Во время акции памяти жертв теракта в Орландо.
Lucy Nicholson / REUTERS
Философ Мишель Фуко прославился своей книгой «История безумия в классическую эпоху». В ней он показал, что сумасшествие не столько естественный, сколько культурный, сконструированный феномен и тесно переплетен с режимами власти, возникавшими в Новое время. После Фуко читающая публика осознала, что называть оппонента «психом» и предлагать ему «подлечиться у психиатра» не просто признак дурного тона, но и демонстрация своей лояльности «норме», установленной от лица власти и в ее интересах. Использовать соответствующие выпады стало в определенных кругах просто неприличным.
Примерно то же самое случилось с речами гомофобов после Орландо. Отныне любая риторика, призывающая к уничтожению (лечению, изоляции, поражению в правах) геев, которая еще совсем недавно могла кем-то восприниматься в качестве допустимого полемического преувеличения, будет наталкиваться на резонный вопрос: как в Орландо?
Возникающая после этого моральная дилемма гееборца становится неразрешимой. Если гомофоб осуждает расстрел гей-клуба в Орландо, то тем самым признает, что есть ценности более высокого порядка, чем «традиционные» – например, жизнь и свобода невинных людей. Если гомофоб по-прежнему симпатизирует «мерам против геев», то это затрудняет дальнейшую коммуникацию: тот, кто оправдывает убийства в «высших целях», сам оказывается в изоляции. В этой трудной ситуации оказывается, например, клир РПЦ. И, если судить по дискуссии на сайте «Православие и мир», аргументы в поддержку «невинно убиенных» там перевешивают.
