Муж и адвокат | Святая Мадлена | В «семье»
В тюрьме один день сменяет другой, проходят недели, месяцы. Все одно и тоже. Меняется только сам человек. Каждый имеет свою историю, свою жизнь. Моя история сложилась так.
МУЖ И АДВОКАТ
За несколько дней я познакомилась со многими в камере. Самой яркой была Кристина. Она сидела – была осуждена вместе с мужем – за рейдерство (какой-то завод в Подмосковье). Мы с ней подружились. У нас было много общего: один следственный орган, одни книги, одна тема. Разница была только в одном: она сидела больше года, а я всего несколько дней. Ее выводы наводили на меня панику. Так, узнав, что я числюсь за СК, она тут же произнесла: «Ну, долго будешь сидеть. Год следствие – год суд. Дадут много». Кристине было 28 лет. Она училась в С.-ПГУ на факультете журналистки, потом несколько лет во Франции. Она так мило разговаривала на французском, что ее можно было слушать часами. Кристина всучила мне книгу Апдайка «Кентавр» и велела через «не могу» читать. Я старалась, но Апдайк не хотел читаться. В отношении новеньких есть еще одно правило – обязательная прогулка. До двух месяцев ты не можешь отказаться от прогулки. Хочешь – не хочешь, болеешь – не болеешь, а встала и пошла гулять. Гулять было невыносимо. Воздух раздирал нутро, хотелось домой. Потом я поняла, что прогулка – это не просто правило камеры, это закон для тебя самой. Прогулка дисциплинирует. Ты выходишь и дышишь воздухом, а то, что он тебе там все раздирает – это дело привычки. Потом относишься к этому, как к чашке кофе по утрам. На третий день я получила первую передачу. Когда это происходит, почти все плачут. Невозможно удержаться, смотришь на эти магазинные яблоки, а слезы текут. Так и у меня было. В этот же день пришел адвокат Дима. Я помню этот день, как будто это было вчера. Меня заказали с документами, я оделась и пошла в следственные кабинеты, которые находились в другом крыле, поэтому каждый раз ты идешь по тюремному двору. Я почти что бежала, в надежде, что Дима скажет дату моего освобождения. Я вошла в кабинет, где адвокат уже меня ждал. Он улыбнулся и сказал, так просто и непринужденно: «Здравствуйте! Я поздравляю Вас. Вы теперь свободная женщина, Вас бросил муж!» Он рассказал, что к моему «мужу» домой приехали оперативники, рассказали обо мне всю «правду», при этом сделали это очень громко, так, что услышали и соседи, и консьержка внизу, и даже несостоявшаяся свекровь, которая вообще жила в другом районе. Вот это настоящая оперативная работа, молодцы! Я села на стул, поблагодарила за «чудесную» новость и перешла к делу. Мы разговаривали долго, о том, что можно сделать и как мы будем выстраивать свою защиту. Дима говорил только о деньгах, что надо дать денег: ему, потом еще кому-то, потом опять ему. Мне было только одно непонятно – почему надо платить. Я же не «золотая антилопа», где стукну копытцем, там и богатство. За три года следствия у меня почти не осталось денег. А Дима мне говорил, что можно продать какое-то имущество, что это все не стоит свободы и т.д. Просил меня подумать о родных, и что я вообще должна осознавать серьезность своего положения. Договорились в итоге встретиться через два дня. Я написала записку маме, и он ушел. Меня отвели в «стакан» – это маленькая железная каморка метр на метр, где ты ждешь дежурную, чтобы тебя отвели назад в камеру. Оказавшись в этом стакане, я дала волю чувствам. У меня в ушах стояли только его первые слова. В те минуты у меня земля уходила из-под ног. Здесь даже сложно что-либо описывать, я просто рыдала. В таком состоянии меня ввели в камеру. Ко мне подбежала Кристина, утащила меня в туалет и засунула голову под раковину. Она умывала меня и говорила: «Не смей, не смей никогда здесь плакать! Ты что, хочешь, чтобы все увидели, какая ты слабая, как ты плачешь? Не смей никому показывать, как тебе плохо, ни при каких обстоятельствах. Улыбайся! Будешь так терзать себя, долго не выдержишь. А тебе сидеть долго!» Я слушала ее, но мне хотелось только плакать. Следующий день я провела лежа, вышла только гулять. Кстати, к таким ситуациям относятся с пониманием. Дают тебе несколько дней, чтобы все проглотить. Но если слезы, причитания становятся твоим обычным поведением, то на тебя «спускают собак». Твое нытье начинает раздражать, народ злится и просто могут на тебя наорать, да и еще по матери пройдутся. Считается, что это приводит в чувство. Для каждого по-разному, но твоя индивидуальность никого в этом месте не волнует. Мне понадобился день, чтобы справиться с собой. Тем более, я ждала адвоката, а при нем мне точно не хотелось страдать. И вот опять голос дежурной: одеться, взять документы. Дима решил окончательно меня добить. Он объявил такую сумму, что я задумалась, нормален ли он вообще. Этот наш разговор длился недолго. В какой-то момент я встала и велела ему убираться вон, так как никаких денег я за свою свободу платить не буду, потому что у меня их просто нет. Сама вызвала дежурную и вышла. Было тяжело. Я смотрела на Кристину, как на оракула, и все не могла понять, как она при светящем ей сроке (мы посчитали примерно, сколько ей по совокупности могут дать – оказалось 20 лет) может так легко ко всему относится. Она меня восхищала. От Кристины в течение недели я получила предложение влиться в ее «семью», на что я ответила, что подумаю.
СВЯТАЯ МАДЛЕНА
Тем временем сама старшая камеры взяла надо мной опеку. Она переложила меня на более удобное место, освободила от всех генеральных уборок, пару раз пригласила попить чай и вообще относилась ко мне очень доброжелательно. Моей соседкой по новому месту была Женя. Жене было 19 лет, ее обвиняли в организации занятий проституцией. Она была очень милой, к ней постоянно приезжал ее молодой человек, да и моя мама, тем временем, через день стала делать передачи. В эти дни я от мамы получила письмо. Первое письмо, которое она мне написала! А с Женей было легко, она постоянно что-то готовила, стирала, убирала и рассказывала о своих приключениях в столице, родом она была из Башкирии. С ней мы решили создать свой экономический союз. Каждая камера – это отдельное государство со своими тайнами и дворцовыми интригами. У нас тоже были тайны. Об одной из них я узнала случайно. Вечером, уже после отбоя, я услышала знакомый звонок – да, это звонил мобильный телефон. Этот звук доносился со стороны «поляны», где спала Мадлена Павловна. Две женщины стали кашлять. Конечно, нетрудно было догадаться, что они просто хотели заглушить звук телефона. Я сделала вид, что сплю. На следующий день ко мне подошла Мадлена Павловна. – Ты слышала ночью что-нибудь? – спросила она. – Нет, Мадлена Павловна, я ничего не слышала. – Ну, и молодец! – она похлопала меня по плечу и одобрительно закивала головой. Телефонов в камере оказалось три. Пользовались ими только избранные. Человек шесть из сорока, не больше. Остальные либо не знали, либо просто делали вид, что не знают. Через несколько дней после этого происшествия ко мне подошла Мадлена Павловна и сказала, что если я хочу позвонить домой, то смогу это сделать, а как – она сама подойдет ко мне после вечерней проверки. Так я стала звонить домой. Конечно, это трудно назвать звонками, но при всем богатстве выбора другой альтернативы не было. Это делалось так. После вечерней проверки я ложилась, якобы спать. Ко мне подходила та, что была «в теме», и аккуратно передавала телефон из-под полы халата. Я, лежа под одеялом, при громко работающем телевизоре, тихо разговаривала с мамой. Я сообщила ей номер телефона, и она даже стала пополнять счет. Делали это все, кто знал об этом секрете. Одним словом, жизнь налаживалась. От мамы я узнала, что моего адвоката интересуют только деньги, что у следствия есть версия, будто я чертовски состоятельна, что моей маме и племяннице вообще посоветовали уехать из страны, так как мама может попасть под машину, а у племянницы вполне в кармане могут оказаться наркотики. Но мы решили бороться, во что бы то ни стало. Тем временем Мадлена Павловна начала не просто меня опекать, она начала говорить мне, что в моем деле есть выход. Она рассказывала о своей несчастной судьбе. Как она просидела девять лет на Бутырке. Как с Бутырки в 1996 году ее перевезли в женскую новенькую тюрьму и т.д. Мне было ее очень жаль. Уже сам факт такого отсиженного срока внушал мне уважение к человеку. Она была очень доброй и милой женщиной. Сидела она, кстати, второй раз, за мошенничество. В чем была ее суть дела, я не вникала, я просто верила, что Мадлена Павловна святая. В «СЕМЬЕ» Несмотря на то, что не в первый раз судимые («краткие») должны были находиться в отдельных камерах, все равно бывали ситуации, когда они попадали к «первоходам» (так называли нас «краткие»). Как это получалось, мне неизвестно. Но кому куда идти, в любом случае решал оперативный работник. В этом не было ничего страшного, как и в том, что если ты ни разу не привлекался и тем более не был судим, то оказывался в камере с ранее судимыми. Хотя именно таких случаев было гораздо меньше. Уже три недели спустя я была зачислена в «семью» к старшей. Кристина, кстати, была очень недовольна этим. Она постоянно говорила, что ты, конечно, решай сама, но просто будь осторожна. В итоге я перестала доверять Кристине, и свела наше с ней общение до минимума. За месяц пребывания в камере сразу понимаешь, чем отличается женское общежитие от мужского. Женщины просто не могут жить без интриг и сплетен. Слухи о «стукачах» будоражили камеру почти ежедневно. Постоянно кто-то кого-то обвинял в предательстве, разглашении тайн по уголовным делам, или просто обвинял в чем-нибудь. Каждый говорил, что хотел, дело доходило до скандалов и взаимных оскорблений. Все эти конфликты решались на «поляне». В изолятор с периодичностью раз в неделю приезжали поверки. Приезжали разные серьезные чиновники, представители прокуратуры или сотрудники управления. Говорить можно было только одну фразу. На вопрос «Вопросы, жалобы есть?» отвечать: «Нет, вопросов, жалоб нет!». Так говорили не потому, что кто-то запрещал, а потому, что никто не верил этим серьезным лицам, все понимали, что никто из этих людей ничем тебе помочь не сможет, а при излишней говорливости у тебя могут быть неприятности. Если кто-то в камере хотел задать вопрос, то его, как правило, согласовывали со старшей. И она от лица камеры его задавала, если, конечно, считала нужным. Единственное, что я не могла понять – почему я не могу просто обратиться к администрации со своим личным вопросом, и почему это должно порождать какие-либо обвинения в мой адрес, что я «красная», то есть стукач. Я повторюсь, в женской тюрьме не может быть понятий, там может быть только порядочность, твое уважение к другим, независимо от социального положения и кем ты был «до». Женщина должна нести мир и покой. Оказалось, что я сильно ошибалась. Я потом часто вспоминала слова Кристины, что не надо верить всему, что мне говорят. В один из дней Мадлена Павловна позвала меня пить чай. Мы пошли с ней вдвоем, больше никого не было. В разговоре она доверительно сообщила, что как-то помогла одной женщине выйти из тюрьмы, что у нее есть адвокат, которому она рассказала обо мне, и что он готов мне помочь.
