Первомайская демонстрация в Киеве, 1986 год. Фото: Владимир Самохоцкий / ТАСС
Пепел Чернобыля, переработанный Голливудом в добротный сериал, стучит в русские сердца. Тридцать лет не замечали, и вдруг прорвало. Прямо как с Иваном Голуновым – никогда такого не было, и вот опять (В.С.Черномырдин). Первый канал объявил, что теперь он покажет всем, как это было на самом деле. А какое это имеет значение? Чернобыль – это не столько факты, сколько их восприятие. Зачастую восприятие оказывается важнее фактов.
В основе этого эссе лежит личный опыт. Все выводы, которые в нем можно обнаружить, сделаны исключительно методом индукции. Опыт автора не уникален – такой же опыт имеют как минимум еще два миллиона человек, переживших чернобыльскую катастрофу в Киеве. Это опыт-light. Он не идет ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить ликвидаторам и переселенцам. И, конечно, как и любое экзистенциальное переживание, это очень субъективно.
Чернобыль – одна из самых сильных зарубок в памяти и в душе. У этого шрама период полураспада очевидно сильно длиннее отдельной человеческой жизни, потому что за более чем тридцать лет совершенно ничто не забылось и ничто не простилось. Фильм сработал спусковым механизмом. Как выяснилось, все эти годы я подсознательно ждал повода, чтобы «вытолкнуть» воспоминания из себя. Я попробую объяснить, почему это важно не только для тех, кто непосредственно столкнулся с Чернобылем.
Адреналин против алкоголя
В те времена Система еще умела хранить свои секреты. Несмотря на обычную осведомленность нашей достаточно хорошо «встроенной» в советскую действительность семьи – мой отец в то время уже был востребованным адвокатом с широкими связями, – вплоть до утра понедельника 28 апреля 1986 года я не имел ни малейшего представления о случившемся. Апрель был аномально жарким, поэтому весь день воскресенья мы с компанией провели на пляже, купаясь в Днепре и загорая под палящим солнцем. Во рту была неприятная сухость, кожу пощипывало, но на это, естественно, никто не обращал внимания.
Я был аспирантом второго года обучения и утром в понедельник должен был вести семинар у студентов, что было тогда для меня еще в некоторой степени необычным и волнующим мероприятием. Поглощенный размышлениями об этом, я в районе десяти утра явился в центральный корпус университета на родную кафедру и был с порога ошеломлен вопросом заведующей, профессора Тихоновой, которая в обычной жизни относилась ко мне снисходительно-доброжелательно, скорее как к не до конца повзрослевшему ребенку, чем как к начинающему исследователю: «Аспирант Пастухов, вы сегодня пили?»
