От Бастилии до Зимнего. Опыт сравнительного размышления

Некруглая годовщина Декларации прав человека и гражданина, приходящаяся на 26 августа, дает повод вернуться к теме сравнения двух великих революций, французской и русской, которая служила пищей для ума многим исследователям. Может показаться, что сюжет исчерпан; чем далее за горизонт уходят события тех лет, чем настойчивее натиск новой эпохи, тем сильнее ощущение, будто добавить что-либо к известным концепциям не только сложно, но и не нужно. Но революции оставляют глубокий след в мировой и национальной истории, на каждом ее витке потомки по-новому переживают их опыт. Особенно революции такого масштаба. Современное общество, конструируя свое будущее, или опирается на их идеалы, или подвергает их сомнению.

Прекрасный в своей ясности и лаконичности текст Декларации служит основой вот уже пятой по счету Французской республики, не оспаривается никем и является признанной гордостью нации. Ничего подобного ни по объединяющей силе, ни по содержательной ценности русская революция не создала, а разделение на белых и красных, на тех, кто сидел и кто охранял, продолжает жить в душах людей. Столетний юбилей революции обсуждался в самой России застенчиво и скупо, словно опасение накликать возвращение опасных призраков перевесило желание осмыслить ее бесспорное всемирное значение.

Сравнение двух революций, французской ХVIII века и русской (понимая под последней период с февраля 1917 до окончательной победы большевиков в Гражданской войне), нередко приводит к перечислению их общих черт, наличие которых отрицать невозможно. Это и катастрофический характер, подразумевающий радикальный переход от прежнего, несправедливого порядка к обществу будущего, существующему, однако, лишь в проекте. И утопизм, проявившийся в претензии изменить человеческую природу. И навязчивый поиск врагов, обернувшийся периодом большого террора с множеством невинных жертв. И огромная концентрация власти в столице. И вселенский замах. Наконец, переходя к деталям, обе революции казнили своих монархов, понимая этот акт как символ необратимого разрыва со старым режимом.

С другой стороны, Франция и Россия наших дней очень по-разному относятся к этим страницам своего прошлого. Тезис историка Франсуа Фюре «Французская революция окончена» означает не перемещение гильотины с площади в музей, но воплощение целей и стремлений революционной эпохи (в частности, Декларации прав человека и гражданина) в действующем государственном устройстве, демократических процедурах и институтах гражданского общества. Очень упрощенно: общественное мнение достигло консенсуса, что революция – это хорошо, а террор – это плохо. Очевидно, что говорить в подобном контексте о наследии 1917 года в России невозможно или преждевременно. Где эти идеалы, что с ними случилось? Нашли они некое претворение в жизнь, и если да, то какое? Отвергнуты совсем или могут быть частично приняты или пересмотрены?

Можно предположить, что столь существенное расхождение в оценке своих революций – от твердого признания во Франции до смутного отторжения в России – объясняется значительными различиями в их природе, которые не менее важны, чем приведенные выше аналогии.