Роман Баданин. Фото: Геннадий Гуляев / Коммерсантъ
Пока из украинского Forbes вследствие конфликта с бывшим главным редактором «Газеты.ru» Михаилом Котовым уходят журналисты, с журналистами российского Forbes, одного из последних неподцензурных журналов в Москве, прощается его главный редактор — Елизавета Осетинская. В судьбе ныне исполнительного директора интернет-проектов группы «Интерфакс» Романа Баданина пересеклись оба издания. В «Газете.ru» он провел 10 лет и ушел с должности заместителя главного редактора в период давления на издания Алишера Усманова в предвыборную кампанию 2011 года. Из Forbes.ru Баданин, проработавший полтора года главным редактором, ушел летом нынешнего года вследствие конфликта с издателем Forbes Региной фон Флемминг. В интервью Slon Баданин рассказал о журналистских деформациях, царящих в Москве, о привлекательности роли хакеров в истории с «увольнением» Владимира Якунина и о том, почему «не обмишуриться перед самим собой» становится все труднее. – Давайте я для начала одну историю расскажу. В одном из изданий, в котором я работал чем-то вроде начальника, был проект, длившийся довольно долго. Там видный корреспондент разговаривал с представителями определенной отрасли – обо всем, о жизни, о бизнесе… Проект был долгий настолько, что смотрел в будущее с легкой неуверенностью, но смотрел. И вот вдруг я в какой-то момент решил подержать этот проект в руках, так сказать, почитать тексты: смотрю и умиляюсь, кто эти люди, с которыми интервью берутся?! Уже наверное пятый десяток капитанов этой отрасли. Я спросил автора, зачем здесь эти интервью с этими людьми? Он мне говорит: «Ну так я уже с главными, с великими-то уже все сделал два года назад, не буду же я всё это повторять». Я говорю: «Ну слушай, а с этими то зачем разговаривать? У меня такое чувство, будто я их вчера встречал на помойке, когда мусор выносил». Проект мы этот закрыли. Вот. Я это к чему: не боитесь, что мое интервью так же похоронит ваш замечательный проект? - Вы хотите сказать, Роман, что всё к чему вы прикасаетесь, умирает? – Нет, пока не хочу. Хочу сказать, что есть великие, от их дыхания зависит медийный рынок. Они в фейсбуке два слова напишут, и медирынок перевернётся. С ними уже вы поговорили, а у меня-то даже фейсбука нет. Я-то куда полез, как говорится? — Роман, вы, как бывший сотрудник Forbes, бывший главный редактор сайта, понимаете, что происходит с журналом? Bloomberg объявил о его грядущей продаже, из русского издания уходит Елизавета Осетинская, украинский Forbes трясет кадрово. Это все взаимосвязано? Или происходят разные процессы?
— Издается раз в месяц, заметки хорошие нередко пишет. Про Игоря Ивановича Сечина вот прекрасный труд вышел... Тираж падает, да. Реклама сокращается, да. Издержки, которые образуются за счет других проектов издательского дома Axel Springer, давят на Forbes, да. И, наверное, нынешний издательский менеджмент, выпускающий Forbes в России, не все эти вызовы встречает одинаково успешно... Вот что происходит с журналом, отсюда и часть его кадровых сложностей, на мой взгляд.
А если вы хотели спросить, не угрожает ли Forbes какая-то такая же недружественная покупка, как это случилось с таким же журналом на Украине, то я не знаю. Это — к [издателю] Регине фон Флемминг. Но в том, что определенные товарищи хотели бы Forbes, так сказать, закрыть посредством покупки или купить посредством угрозы закрытия, я не сомневаюсь.
— Поразительная история с украинским Forbes, правда?
— Клевая, да. Когда начиналась история с покупкой издания бизнесменом Сергеем Курченко, то никаких иллюзий у меня не было. Российский Forbes об этом писал.
— И украинский тоже. А это никак не связанно с российской историей? Есть связь с вашим уходом?
— Ну нет, российский Forbes связан с украинским лишь двумя линиями, и они очень далекие. У них один лицензиат. Кроме этого и дружеско-профессиональных связей редакций, бизнес никак не связан. Главный итог истории для меня вот в чем. История чересчур наглядно показала, что у лицензиата, который без обиняков отдал бренд сомнительному бизнесмену, есть определенные взгляды на реальность, — например, на украинскую, на моральные принципы и на ценность своего имиджа в таких несвободных странах, как Украина. Значит, взгляды лицензиата на российскую реальность могут быть примерно такими же. Когда об этом отвлеченно размышляешь, то ничего страшного. А когда бы в дверь российского Forbes постучал какой-нибудь сомнительный покупатель?...
Так что очень по касательной эта история имеет отношение к России. Но история очень показательная, в ней все засветились именно в том свете, в котором могли засветиться: американский Forbes, издатель Борис Ложкин...
— А он в чем провинился?
— Насколько я могу судить со стороны, он успешный толковый медиабизнесмен. Двухлетняя история украинского Forbes показывает, что он соблюдал абсолютно все договоренности, которые были между журналистами и издателем. Они делали очень качественный независимый продукт, росли, у них была динамика во всех смыслах. Но вот наступает год выборов, появляется покупатель, выставляет цену, и она, конечно, выгодная. Трудно придраться к сделке, в основе которой лежит выгода, трудно...
— Но идеалистически...
— Но идеалистически... Когда мы размышляем, может ли продать Wall Street Journal и Dow Jones свою долю в «Ведомостях» условно неприятному покупателю, то все исходим из того, что в идеалистическом мире, в котором нам хочется работать журналистами, это не должно никогда случиться. Ни за что. Но иногда это правило не срабатывает. Особенно на российском и украинском рынках, которые не устоялись. В сравнении с теми же Соединенными Штатами или Европой наша медийная история формируется два десятка лет, по большому счету. Причем и в первое десятилетие, и во второе она подвергалась деформации со стороны государства и бизнеса, а также и просто благодаря отсутствию профессиональных навыков.
Так вот «там» эти традиции существуют дольше, поэтому мы здесь, в своем идеалистическом угаре, уповаем на то, что в таких историях должны срабатывать эти традиции. Ради журналистики, ради правды, ради всего хорошего на земле не могут такие издатели сдавать свои детища друзьям сына Януковича и прочим «орлам», у которых миллиардов нередко столько, сколько и судимостей. А вот на Украине теория не сработала. Посмотрим до нового года, сработает ли с «Ведомостями». Хочется надеяться, что да.
— И адски захохотал.
— Может, и адски, но говорю я сейчас искренне. Я — преданный читатель газеты «Ведомости». Но с другой стороны, чему еще предаваться-то? Чтению какого СМИ?
— Ваш уход из Forbes в результате конфликта с издателем, Региной фон Флемминг, — это обязательства, помноженные на компенсацию? Поэтому мы никогда не узнаем о реальных причинах?
— Ну да, это обязательства, помноженные на компенсацию и возможную сумму вчиненных, как это называется...
— Штрафов?
— Штрафов, да-да-да.
— Штрафов в случае нарушения договора?
— Несоблюдения, да.
— Много?
— Чего много? Денег? Слушайте, зарплаты на российском медиарынке, компенсации и парашюты настолько мелкотравчатые и не рыночные, что это только российский журналист у российского мог спросить: «И что, большой парашют?» Это ведь тоже наша реальность. Поэтому для меня, человека, живущего в Чертанове и передвигающегося на не самой дорогой машине, а также сидевшего два месяца без работы, все эти деньги важны.
— Просто интересно, сколько может стоить разглашение правды об уходе.
— Я могу сказать следующую правду, и это будет абсолютная правда, просто без детализации. У нас с издателем разошлись взгляды на развитие проекта — что делать с ним в техническом плане, какие должны быть взаимоотношения с рекламной службой, с разработкой и так далее. Это естественно, часто бывает. Мы пришли к соглашению, что дальше и для меня, и для издателя будет удобнее, так сказать, не мультиплицировать взаимное недовольство, а разойтись в разные стороны. Не секрет, что это привело к известным трениям в издательском доме, часть коллектива вступила в спор с издателем. Я очень благодарен коллективу за поддержку...
— Там же коллективные письма были...
— Там было некое выяснение отношений, и за эту поддержку я коллективу признателен, но в случае нарушения нормальной коммуникации между издателем и главным редактором в дальнейшем выстраивать отношения, как показывает очень много примеров, нет смысла. Можно пытаться, но ничего не получится: все равно это так или иначе приведет к тому, что один уйдет или его выгонят. Причем этот один — понятно кто, в силу его подчиненного статуса по отношению к издателю.
— Но уход — это не политическая история, не цензурная?
— Нет. Без комментариев, так будет лучше.
— Что может угрожать русскому Forbes?
— Скорее экономические вызовы, стоящие перед печатными изданиями в целом, глянцевыми печатными журналами в частности. А также третий вызов, стоящий практически перед любым иностранным бизнесом в России. Вот пример Sanoma, где все три истории слились воедино: у них есть потери за счет сокращения продажи печатных экземпляров, сокращения рекламы, есть компенсирующий, но недостаточный рост в онлайне, и есть отношение к российскому бизнесу сидящего неведомо где в Хельсинки финского акционера. Он посмотрел, посчитал, и ему показалось, что наличие этого актива в Москве не критически важно для бизнеса, что нужно продать. Наверное, перед Forbes встают те же вызовы. Тем более что американский Forbes целиком тоже на продаже. Изданием в России владеет Axel Springer, тоже multinational publishing house (англ. — международный издательский дом), где российское подразделение в чем-то даже передовое, но при этом, будем искренними, далеко не самое крупное. Вот такие вызовы.
И вот еще что: никто не отменял другой угрозы, вечно существующей. У нас ведь хватало историй с закрытием газет и журналов по звонку в один день. С «Ведомостями» и с Forbes это, конечно, сложно сделать. Но в начале
— Закрыть «Ведомости» и Forbes сложно в силу того, что это иностранцы? Или в силу того, что там хорошие управленцы?
— В силу того, что это иностранцы, в силу того, что это сильные редакции, в силу, так сказать, возможных пиар-издержек.
— А что за тенденция новая — наем государственными агентствами множества журналистов из независимых СМИ? Вы в этом видите совпадение или тенденцию?
— А вы меня в эту «гребаную цепь» тоже вписываете или нет? По моим представлениям, основанным на изучении СПАРКа, ЕГРЮЛа и личных разговоров в «Интерфаксе», в котором я теперь работаю и занимаю менеджерско-технологическую должность, оно является частным информационным агентством с более чем двадцатилетней историей и не имеет ни строки в бюджете, ни в казначейство ничего не возвращает.
Что касается найма... Недавно разговаривал с одной умной журналисткой, работающей в крупном международном информационном агентстве, и даже она, с ее большим опытом, видением мира, России и ее проблем, говорит, что в какой-то момент закралось ощущение, что какой-то конкретный злой гений или группа злых гениев в Кремле придумали это — нанять всех, так сказать, оказавшихся не у дел, а то и работающих где-то приличных журналистов в государственные газеты, агентства, телевидение и прочее, чтобы таким путем исказить медиапалитру. Я говорю ей: неужели веришь в эту чепуху? Думать так — значит отрицать экономическую подоплеку, которой учил нас Карл Маркс.
Вот я верю в экономическую подоплеку всего. А она гласит: для того, чтобы кормить семьи, нужно где-то работать. Чтобы где-то работать и легко менять одну хорошую и не стыдную работу на другую такую же, должен существовать устоявшийся рынок трудовых предложений. Зададим себе вопрос: существует ли в России медиарынок и порождаемые этим медиарынком предложения? Вот я не очень в этом уверен, по-моему, поляна с точки зрения бизнеса и с точки зрения идеологии настолько вытоптана и унавожена, что людям, дабы заработать деньги, нужно работать иногда в сомнительных местах. Поэтому я не склонен видеть в этом заговор, но и не склонен осуждать большинство людей, принявших для себя это решение.
Конечно, ситуацией я удручен.
Конечно, мы в парадоксальное время живем: для нашей профессии оно одновременно и очень счастливое, и очень несчастное.
Ведь хорошему журналисту очень комфортно жить в момент, когда вокруг «жопа и ад». В описании этих двух агрегатных состояний действительности и состоит наше ремесло. Функция журналиста как у дятла: нужно тупо долбить в дерево с утра до вечера, чтобы червя достать, да пожирнее. С этой точки зрения для журналиста сейчас рай, а не ад.
Но и очень неудачное время. Разговаривал я недавно с одним классным деловым журналистом, работающим в государстве теперь, прямо в государстве, так и сформулируем. Я знаю, что он классный, новость увидит — вцепится, побежит за ней, откопает. Рассуждали о новостях, какими они сейчас бывают в мире деловой журналистики. Обсуждали-обсуждали, а потом я говорю: а тебе не приходило в голову, что мы сидим, какую-то ерунду обсуждаем, а никто из приличных газет, журналов, агентств, телевидения не раскопал и не описал историю от начала и до конца, что это была за история с увольнением Владимира Якунина? Ну как такое может быть, например, в Америке? Представим, что в Америке вдруг все информационные агентства (даже представим, что там есть государственные) написали одинаковые «молнии», основанные на сообщениях пресс-службы президента: уволен, допустим, глава Федеральной резервной системы. Потом из администрации Барака Обамы говорят: «Нет, это все хакеры». Вот это удивительно. Никогда, ни до, ни после такого не происходило, а тут — хакеры. Новость. А что здесь? Ни найденных хакеров, никаких последующих заявлений — ничего. Не интересно даже никому, почему это случилось именно тогда? Перед Петербургским форумом, перед глухарем [которым, как сообщалось, Путин и Якунин пообедали], перед встречей Якунина с Путиным, перед принятием решения о выделении из ФНБ 450 миллиардов на строительство казанской дороги, Транссиба, вдруг, с похожего на правительственный адреса, как нам говорят, какие-то хакеры что-то куда-то отсылают... Друг мой смотрит на меня и говорит: «Ну и че? Нет тут новости». Я какое-то время думал даже, может, он и прав, но потом мне показалось, что сознание даже вполне приличных журналистов в очень деформированном состоянии, просто в силу атмосферных явлений. Ты вроде не принимаешь про себя внутренне решение: «Не буду писать правду про увольнение Якунина». Но в силу того, что ты видишь вокруг, как работают твои коллеги, конкуренты (если они есть вообще), у тебя вдруг меняется призма. И с этой точки зрения, есть парадокс: такое веселое для журналиста время — и полная деформация журналистики как профессии.
— А какие еще истории вас поразили в смысле освещения нашими СМИ?
— Чтобы уж закончить тему с Якуниным, то это история с шубохранилищем. А вас не удивляет вообще, что главным ньюсмейкером в жанре «посмотрите, вот своровали, вот факты, картинки, видео» в Российской Федерации является блог отдельного физлица, Алексея Навального? В этом нет чего-то противоестественного для страны, в которой вообще-то есть СМИ? При всей симпатии к Навальному, при том, что у него работают юристы, в каком-то смысле частные детективы, которые умеют работать с базами данных и находить в них нужные документы, это же не СМИ. Блог ведь не обладает журналистскими компетенциями, не может представить обе стороны конфликта, например. Но, несмотря на все это, у нас в стране на протяжении последних трех лет главным, по сути, средством массовой информации, которое занимается расследовательской журналистикой, является блог. Ни одна газета, ни один журнал, ни один телеканал не может в этом свойстве с ним конкурировать. Не хватает профессионализма, не хватает смелости. Даже «Ведомости» и Forbes, где нет ограничений на эти темы, все равно плетутся в хвосте, потому что у них не хватает сил, потому что система распространения информации в стране устроена так, что за это сложно зацепиться. Почему у нас до сих пор не сформировалась традиция мощной расследовательской журналистики? Она существует в диапазоне от «Новой газеты» до «Ведомостей» и Forbes, но к каждой из этих расследовательских форм есть свои вопросы.
— Какие?
— Конечно, это не честно в столь несправедливо устроенном российском медиамире предъявлять претензии к коллегам, потому что они в этих искаженных условиях все равно пытаются что-то сделать. Некрасиво получится. Но с точки зрения журналистики расследования «Новой газеты» и расследования Forbes и «Ведомостей» — разные жанры. На мой взгляд, расследования «Новой» не чистые с точки зрения жанра. Я их люблю всех, но расследование не может быть публицистическим продуктом. Это претензии сугубо профессиональные, скажем, не идеологического свойства, а претензии по буквам...
Forbes и «Ведомости» — это вообще деловые издания. Западный аналог Forbes публикует тексты про успех, а «Ведомостей» — про тренды. Расследование — это лишь маленькая часть этих изданий в их исконном понимании. Но в России в связи с тем, что некому этим заниматься, по сути, в расследователи переквалифицируются журнал про успех и газета про тренды, что показывает лишь то, что у нас с расследованиями — *па...
— И что же делать?
— Если у тебя есть возможность работать без стыда перед самим собой в рамках той профессии, которой ты занимаешься, то нужно работать. Но если ты понимаешь, что некуда пойти, не совершив стыдный акт перед самим собой, то надо уходить из профессии. В этом нет ничего зазорного. В этом нет предательства профессии, на мой взгляд. Главное — не обмишуриться перед самим собой. Вот если ты понимаешь, что принимаешь какое-то трудовое предложение со стыдом, приходишь домой и стыдишься, садишься с бутылочкой вина и стыдишься, то так не надо.
— И так — неделями.
— Иногда да. А иногда это очень хорошее вино. В этих случаях особенно стыдно.
— «Шаблишечка, вкусненькая-вкусненькая».
— Нет, ну некоторые трудовые предложения настолько вкусные, что они влекут за собой столь дорогое вино, что тем сложнее от них отказываться, но тем больше от них стыд, когда ты их принимаешь.
— При этом вы говорите, что все происходит по Марксу. Исключительно?
— Я верю в конкуренцию, в ее исцеляющую силу. Если конкуренция есть, то все естественным образом будет развиваться. Если ее нет — по разным причинам, в том числе по причине искусственного ограничения, то все... Невозможно залить другое топливо, кроме конкуренции. И в полной мере это относится к нашему медийному бизнесу. Конкуренции у нас почти нет. СМИ лишь мимикрируют под них, изготавливают некие симулякры новостей, создают ложные повестки. Это разлагающе воздействует и на приличных людей, на толковых журналистов. Они не видят вызова, и снижается планка, к сожалению.
— Политическая кампания 11-го года имеет к этому отношение?
— Во-первых, по моим наблюдениям, в целом журналистика, и политическая особенно, к началу десятых годов не была полностью профессиональной, она в состоянии роста пребывала, взросления. Принципов, канонов, отработанных приемов, традиции стопроцентной независимости в ней не было, не было «догмы» в широком значении этого слова. («Догма» — этический кодекс поведения журналиста газеты «Ведомости». — Slon.) Будем честными: не все редакции жили по той норме, что нельзя, например, писать заметки по одному источнику, по свидетельству с одной стороны конфликта, нельзя писать заметки про Кремль, не позвонив в Кремль, нельзя писать, что они что-то сделали, не получив по крайней мере отказа от комментария. И не было такого, чтобы люди приходили в профессию с этим очевидным знанием. А оно же очевидное для, например, западных журналистов и для любых приличных журналистов.
Так вот, политическая журналистика была незрелой. А тут еще и 2011 год был, кампания, которая впервые шла с такими проблемами для власти.
— В чем проблемы?
— Меньше народу мобилизовывалось на поддержку. Это первое — кампания шла с проблемами. Во-вторых, за 11 предыдущих лет «там наверху», я так понимаю, накопилось и укоренилось представление о том, что кулаками и легким подкручиванием вентилей можно закрыть все: здесь подправить, там запретить, тут снять заметку... В 2005 году это не было столь естественно. Легкие попытки были, я помню, бывали ссоры и конфликты: ньюсмейкеры из администрации президента, которые фигурировали в заметке, говорили, что то, что мы пишем, — не совсем так, что мы не учли их позицию, предлагали вступить в дискуссию. Словом, был рабочий процесс, этим и занимаются журналисты. А к 2011 году укрепилось представление, что в дискуссии можно и не вступать, можно позвонить, попросить дяденьку, чтобы он разобрался со своими ребятами. Все это и выстрелило. Причем, как я понимаю, в один момент, с началом осени 2011 года. Осенью оно как снежный ком повалило — отовсюду, из всех углов начали доноситься недовольные писки. Стало понятно, что просто не будет. Что потом и подтвердилось.
— При вашем уходе из «Газеты.ru» не было условия, что вы молчите?
— Не было, там вообще никаких условий не было. Я вышел один раз в дверь и больше в нее не зашел. Ту историю все знают, сейчас ее вспоминать как-то глупо, нелепо после двух лет.
— Почему вы все же так принципиально спорили с возможностью рекламы «Единой России» в «Газете.ru»?
— Это было давно, и, мягко говоря, неинтересно вспоминать. Но раз уж вы так построили вопрос, я просто в дефинициях предлагаю разобраться. Вся история с баннерами — это очень ловко и правильно созданная вторая, ненастоящая повестка. Когда случилась история с «Голосом» в «Газете.ru», другая сторона, объясняя мой уход, выдвинула встречную повестку, которая как бы отодвинула реальную историю. Все начали говорить про рекламу, забыв про «Голос».
— Другая сторона — это Демьян Кудрявцев?
— Да, замечательный медиаменеджер, кстати говоря, понимающий свое дело пиарщик. Он очень ловко и правильно, с их точки зрения, выдвинул историю про рекламу. Еще раз повторю, мне это вспоминать не очень интересно и даже не хочется, но раз это кого-то еще до сих пор беспокоит...
— Чешется...
— Раз чешется у кого-то... Я в «Газете.ru» работал замом главного редактора, отвечавшего за буквы. Это означает, что я придумывал темы, курировал большую часть отделов, редактировал заметки, и все. А все, что касается маркетинга, рекламы, технологического развития, не относилось даже близко к моей компетенции. Скажу просто: никакую рекламу нигде я запретить не мог по определению. Я жил на земле, а реклама жила на луне и даже дальше.
Недели за три до моего увольнения наша рекламная служба позвонила и задала вопрос Михаилу Котову — у нас появился крупный рекламодатель, вдруг, за две недели до выборов. Партия «Единая Россия» решила заплатить очень большие деньги за баннерную предвыборную рекламу себя. И реклама массированная, фулскрином, в «Газете.ru», на «Эхе Москвы», в остальном либеральном интернете, то есть в какой-то очевидно не своей среде. Котов спрашивает меня: «Что думаешь?» Я сказал, что, на мой взгляд, это неправильно, это явно не рекламная кампания в ее обычном понимании. Они платят деньги не за рекламу как таковую, а чтобы показать нам: мы с вами можем сделать все, что захотим. Для «Единой России» это означает, что они могут купить себе рекламу даже в том СМИ, где в текстах пишется: «В этой партии в том числе есть жулики и воры». Я ему также сказал, что это будет проявлением неуважения к читателям. Мы им как бы показываем, что нас и их в такую позу ставят за деньги. Это будет немного неправильно и по отношению к авторам и редакторам — они будут понимать, что за свою маленькую зарплату они работают для заметки, в которой есть цель выяснить правду, а деньги в итоге получают от тех же, о ком пишут. Сошлись мы на том, что судьбу этой рекламы решает он, по согласованию с акционерами. Это был двух- или трехдневный раунд нашей переписки, он сказал, что они ставят, а я сказал, что в этом случае, ты, Миш, извини, я увольняюсь. Это — ваши полномочия, я не могу судить о величине этого рекламного бюджета, о том, насколько он нам нужен, но у меня есть сомнения, что этот рекламный контракт соответствует нашему бренду. И мое личное решение — в том, что я просто не смогу работать. Я взял двухдневный отпуск, потом главный редактор вдруг перезвонил, сказал, что они где-то там приняли решение, что не будут ставить баннеры, но ты, дескать, козел, который из кармана нашего вытащил деньги. Потом — спустя эти два дня — я вернулся на работу.
Прошло еще неделя-полторы. И случилась другая история, никак не связанная с рекламой. Где-то наверху с участием нашего главреда было совещание, на котором решили, что нужно угробить совместный проект с «Голосом», который считался нашим главным достижением в ту избирательную кампанию и который вдруг стал кем-то называться «баннером». Логика той стороны была такая: раз Баданин убрал баннер «Единой России» (это утверждение является неверным), то мы убираем баннеры «Голоса» — чтобы уравновесить позиции. Вторая часть тоже не является верной, потому что карта «Голоса» не является баннером. Это было редакционным продуктом, и более того — успешным, заметным, предметом гордости и Михаила Котова, и Демьяна Кудрявцева на протяжении всей осени — до того момента, как она вдруг превратилась в «баннер» и ее потребовали снять. Вот так выглядит история.
— В результате ведь ушли многие сотрудники «Газеты.ru».
— Ну, к несчастью для «Газеты», ушли многие. Многие из них работали со мной. Но к счастью для всех них, карьера журналистов у них идет только в гору.
— Подобное давление было впервые за историю газеты?
— Я узнал впервые, скажем так. Я же мог чего-то не знать, но про политику я знаю все, я за нее отвечал не меньше пяти лет.
— Почему? В чем причина?
— Мы же с вами только что про
— А то, что вы возражали против рекламы политической партии, — это не признак необъективности? Если бы «Яблоко» захотело себя отрекламировать или ЛДПР?
— Подождите, я исхожу из того, что все партии имеют право быть представленными. Но у каждого медийного продукта есть своя пиар-стратегия, у «Газеты.ru» есть свое лицо. Все решения, иногда и в коммерческой плоскости (а это решение лежало в коммерческой плоскости), нужно принимать исходя в том числе из своего позиционирования. Не может компания MotherCare рекламировать презервативы. Представим себе, что сайт компании Apple нуждается в деньгах. И тут приходит компания Nokia или Microsoft: «Давайте мы будем здесь рекламировать свою операционную систему». Бизнесовая история, да, но менеджмент вправе подумать, не разрушает ли это его бренд. Разве нет? Нет такой опции? Не должно быть?
Вы задали вопрос о политической рекламе. Мол, мы даем слово одним, а могли бы другим. Совсем другой вопрос. Во-первых, есть СМИ, официально участвующие в избирательной кампании как акторы. «Газета.ru» таковым не являлась, у нас не было обязательств в отношении ни одной партии, следовательно, мы не обязаны были оказывать равнозначные услуги другой. Эта история про бизнес.
— С Котовым теперь не общаетесь?
— Раза два говорили. Я к Мише хорошо отношусь, но тут ведь какая история. Ты вместе с сослуживцем попал в плен, вы сидите долго вдвоем в зиндане, и только вы знаете, как каждый себя повел в данной ситуации. Объективная реальность против вас, и вы понимаете, что каждый ведет себя так в силу внешних обстоятельств, даже простительных обстоятельств: вас мучают, пытают, поливают водой в темечко, и вы, в соответствии с этими обстоятельствами, так себя ведете. Потом вы освобождаетесь, но продолжаете знать, как каждый из вас там себя вел. Вы, конечно, можете встречаться в пивных, пить, есть, ходить в кино... Но вы уверены, что во время таких посиделок сможете отключить в себе ту часть сознания, которая помнит, как вы и он себя повели в той конкретной обстановке? А о чем тогда говорить, если не о главном, что определило ваши отношения? О чем? О погоде? О молодежной моде? О бизнесе на Украине? Я так не умею.
— Это самое чудовищное, что с нами происходит, правда?
— Что обстоятельства разъедают нас, людей?
— Старые дружбы, долгие отношения.
— Это случается и без журналистики, и без кровавых режимов, это же выбор на самом деле метафизический. У каждого человека каждый день есть возможность принять иллюстрирующий его выбор. Поэтому я не соглашусь, что условный режим и обстоятельства среды превращают нас из людей в мерзавцев. Нет. Жизнь такая всегда и везде. Иногда нужно делать выбор, как мне сказала Наташа Геворкян, позвонив в день моего увольнения из «Газеты.ru». Со словами поддержки она позвонила, произнесла какие-то человечески важные на тот момент слова...
Ни вы, ни я сформулировать в разговоре не можем что-то важное... Да, необходимость работать, зарабатывать на хлеб, кормить семьи, необходимость реализовываться хоть в чем-то, она тоже влияет на качество журналистского цеха. Каждому человеку, я надеюсь, каждому хочется реализовать какую-то часть своих амбиций: написать хорошую заметку, быть хорошим редактором, хорошим издателем, хорошим главным редактором, словом — реализоваться. Если не заметку написать, то ввести технологические новшества, придумать новую платформу, обеспечить, если мы про интернет говорим, высокий трафик. И это желание от нас никогда не уйдет, даже если мы понимаем, что в этих условиях заметку написать хорошую будет трудно, потому что почти негде. Амбиции все равно будут мучить, поэтому возникают такие вот пограничные решения... Макс Ковальский возвращается в «Коммерсантъ», описывая, что он будет делать какой-то проект, не очень связанный с буквами. Я принял для себя решение сейчас, что занимаюсь технологическим развитием «Интерфакса» в интернете. Да, нам хочется реализоваться. Просто возможности и рынка для реализации недостаточно — он узкий и очень деформированный, это проблема для многих людей. Я видел, я знаю, сколько журналистов, с которыми даже я работал, ушли из профессии, совсем в никуда. Ходят и страдают, потому что их желания просты — писать хорошие заметки. Им другое неинтересно. Они не умеют так же, как Ковальский, или как я, или еще кто-то, взять какую-то нишу, которая не занята, развить в ней что-то, не связанное напрямую с журналистикой как таковой. Страдают, да. Беда профессии сейчас.
— И не всем дано получить MBA по авиации.
— Эх!
— Что?
— Вы вспоминаете про одного моего друга, к которому я очень хорошо отношусь, да.
— Я тоже хорошо к нему отношусь.
— Да, это был выбор. Хотя, как правило, MBA по авиации лучше всего получать, предварительно надев парашют, во всех смыслах слова «парашют». В принципе, это очень иллюстрирующий наши нынешние медиа поступок. [Бывший главный редактор «Газеты.ru»] Владислав Геннадьевич Бородулин, по всей видимости, предчувствовал структурные изменения в такой профессии, как журналистика, и принял очень радикальное решение — завязать с этим вовсе... Году еще в
— А есть и отъехавшие люди, которые ресторанами, например, занимаются...
— Да, есть, их много. Есть даже ушедшие из пиара и отъехавшие, даже оттуда, несмотря на то что отрасль фонтанирует. Даже там люди понимают, что пиар уже немного не тот. Вот раньше пиар был искусством продать новость. Пиарщики понимали, что мало просто позвонить корреспонденту, сказав, что есть документ, доказывающий, что его враг ест детей, не поверите, с золотых подносов. Он понимал, что приличный корреспондент позвонит и в фирму, которая золотые подносы делает, и детям позвонит, и человеку, который ест, и история может перевернуться. Конкуренция приводила к тому, что и пиарщики были качественнее, у них рынок был другой. К этой работе можно по-разному относиться, я к ней понятно как отношусь, но раньше они жили своей работой, а сейчас что такое пиар? Это все по-другому называется: либо админресурс, либо тупой «сливняк». Так что тоже ресторанами занимаются, доставкой, MBA получают, виды на жительство...
— Чем вы сейчас занимаетесь в «Интерфаксе»?
— Как бы это образно объяснить. Меня несколько удивляет ситуация, что единственное частное и самое качественное с точки зрения новостей российское агентство, которое обеспечивает новостями весь российский интернет, само по себе не является лидером в интернете. Задачу я себе сформулировал таким образом, чтобы подготовить интернет-продукты «Интерфакса» так, чтобы они могли лучше всех продавать свой многообразный контент и в интернете.
