нападения? В какой степени ситуация параллельна ситуации 1941 года?

Васькин: Тогда французы дошли до Москвы, причем быстрее, чем немцы, а граница тогда была дальше. Но в 1941 году немцы не взяли Москву (мы не говорим об обстоятельствах, но итог такой), а французам сдали Москву, они же не взяли ее приступом, не выбили наши войска. Ситуации похожи, это позволяет сделать выводы. Почему Александр не мог заключить мир: есть же еще общественное мнение, двор, вельможи, которые имеют свои взгляды.

Кто сжег Москву

Баунов: Тогда уж надо плавно вернуться к ответу на вопрос: кто сжег-то?

Васькин: Ростопчин узнал одним из последних, что Москва будет сдана. Это поразительный факт: его не было на военном совете в Филях, его не позвал Кутузов: он думал, что если он его позовет, то начнется просто свара, ему было достаточно противников по этому вопросу среди генералов – тот же Ермолов. Но он считал с высоты своей мудрости и опыта, что Москву надо сдавать, иначе армию не сохранить. Ростопчин об этом узнает одним из последних и собирает у себя в особняке на Лубянке совет. Он собирает людей, карта Москвы перед ними, я представляю, как он говорит, что надо здесь, здесь и здесь поджечь, где основные продовольственные запасы, чтобы это все не досталось французам. 

Баунов: То есть они хотели оставить французов без продовольствия?

Васькин: Да. Поджигают, и уже второго числа вечером начинается пожар. И тут происходит удивительное событие: ветер поднимается, просто огненный смерч, который разносит по городу огонь. Конечно, Ростопчин приказывает еще свой дом спалить, но его почему-то не спалили. Он еще и сам сжег свое имение – у него имение было в Воронове, под Москвой; неизвестно, куда делась очень богатая коллекция живописи и скульптуры.

Баунов: Вообще все эти жестикуляции напоминают то, что было в римской истории. Человек, который хочет попасть в историю, как он ее себе представляет по Ливию, по Тациту.

Васькин: Конечно, он все это читал. А французы в это время ищут, где бы найти проводника в Москве – людей-то нет, они блуждают, отправляют на разведку различные группы, эти люди гибнут в огне. Сам Наполеон в Кремле в это время сидит, ему удается в последний момент бежать в Петровский путевой дворец, и наблюдает, как горит Москва. 

Баунов: Получается, что этот самый ксенофоб Ростопчин спас Россию, потому что он сжег Москву, Наполеон не смог перезимовать в Москве, и армия погибла, а если бы Москва сохранилась, они бы там спокойно перезимовали и продолжили кампанию.

Поджег, чтобы не наказали 

Васькин: Это только так кажется. У нас есть такая пословица: победителей не судят; что теперь судить, раз все так хорошо закончилось 200 лет назад. Все могло произойти по-другому. Москва должна была быть полностью очищена от продовольствия. После окончания войны же было следствие, и Ростопчин был обвинен в том, что не все удалось эвакуировать.

Баунов: То есть он не вывез продовольствие и решил его сжечь?

Васькин: Видимо, он и себя уже убедил, что мы их шапками закидаем. На этой должности в такой ответственный момент не должен был быть человек, наполненный артистизмом до такой степени. 

Баунов: Но итог-то в том, что человек сжег и изменил ход кампании.

Васькин: И за это был проклят Наполеоном. Наполеон жаловался на него Александру, писал: что же это такое, что же он сделал! Кутузов дал поручение Милорадовичу, командующему арьергардом, чтобы тот заключил с французами соглашение: они не входят в Москву, дают русским войскам пройти через весь город, а русские за это не будут поджигать. Идея поджога тогда во многих головах ходила. Наполеон совершенно не мог понять логики: ради чего можно сжигать свою старую столицу со всеми мощами и сокровищами. Он говорил: ну не конец света же, что это такое! 

Наполеон просветитель России

Баунов: А что так защищали? Современное ультралиберальное мышление не очень понимает: пришел бы Наполеон, победил бы, отменил бы крепостное право, ввел Россию в европейскую семью народов, наполеоновский кодекс нам дал бы, как это было в Пруссии и Австрии, появилось бы гражданское право, и зажили бы мы нормальной европейской жизнью. За что борьба-то шла? Это же можно сравнить с тем, что приходят американцы в Афганистан – а те сопротивляются. 

Васькин: Во-первых, сам Наполеон во многих кругах русского общества имел прозвище Варвар и Антихрист. Разве может Антихрист заключать какие-то соглашения? Поэтому здесь было противостояние идеологий, даже национальных идей. Наполеон поначалу только думал, что отменит крепостное право, потом он понял, что этого делать нельзя, потому что эти же люди, которых он освободит, против него же вилы и направят.

Баунов: И потом, это же означало разорвать отношения с русской элитой, они ж рабовладельцы.

Васькин: Да, и многие помещики русские жаловались Наполеону, когда он входил на их земли, на крестьян. Он даже разрешал отправлять свои войска на подавление крестьянских бунтов, которые возникали в ожидании того, что придет освободитель. То есть все равно он был союзником не бедных рабов, а богатых людей, поэтому он Александра и звал «брат мой». Кстати говоря, некоторые французы пишут, что Наполеон хотел в Москве даже короноваться императором всей Европы, которая до Урала, и мог сюда папу римского уже привезти. 

Баунов: А у него был католический проект вроде польского в XVII веке?

Васькин: На Западе высказывалась интересная точка зрения: якобы у него в обозе нашли предметы для коронации. Но каким он был, когда переправлялся через Неман в июне, и каким он стал, когда в октябре оставлял Москву, – это два разных человека. Он потерпел сокрушительное поражение, но какой ценой! Были сожжены не только Москва, но и Смоленск, Вязьма. 

Ксенофоб в Париже

Баунов: А когда убрали Ростопчина?

Васькин: В 1814 году, в августе. Его уже проклинали все москвичи, которые вдруг из патриотов превратились в собственников, которые приехали в Москву и увидели ее после пожара. Ростопчина быстро отправили в отставку – и опять авторитет Александра растет: наконец-то он снял этого безумного Ростопчина, его так и называют в Москве. Ростопчин обижается, уезжает во Францию и живет там семь лет. Там он герой.

Баунов: Во Францию? Поразительно!

Васькин: Да. Но он не принимал их подарков. Когда он приходил в театр, французы вставали и хлопали ему как победителю Наполеона. А он от этого отмахивался, как от проказы. 

Баунов: Человек, который только что звал вешать французов, уехал жить туда? Современные отношения русской патриотической элиты с Лондоном или Майами напоминает. Но, с другой стороны, и обиженных Фемистокла и Алкивиада, которые в конце концов оказались жителями Персии.

Васькин: Он там живет, в 1825 году возвращается сюда, здесь уже всё забыли, русский народ все забывает, на улицах его узнают, подходят, жалеют его. Он застает восстание декабристов. А поскольку он человек очень остроумный, он говорит одну фразу: во Франции сапожники захотели стать князьями, а у нас князья – сапожниками. Это трагическая фигура: человек не реализовался в политике, десять лет сидел в имении, в Английском клубе выступал, ждал, когда его назначат. 

Баунов: То есть получается, что ключевая фигура для 1812 года – это он.

Васькин: Не для начала и конца войны, а для событий поворотного пункта войны – да.

Почему не сдались

Баунов: Чтобы закончить: наполеоновский проект сорвался бы или удался? И почему даже консервативные европейские государства, вроде Пруссии, все-таки сдались, а Россия нет?

Васькин: Я думаю, это связано с религиозностью. Православие было этим пунктом, и дальше, мне кажется, так и не даст возможности для сближения. Мы сейчас это видим: католицизм уживается со многими последними веяниями. И этот невидимый хребет отделяет нас, и Наполеон не мог предположить такое, ему ни в каком сне не могло присниться, что он будет в Москве, она будет гореть, и он будет отдавать приказы тушить Москву. Конечно, жалко, что так все вышло, но уже потом, через два-три года, французская речь опять появилась на улицах Москвы, потому что не могли наши женщины без французов.

Баунов: Одним из тех, кто отстраивал Москву, был Бове.

Васькин: Верно. А сколько французских солдат остались и подняли демографию на соответствующий уровень? По разным подсчетам, несколько десятков тысяч человек остались здесь, русифицировались, прекрасно прижились. Вот, пожалуйста: к такому влиянию западной культуры общество было готово, потому что нужны были и рецепты, и моды. В чем здесь трагедия Ростопчина: он не смог убедить тех же москвичей, да и всю Россию, в пагубности западного влияния. Москву сожгли – а они опять повылезли. Они вернулись в Москву еще раньше, чем Ростопчин!

Баунов: Мы их все время проклинаем, а при этом приглашаем: слова, рецепты, мода, музыка... А как только вопрос ребром, с Европой мы или нет, тут же начинается цивилизационный разрыв.

Васькин: Подытожить можно так: за два века мы не очень-то изменились.