Есть ли перспектива у протестов против Путина?

За последние три года опросы общественного мнения и глубинные интервьюирования представителей целевой аудитории (фокус-группы) в России выявили существенный уровень недовольства существующей политической системой. Это недовольство сыграло решающую роль в прокатившейся в декабре 2011 года – после российских парламентских выборов, отмеченных повсеместными фальсификациями, – волне массовых протестов. Масштабы протестов стали неожиданностью для большинства наблюдателей. Фальсификации результатов выборов неоднократно служили катализатором массовых антиправительственных выступлений в ряде постсоветских республик. Однако ни российские власти, ни даже многие участники акций протестов не ожидали, что то же самое может произойти в России. Такие масштабы демонстраций и откровенная враждебность толпы в адрес Владимира Путина были до этого немыслимы в России. Однако заявление Путина в сентябре 2011 года о своем намерении вернуться на пост президента России (а также его заявление, что он принял решение об этом несколько лет назад, то есть, следовательно, все эти годы Путин попросту водил людей за нос) породило уныние не только среди остатков российской оппозиции, но и многих других россиян, ощущавших наступление застоя политической системы и необходимость замены ее на более прозрачную и подотчетную структуру.

Сегодня, несмотря на то, что прошло всего полтора года, эти протесты кажутся давними воспоминаниями. В настоящей статье мы попытаемся объяснить, что было сделано неправильно, а также – что может произойти в будущем? 

Демонстрации в России конца 2011 и начала 2012 года произошли сразу после волны беспорядков, прокатившихся по Северной Африке и Ближнему Востоку начиная с января 2011 года. Неожиданный взрыв антиправительственных выступлений во многих арабских странах, падение диктаторов, многие десятилетия правивших Тунисом, Египтом и Ливией, а также начало кровавой гражданской войны в Сирии способствовали тому, что в конце 2011 года в России воцарилась атмосфера неопределенности. Организаторы протестов в России заняли двусмысленную позицию в вопросе о том, намереваются ли они повторить тактику арабских демонстрантов, свергнувших свои правительства. Декларированной целью участников протестов в России было проведение повторных парламентских выборов, и большинство демонстрантов ясно заявили, что не желают революционных перемен. Однако некоторые лидеры протестов намекали или даже открыто заявляли, что их целью являются более радикальные изменения. Несомненно, власти опасались, что многие из демонстрантов желали ускорить конец путинского режима.

Масштабы и интенсивность первоначальных протестов застали Путина врасплох. Пытаясь справиться с ситуацией, он помнил (и тревожился) о том, что произошло в арабском мире. В какой-то момент он и его окружение занервничали из-за возможности повторения такого сценария в России и начали рассматривать уступки, на которые им, может, необходимо будет пойти, чтобы избежать открытого восстания. Некоторые советники Путина даже начали рассматривать вариант, что он согласится снять свою кандидатуру на президентских выборах 2012 года, давая таким образом Дмитрию Медведеву возможность предстать в качестве более привлекательной альтернативы, – лидера, который смог бы достичь политического компромисса с оппозицией (эти данные автора основаны на беседах, которые он имел с двумя крупными советниками президента Путина в конце октября 2012 года в Москве).

В конечном итоге никаких уступок не понадобилось. Выстояв в первую волну протестов и постепенно вернув инициативу в свои руки в марте 2012 года, Путин легко победил на президентских выборах в первом туре и принялся проводить серьезные изменения в политико-правовой системе России, чтобы больше никогда не сталкиваться с вызовом своей власти такого масштаба. В 2012 году при поддержке (или, по крайней мере, молчаливом согласии) значительного большинства населения был принят целый ряд репрессивных мер, в том числе: введение серьезных ограничений на деятельность НПО, занимающихся развитием демократии и защитой прав человека, а также мониторингом проведения выборов; крупное увеличение штрафов для участников «незаконных» митингов; запрет на публичные собрания в определенных местах, где в конце 2011 года проводились массовые протесты; прекращение вещания иностранных СМИ; ограничения доступа к интернету; а также резкое расширение понятия государственной измены. 

В 2013 году были приняты дополнительные меры, в том числе: «закон о богохульстве»; закон о запрете «пропаганды» прав сексуальных меньшинств; начались крайне назойливые проверки офисов НПО; а также стал проводиться в жизнь закон, требующий, чтобы НПО, получающие финансирование из-за рубежа, зарегистрировались как «иностранные агенты» и указывали на этот факт в своих публикациях. Хотя нескольким периферийным НПО удалось оспорить применимость этого закона к своей сфере деятельности, требование зарегистрироваться в качестве «иностранного агента» резко отрицательно сказалось на деле продвижения демократии. 

Новая волна ограничений сочеталась с выборочным преследованием и заключением в тюрьму оппозиционных деятелей – мерой, рассчитанной на то, чтобы держать всех остальных в подвешенном состоянии. Угроза уголовного преследования или выплаты непосильных штрафов была рассчитана на то, чтобы запугать лидеров оппозиции, заставить их обеспокоиться своей судьбой, а также судьбой своих близких. Даже те, у кого были связи с властями, испытали на себе давление, склоняющее продемонстрировать лояльность режиму. Богатая женщина-предприниматель, имевшая неосторожность выразить сочувствие требованиям протестующих в конце 2011 года, признавалась в июне 2013-го, что оказалась в весьма зыбкой ситуации: « В любой момент все, что у меня есть, могут отнять».

Умело используя в своих интересах структурные черты российской политической системы, Путин сумел восстановить контроль после краткого периода неопределенности декабря 2011 года. Он гораздо лучше, чем оппозиция, понимал, что до тех пор, пока в Россию продолжает поступать поток доходов от экспорта нефти, а темпы экономического роста остаются относительно благополучными, большинство россиян гораздо менее склонно волноваться по поводу таких ценностей, как демократия и свобода. Последний раз волна массовых протестов прокатилась по России (тогда РСФСР) в начале 1991 года и продолжалась несколько месяцев. Несколько сотен тысяч людей вышли на улицы Москвы, когда политика президента СССР Михаила Горбачева привела к полной дестабилизации советской экономики, к повсеместному дефициту товаров и галопирующей инфляции. Неприглядная экономическая ситуация 1991 года («внезапное ухудшение жизненных условий», если использовать формулировку из теории общественных движений) породила резкое недовольство в обществе, которым смогли воспользоваться организаторы протестов, выведя на улицы огромные толпы людей. 

Если бы протесты против Путина разразились в декабре 2008 года или январе – июне 2009-го (когда в условиях глобального экономического кризиса начался резкий спад российской экономики и никто не мог сказать наверняка, как низко упадут ее показатели), демонстранты смогли бы, воспользовавшись всеобщей обеспокоенностью экономической ситуацией, мобилизовать народ по всей России.

Однако к декабрю 2011 года экономика России уже не была в кризисе. Поэтому Путину и его помощникам без труда удалось убедить большинство россиян в том, что участники протестов пытаются дестабилизировать страну и ввергнуть ее в экономический хаос. Если бы к декабрю 2011 года сохранялось подлинное ощущение кризиса, каковым оно было в конце 2008 и начале 2009 года, то отстаивать этот тезис властям было бы гораздо труднее. Но обстоятельства оказались благоприятными для Путина, чтобы он мог утверждать, будто любые протесты раскачивают лодку и могут поставить под угрозу процесс улучшения уровня жизни, которое большинство россиян испытывали начиная с 1999 года. 

Это объясняет результаты опросов, проведенных «Левада-центром», которые свидетельствуют о том, что значительное большинство россиян было настроено против демонстраций протестов и опасалось, что оппозиция сможет ввергнуть страну в пучину нестабильности. Это не означает, что россияне принимают большинство аспектов правления Путина. Однако они согласились с его основным доводом: массовые демонстрации угрожали бы стабильности России, и, следовательно, их следует избегать.

Практически по той же причине лишь небольшой процент россиян высказался против мер по ужесточению режима, принятых Путиным в 2012–2013 годах. Хотя во второй половине 2012 и начале 2013 года рейтинг популярности Путина постепенно снижался, стабилизировавшись где-то на уровне 64–65%, это отнюдь не означало, что широкая общественность поддерживала протесты. Наоборот, доля тех, кто выразил готовность принять участие в протестах в 2012 и 2013 годах, снизилась до 5–10%, тогда как процент тех, кто не желал принимать участие в протестах, колебался между 75% и 80%. Многие россияне не только опасаются, что политические беспорядки могут привести к широкомасштабным сдвигам, нестабильности и экономическим неурядицам, но они также сомневаются в эффективности таких протестов. Численность тех, кто полагает, что протесты «ни на что не влияют», в восемь раз превосходит тех, кто видит в протестах средство «достижения подлинных уступок».

Помимо обстоятельств, которые не благоприятствовали мобилизации масс в России, следует упомянуть и то, что организаторы протестов усугубили ситуацию рядом серьезных ошибок. С началом беспорядков в Москве им следовало активно проявлять инициативу для мобилизации людей; они не должны были рассчитывать на то, что одного лишь недовольства окажется достаточно самого по себе. Причины для недовольства существуют в любой стране. Поэтому, помимо недовольства, для мобилизации масс лидерам протестов нужен подходящий катализатор, а именно, «внезапное ухудшение жизненных условий», которое вызвало бы повсеместное возмущение. Как только катализатор возникает, организаторы протестов должны использовать его, насколько это возможно. Такой важный катализатор возник в декабре 2011 года (вопиющая фальсификация результатов выборов), но возобновление экономического роста в России в 2010–2011 годах означало, что порог для мобилизации масс был гораздо выше, чем три года назад, когда экономика стремительно ухудшалась.

Как было отмечено ранее, одна из причин, по которой большинство россиян с настороженностью отнеслись к протестам конца 2011 – начала 2012 года, заключалась в том, что они опасались «дестабилизации» страны и возвращения экономического хаоса 1990-х. Оказавшись в ситуации, которая требовала немалого политического опыта и сноровки, организаторы совершали одну грубую ошибку за другой. Это особенно стало наглядно, когда они решили устроить продолжительный перерыв с конца декабря 2011 по начало февраля 2012 года. Опыт середины 1980-х годов показывает, что лучший метод мобилизации людей на участие в широкомасштабных мирных протестах – это продолжение этих протестов неделю за неделей, чтобы сохранить динамику. Большинство потенциальных движений рано или поздно иссякают, но шанс такого движения на успех гораздо выше, если ему удастся мобилизовать народ на частые выступления, нежели если оно берет полуторамесячную передышку в момент своего зарождения. 

Отчасти вследствие столь долгого перерыва в 2012 года масштабы протестов в Москве сократились до уровня досадного раздражителя для режима, нежели сколько-нибудь серьезной угрозы для него. За пределами Москвы, где протесты никогда не достигали столичных масштабов, их совсем не удалось возродить после перерыва. Поэтому первый раунд политического противостояния с властью в России Путин выиграл вчистую. 

Тем не менее, даже несмотря на то, что протесты декабря 2011 года были поддержаны лишь приблизительно 40% населения России, и даже несмотря на то, что подавляющее большинство россиян отвергли главное требование протестующих о повторном проведении парламентских выборов, – факт массовых протестов уже является существенным сам по себе. Продолжающиеся проявления недовольства дают основания полагать, что при подходящих обстоятельствах демонстрации могут возобновиться. Рейтинги популярности Путина (62–65%) остаются на чрезвычайно высоком уровне по сравнению с рейтингами большинства западных лидеров, однако он уже больше не имеет 80–85%, которые были нормой его рейтингов времен второго президентского срока. Насмешки, с которыми обращались в его адрес участники протестов в декабре 2011 года, не вызывали восторга у многих россиян (опросы общественного мнения показали, что многие не приветствовали протесты, в ходе которых проявлялось «неуважение к власти», имея в виду президента), но критика оставила ряд царапин в прежде отполированном образе Путина. 

В этом смысле, а также в плане демонстрации потенциала осмысленного коллективного действия массовые протесты конца 2011 года частично изменили политическую динамику России. Даже если Путин останется на президентском посту до 2018 года (или 2024-го), он больше не сможет с легкостью делать все, что ему захочется, не опасаясь ответных мер. Репрессивные законы, принятые в 2012–2013 годах, могут помочь ему предотвратить дальнейшие протесты, однако теперь ему придется соблюдать осторожность, чтобы не зайти слишком далеко.

Однако сможет ли оппозиция представлять реальную угрозу для Путина, остается в лучшем случае неясным. Маловероятно, что в полуавторитарной стране, каковой является Россия (особенно после принятия законов 2012 и 2013 годов), возможности для массовой мобилизации будут возникать очень часто. Когда же такие возможности появляются, то их продолжительность почти всегда ограничена. Большинство движений протеста не достигают своих целей на первом этапе выступлений, и ключом к успеху является то, что Верта Тейлор назвала «структурой при приостановлении активности социального движения». Такая структура позволяет «социальному движению устоять в невосприимчивом окружении и обеспечить преемственность от одного этапа мобилизации к другому». Тэйлор применила эту концепцию при изучении организационных и идеологических связей, которые соединяли женские движения в США на различных этапах ХХ века. Эта концепция также была применена Дугласом Макадамом при анализе групп, отдельных лиц и идей, которые удерживали на плаву движение за гражданские права в США во время продолжительных периодов упадка и разочарования и обеспечили, в конечном счете, достижение движением своих целей. Можно также упомянуть подпольное движение «Солидарность» в Польше в 1980-е годы (с декабря 1981 по начало 1989 года) как структуру при приостановлении активности социального движения.

В недемократической стране между различными фазами политической борьбы могут проходить многие месяцы, а то и годы. В течение продолжительных перерывов, когда структуры политических возможностей не располагают к массовой мобилизации, единственным способом поддержания жизни в нарождающемся движении является создание эффективной структуры на время приостановления массовой активности. Такая структура даст возможность отдельным активистам и группам в России (идеологии и цели которых могут существенно отличаться, но основной задачей которых является переход к более открытой и подотчетной системе) поддерживать базовый уровень преемственности. Если им удастся это сделать, то они окажутся гораздо лучше подготовленными к будущим изменениям, которые облегчат возобновление массовой мобилизации. Однако если расхождения между отдельными активистами и группами будут расширяться, контакты сокращаться, и им не удастся сохранить хотя бы минимальную структуру движения (как это, похоже, происходит сегодня в России), то оппозиционное движение почти наверняка вымрет. В этом случае, хотя противостояние с властью и сможет возобновиться в будущем, его будет проводить уже совсем другое движение. 

Что это означает? Юридические ограничения, введенные Путиным в 2012 и 2013 годах с целью ограничения оппозиционной активности, вкупе с притеснением и преследованиями деятелей оппозиции, означают, что в настоящий момент структура политических возможностей гораздо меньше благоприятствует оппозиции, нежели в декабре 2011 года. В будущем порог для мобилизации масс будет выше, чем в конце 2011-го. Резкое ухудшение экономической ситуации в России может оказаться достаточным катализатором, но поскольку федеральные выборы планируются лишь в 2016 (парламентские) и 2018 (президентские) годах, то трудно представить себе, что же еще сможет стать катализатором в ближайшем будущем. 

Поэтому, на несколько лет (а то и дольше) неблагоприятной фазы лидерам российских оппозиционных групп придется создавать структуры, работающие при приостановлении активности социального движения. Их шанс на успех в разработке прочных структур будет увеличен, если они будут стремиться работать с максимально широкой оппозицией. Им следует сосредоточить всю энергию и внимание своих товарищей на задаче создания прозрачной и подотчетной власти, и не увязнуть в спорах о программных деталях. При разработке протестного дискурса им следует помнить о необходимости дать убедительную аргументацию представителям самых разных политических взглядов. Если это удастся, то их шансы на сохранение движения будут гораздо выше, и когда политические возможности изменятся в их пользу, они будут готовы действовать. Если же они погрязнут во внутренних разборках, то оппозиционное движение прекратит свое существование.

В течение следующих лет лидерам оппозиции следует помнить о настроениях в обществе. В частности, им следует сосредоточиться на трудностях, с которыми сталкиваются многие россияне: таких вещах, как злоупотребления государственных чиновников и вопиющая коррупция, как мелкое взяточничество, так и крупномасштабные подкупы. Российское общество более терпимо, чем западное, относится к коррупции и конфликтам интересов в высших эшелонах власти. Однако при определенных обстоятельствах вопросы общественного контроля над деятельностью должностных лиц могут стать мощным катализатором для следующего раунда противостояния с властью.

Оригинал: Mark Kramer. Political Protest and Regime-Opposition Dynamics in Russia. PONARS Eurasia