unsplash.com

Русский перевод книги «Как работает музыка» прославленного музыканта Дэвида Бирна (вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн»), возможно, больше бы выиграл, появись он в России чуточку раньше – хотя бы на год-другой позднее западного релиза. И все же работа, опубликованная в начале 2010-х, хоть и добралась до нас с изрядным опозданием, все равно остается ценным путеводителем по формам и смыслам современной музыкальной индустрии. Книга Бирна – к слову, уже не первая им написанная (и переведенная на русский) – представляет собой попытку лучше понять преимущества и издержки музыкального творчества в разных контекстах: культурном, историческом, социальном, экономическом. А еще исследование помогает трезво оценивать последствия технологических изменений с позиции человека, сочиняющего и исполняющего музыку и мечтающего превратить это занятие в источник как минимум безбедного существования. «К сожалению, музыканты редко могут рассчитывать на пенсию, – подчеркивает автор, – поэтому им нужно думать о будущем».

Когда я был моложе, казалось, что весь процесс, в результате которого музыка достигала моих ушей, происходил по волшебству. Новые группы или певцы, которых я слушал, словно появлялись ниоткуда, чтобы потрясти мое воображение. Мне казалось, что я и мои друзья «открыли» их. Я ничего не знал о маркетинге, по крайней мере о маркетинге в музыке. Я знал, что знаменитости рекламируют сигареты, стиральные порошки и автомобили по телевизору и на радио, но не знал, что музыка продвигается таким же способом.

Наверное, мне казалось, что есть некая республика соратников и единомышленников, где все каким-то образом узнают о том, какие классные вещи делают остальные. Теперь у каждого есть мало-мальское понимание того, что мы окружены маркетингом. Иногда нам все еще кажется, будто мы волшебным образом «открыли» что-то, но чаще мы смутно осознаем, что кто-то приложил усилия, чтобы привлечь наше внимание к тому или иному артисту. Когда я впервые заметил эти скрытые силы в действии, почувствовал небольшое разочарование. От осознания того, что какую-то очень понравившуюся музыку мне впарили, я словно отчасти лишался свободы выбора.

Я начал сомневаться в самой идее свободного выбора и в своей власти над тем, что мне нравится и не нравится – а что, если все это было навязано мне согласно чьему-то плану? Если мы способны на умственное усилие и можем отделять прагматическое знание от удовольствия, которое приносит музыка, то в идеале нам не испортит удовольствия даже понимание, насколько велико влияние маркетинга. Мы с друзьями теперь яснее видим, что наши вкусы постоянно меняются, что порой одни группы больше не кажутся актуальными, а другие – ретроспективно воспринимаются как пророческие. Мы осознаем, что эмоциональным пристрастиям свойственны приливы и отливы и нет абсолютов. Но в течение какого-то времени музыкальный бизнес казался утопической параллельной вселенной.

Как поклонники музыки или безучастные наблюдатели мы видели Элвиса в золотом кадиллаке, видели, как Стинг записывается во французском замке, видели здание Capitol Records в Лос-Анджелесе в форме башни из виниловых пластинок и слышали истории о роскошной жизни: о вечеринках с наркотиками, о телевизорах, выброшенных с балконов отелей, о расшитых костюмах и раскрашенных роллс-ройсах. Мы слышали истории о Брюсе Спрингстине, работавшем над альбомом Born to Run больше года в различных студиях, или о D’Angelo, навещавшем студию Electric Lady на протяжении четырех лет, пока создавался альбом Voodoo. Прагматизм казался неуместным: музыкальный мир был про другое.