Михаил Нестеров. Мыслитель (Портрет Ивана Ильина)
Каждую неделю в мире публикуется множество статей, осмысляющих текущую повестку, исторические события или будущее человечества. Мы хотим, чтобы читатели Republic не чувствовали себя на периферии интеллектуального мира и были в курсе передовых идей, поэтому представляем новую рубрику – «Мысли недели». Максим Трудолюбов рассказывает в ней о лучших материалах последнего времени.
Русский бог и презумпция безыдейности
Съездив в начале 1920-х годов в Италию, Иван Ильин восхитился стремлением Бенито Муссолини построить целостное государство-общество. Это должны были сделать русские, а не итальянцы! Ильин прошел путь от западника, проповедующего верховенство права, до восторженного фрейдиста и затем до русского фашиста, отрицающего традиционное христианство и мечтающего об «акте патриотического произвола». Ильин не принимал демократический политический процесс и связанную с ним партийность: «Белый дух есть не дух части, а дух целого, он не ищет власти, как всякая политическая партия, а служения родине, как всякая верная армия».
Историк из Йельского университета Тимоти Снайдер в большой статье для New York Review of Books стремится вникнуть в вопросы, которые мало обсуждаются на родине Ильина. Снайдер приводит цитаты из Ильина в речах Владимира Путина; видит истоки законов об иностранных агентах в неприятии Ильиным западных «раскалывающих организационных форм»; уверен в существовании связи между текстами Ильина и аннексией Крыма. Как знать? Впрочем, Снайдер и сам говорит, что «есть некоторый перебор в попытках объявить Ильина фундаментом российской системы». Но он между тем уверен, что истории идей есть место в дискуссии о сегодняшнем российском обществе. И в этом он прав.
Снайдер занимается Ильиным, потому что область его интересов – история фашистских идеологий и та часть Европы, которая в 1930-е и 1940-е годы побывала под властью и сталинского СССР, и гитлеровской Германии (см., например). В России мотивы для дискуссии об Ильине неизбежно другие, а потому и дискуссия должна быть устроена по-другому. Между тем разговор об историческом русском фашизме, о евразийстве, как и о русском либерализме, анархизме и других течениях почти не звучит за пределами соответствующих узкопартийных кругов. Происходит это во многом потому, что мало кто верит в высшие соображения (не обязательно правофланговые) российских политиков. Презумпция безыдейности и коррумпированности власти мешает нам видеть смысл там, где он, возможно, есть. Видеть только одну идейность в действиях Кремля – крайность, но и видеть одну корысть – крайность противоположная.
