«Моментов, когда я проснулся знаменитым, было очень много»

Журналист Григорий Нехорошев, чье имя в последний раз громко прозвучало четыре года назад, в связи с публикацией статьи «Путин и Кабаева сочетаются на Троицу?», отрицает, что это была самая громкая профессиональная история его жизни. Бывший редактор закрытой на время газеты (позже она была переформатирована и выходила при главном редакторе Акраме Муртазаеве) в интервью Slon рассказал, как добился расположения Михаила Горбачева, как публикация слуха о Владимире Путине повлияла на жизнь редактора и о том, какой роман для Александра Лебедева он писал.

Советский человек на «Би-би-си» |Знакомство с бизнесменом | Мировой скандал

– В вашем интервью с Мариной Литвинович много было таких деталей, которые мне были очень интересны. Я тогда работал в «Независимой газете», и благодаря интервью мне стали ясны некоторые вещи даже в моей судьбе.

– Ой, расскажите! Давайте прямо так и начнем– с того, что вам стало ясно. Что такого вы не понимали в своей судьбе?

– Когда утонула подводная лодка «Курск», я случайно попал в самолет с родственниками, которые летели в Видяево, и всего-навсего собирался описать полет от Москвы до Мурманска. Я думал, что невозможно попасть в Видяево,– знал, что там все окружено, никого не пускают. В самолете я вдруг встретил Андрея Колесникова, из «Коммерсанта», который пишет о Путине, мы с ним разговорились. И, когда приземлились в Мурманске, родственники стали садиться по автобусам. Тут Андрей мне и говорит:

– А ты что, не собираешься с нами ехать?

– Куда?

– Ну, как, в Видяево.

– А как это возможно?

– В автобусе никто и спрашивать не будет.

И мы оказались в Видяево, всего два журналиста в центре событий, жили там вместе на госпитальном судне «Свирь»...

– Вы говорите, что вас было двое, но ведь там потом был еще и Доренко.

– Я имею в виду то, что мы с Колесниковым были, когда еще Путин не предполагался. Мы видели, как родственников встречали, что им показывали, что объясняли. В один момент все изменилось, стали все красить, чистить, старые заборы ломать. Когда появился Путин, появился и Аркаша Мамонтов...

Я написал репортаж, в среду, «Видяево печали нашей», но решили поставить его в номер на субботу, потому что субботний номер больше читают, да и репортаж был размером с три полосы. В субботу утром я вышел в киоск за газетой – газеты нет, походил вокруг своего дома на Шаболовке по разным киоскам – нет газеты, не привезли. После обеда пошел за газетой – нет газеты. А в понедельник на летучке главный редактор Виталий Третьяков говорит, что впервые за десять лет газета не вышла, сломалась типография. И только через несколько лет я узнал, что типография не сломалась, просто номер был изъят.

– Думаете, Третьяков знал об этом?

– Нет, я не думаю, что знал. Мне говорили, что знал, но у меня уверенности нет. Меня удивило, что Третьяков сказал, что есть несколько десятков экземпляров в библиотеке, кому, мол, нужны авторские экземпляры, можете их там взять. Но, знаете, бывает, что типография сломалась, первые сто экземпляров напечатав.

– Вы и не подозреваете, что на Третьякова надавили?

– Подозреваю, что надавили. Потом уже я узнал, что газета из печати не вышла по причине того, что она печаталась в типографии администрации президента, в типографии бывшей «Правды»…

У Литвинович описана ситуация с «Курском» и, читая ее, начинаешь понимать, как все происходило, почему изъяли этот номер. Путин был, конечно, в Видяево совершенно растерян, он реально боялся. В какой-то из своих заметок написал, что мне показалось, что он– трусливый человек. Когда с родственниками был разговор, было видно, что он совершенно растерян, совершенно не готов, и ситуацию это никак не может решить. Он все время сваливал на олигархов, обвинял, что они развалили флот. Выходило, что подводную лодку утопили олигархи. Обещал, что с олигархами разберемся. А там все время из зала были какие-то крики. «А что с ребенком-то с моим?» – кричала какая-то бабушка. А Путин говорил: «Олигархи развалили…». А там в это время происходила чисто человеческая истерика. Молодая женщина кричала: «Я чувствую, что они еще живы, сделайте что-нибудь!». А Путин отвечал: «Они развалили флот, а теперь вот еще пытаются использовать эту трагедию против нас. Разберемся!»

– Насчет использования трагедии… Как вы оцениваете это сейчас, не пытались ее действительно использовать?

– Сложный вопрос, не могу на него ответить. Наверное, в итоге так и было. Литвинович, собственно, тоже об этом говорит, косвенно.

– [Сергей] Доренко говорил публично (эта же версия звучала, если не ошибаюсь, в показаниях [Бориса] Березовского в суде в Лондоне, когда он судился с Абрамовичем), – версия о том, что Путин лично звонил Доренко и был в бешенстве от того, как освещается эта трагедия на «Первом канале», на ОРТ тогда еще. И будто бы это стало причиной, почему Доренко ушел с канала. И, в частности, этих женщин, которых показывал Доренко в своем сюжете, он называл нанятыми блядями (извините за выражение, это цитата), – мол, это актрисы, которые играли в сюжете роль матерей и жен этих подводников.

– Я эту информацию, честно говоря, пропустил, но как-то очень это неправдоподобно [звучит]. Путин там был, в этом клубе поселка Видяево, он все видел. Когда он приземлился, толпа ждала его у входа в Дом культуры, и он пошел к этой толпе. Я очень хорошо помню, как дедушка пьяненький выскочил: «Дайте пожать руку настоящему человеку», абсолютно такой пьяненький дедушка. А вокруг эти женщины стояли достаточно тихо, потому что они впервые увидели человека, который действительно мог что-то решить. До этого Дом культуры представлял собой большую поликлинику, где стоял запах валерьянки, где все ходили, схватившись за сердце, и никто не понимал, что происходит, а тут вдруг все как-то структурировалось. Путин видел этих людей. Какие там могут быть актрисы? Это сложно очень понять.

Если так действительно было сказано, то это– верх цинизма, потому что он видел этих абсолютно простых женщин со всей страны, простых русских, украинских женщин, из Дагестана еще были...

– Эта версия существует так или иначе, но мы не знаем, правда это или нет. Но, если даже это так и было, если мы верим показаниям Березовского и Доренко, то мы все равно не знаем, сам ли Путин это придумал, или люди вокруг него, достаточно циничные, ему эту идею в голову внедрили.

– Да, вполне возможно, что они, наверное, это и произнесли, потому что сам Путин не мог все-таки – он видел этих людей вокруг себя, общался два часа. Когда неожиданно, через полгода, Третьяков ушел из «Независимой газеты», ее главным редактором стала [уволенная с ОРТ глава дирекции новостей] Татьяна Кошкарева. И, когда она знакомилась с теми, кого она не знала в редакции (а я с ней до этого не работал), об этом речь зашла, и она тогда сказала: «А, значит, и на «Независимую» давили, как на нас на телевидении». Как мы знаем, Кошкаревабыла с ОРТ уволена после этих вот событий с подводной лодкой.

– Да-да, она с [затем – генеральным директором газеты Рустамом] Нарзикуловым ушли с ОРТ после «Курска»…

– И пришли в «Независимую газету»...

Третьяков к этому времени уже перешел, думаю, совершенно точно, на сторону Путина. Я помню хорошо, он сделал большое интервью с Путиным, и оно было настолько комплиментарным! Никогда не забуду этого эпизода. Номер готовился к печати вечером, часов в восемь сдавался, и дежурный редактор искал иллюстрацию. А интервью это было всем настолько неприятно, что он выбрал фото, где сидит такой маленький-премаленький Путин, а Третьяков [над ним] нависает. Третьякова не было в редакции, он обычно уезжал до сдачи номера... Выходит тираж с этой фотографией, мне люди из администрации президента (у меня тогда еще были знакомые) звонят: «Вы что, ребят? У вашего Третьякова мания величия, что он такую фотографию поставил? Ничего человек не понимает?» Я сказал, что Третьякова просто не было, а нам всем такая фотография понравилась.

У нас не было никаких разногласий, но при Кошкаревой с Нарзикуловым «Независимая» мне уже не нравилась. Третьяков, при всех его особенностях, толерантный был очень человек, – он позволял присутствовать в «Независимой» всем мнениям. Он старался оставить «Независимую газету» толстой, с огромным количеством приложений. Там было место действительно всем, был широчайший диапазон мнений. Как только появилась Кошкарева, это сразу прекратилось.

– Какие мнения были непозволительны?

– Скажем так, консервативные.

– Как думаете, то, что Третьяков, как вы говорите, «перешел на сторону Путина», – это его разочарование в Березовском, очарование Путиным или что-то еще?

– Думаю, очарование Путиным.

Советский человек на «Би-би-си»

– Через несколько лет после этого наступил момент, когда вы проснулись знаменитым. Вы это почувствовали?
– В моей жизни моментов, когда я проснулся знаменитым, было очень много.
– То есть, это не был самый яркий момент в журналистской биографии?

– Если вы имеете в виду то, что я проснулся знаменитым после истории с «Московским корреспондентом», то– отнюдь нет. Я проснулся реально знаменитым после моего первого репортажа по«Би-би-си». Я был первым советским человеком, который был официально аккредитован при МИД как корреспондент«Би-би-си», еще в Советском Союзе. (Британцы, работавшие на«Би-би-си» в СССР, естественно, были). Официальную аккредитацию я получил в середине 91-го года, а первый репортаж сделал в сентябре 1989-го. И вот тогда я проснулся реально знаменитым, и до такой степени, что один мой родственник, который работал тогда в Жуковском в Центральном авиационном государственном институте на очень большой должности, бегал по участку, схватившись за голову, и говорил: «Теперь нас всех выгонят с работы, Нехорошев нас всех подвел под последнюю черту».

Времена были, как сейчас говорят, стремные. И те, кто работал на западные радиостанции, держались вместе. Таких было сначала три человека: Дмитрий Волчек, Андрей Бабицкий, я– третий, потом еще появился Марк Дейч, другие... Мы старались работать из одной квартиры, чтобы в случае чего помирать вместе. Я очень боялся [работать на«Би-би-си»], и в первый год вообще не брал никакие гонорары, за год скопилась достаточно большая сумма. Параллельно печатался в прибалтийской прессе, они тогда платили хорошие деньги, на них и жил. Я не брал зарплату на«Би-би-си» на случай ареста, думал сказать, что работал ради любви к прессе и к свободе. Впрочем, я так на самом деле и думал.

– В это время полным ходом идет перестройка...

– Да, и только-только перестали глушить западные радиостанции.

– И вы все равно так боитесь, несмотря на все разговоры про гласность? В реальной жизни журналистской это не очень ощущалось?

– Ну, как это ощущалось? Была такая еженедельная газета «Книжное обозрение», которая в горбачевские времена стала соперничать с «Московскими новостями». Замечательный ее редактор, бывший редактор «Московского комсомольца», Евгений Аверин был абсолютно партийным советским человеком, но с амбициями. И однажды нам принесли статью внучки Чуковского «Вернуть Солженицыну гражданство СССР», которую побоялись публиковать «Московские новости». Самое начало 89-го. И Аверин взялся эту статью публиковать, она проходила по отделу, где я работал, – «Пропаганда литературы и искусства». В последний момент Аверин, естественно, отвез мою верстку в ЦК, где вычеркнули несколько кусков – о слежке за Солженицыным агентами КГБ и о том, что один из ближайших его друзей, скорее всего, был убит агентами КГБ. Это пример того, что можно было уже все, кроме того, что касалось КГБ. С другой стороны, люди чего-то боялись сами, все уже, казалось бы, было разрешено...

И вот тогда, на«Би-би-си», я просыпался знаменитым чуть ли не каждый день. И в августе 91-го все три дня я просидел в Белом доме, круглосуточно передавал оттуда. Когда Горбачев вернулся в Москву, он, если вы помните, сказал, что они в Форосе слушали«Би-би-си». И опять я проснулся знаменитым.

– Да, точно, он говорил.

– И поэтому на следующий день в Кремле, где я был тогда аккредитован как корреспондент латышской газеты «Советская молодежь», но работал на«Би-би-си», и все это знали…

– У вас что-то очень много прикрытий, Григорий.

– Нужно было как-то официально аккредитоваться, и я сотрудничал с этой газетой «Советская молодежь», я для них писал.«Би-би-си» посылало полгода в МИД письма, меня приглашал на собеседование сотрудник МИДа господин Соколенко (до сих пор там работает, по-моему, начальником отдела протокола). Мы с ним пили кофе в буфете тогдашнего АПН, всегда за мой счет, и Соколенко говорил: «Григорий, мы следим за вашими передачами, за вашей работой, да и англичане просят вас аккредитовать. Вы понимаете, мы, в общем-то, готовы, но иногда в вашей работе бывает некая неточность. Давайте договоримся так: если вы сомневаетесь в чем-то, вы перед тем как передать репортаж в Лондон, будете нам звонить и читать нам, и мы сомнительные вопросы будем снимать». Как понимаете, договоренности у нас с Соколенко не случилось...

Так вот, 22 августа в Кремле началось внеочередное заседание съезда народных депутатов СССР, и Горбачев после выступления вышел в фойе, на вопросы журналистов не отвечал, и тут я бросился к нему с криком: «Михал Сергеич, я– с«Би-би-си», вы меня в Форосе слушали!» И тут случилась перегруппировка охраны, я оказался перед Горбачевым и взял первое за всю историю«Би-би-си» интервью у президента СССР. Он ответил всего на три вопроса, очень тогда надеялся, что с Союзным договором все получится.

И, вдохновленный интервью с президентом СССР, я позвонил вечером господину Соколенко в МИД и сказал: «Владимир Григорьевич, я сегодня сделал интервью с президентом СССР, когда вы мне аккредитацию дадите?» Он попросил прислать запрос еще раз. Прошло еще где-то полгода, и в коридоре суда над КПСС я встретил заместителя министра иностранных дел. Я его знал еще до того, как он стал замминистра, у нас были общие знакомые, и я сказал ему о своей проблеме. «Гриш, напишите мне, чтоб я не забыл, – сказал он, – и когда я вернусь из зала, вы мне эту бумажку дайте». Я вернулся на диванчик, где мы сидели с Ольгой Бычковой, и Оля предложила написать как-нибудь хитро, чтобы ему в память запало. Я и написал: «Князь Федор Вадимыч, холоп Нехорошев челом вам бьет, поскольку – не помню точно – ваши нерадивые слуги лишают возможности Нехорошева работать официально на«Би-би-си». Он вышел, я отдал ему эту бумагу. Через неделю звонит мне Соколенко, приглашает меня опять в кафе АПН. У вас какие-то близкие отношения с ним? – спрашивает. – Что значит «князь Федор Вадимыч, холоп челом бьет»? Не знаю, поверил ли Соколенко, что это шутка, но через два дня я получил аккредитацию.

А после«Би-би-си» я некоторое время ничего не делал, поскольку там заработал много денег, – читал книжки, писал рассказы, но тянуло в журналистику. И меня пригласили в газету «Мегаполис-экспресс» с просьбой сделать из нее бульварную газету. А я, когда жил в Лондоне, читал желтую прессу,– англичане обычно складывают прочитанные за неделю газеты у дверей своих особняков. И я в субботу брал эту пачечку, у какой-нибудь двери, и все воскресенье читал. И главный редактор «Мегаполис-экспресс», Владимир Палыч Волин, решил переделать эту очень серьезную газету, чем-то напоминавшую «Московские новости», но худшего качества, более скучную, в «серьезный» таблоид– все, что и в настоящих газетах, но с пикантными подробностями. Мы стали делать все-таки неSun, аDailyExpress, в котором нет придумок, безудержной фантазии.

– Секса, надеюсь, было много?

– С сексом как-то не получалось, потому что секс в то время, в 95–96-ом году…

– Выборы Ельцина! Какой уж тут секс...

– Да. Смотрите, в 95-м году, впервые приехала в Россию бывшая любимая женщина Эдуарда Лимонова Елена Щапова, та самая Леночка, которая описана в романе «Это я, Эдичка». Очень эпатажная женщина. Ей было около 50, и она решила поразить Москву– захотела сняться обнаженной, прикрывалась только двумя веерами. Фотосессию делал лучший фотограф. На обложке был заголовок: «Сладкая женщина Лимонова», она– с веером, видна грудь. Но все это было как будто обои в цветочек... С сексом тогда были проблемы, и секса в «Мегаполис-Экспрессе» было мало. Он был с каким-то советским оттенком.

Но то, что имело эффект (и это уже описано в каких-то академических изданиях по истории современного искусства), – мы впервые, подробно, в каждом номере на разворот, стали писать о современном искусстве, о художниках-акционистах– о Бренере, Кулике... Серьезные демократические газеты, как, например, «Независимая», их считали фриками, так же считала только появившаяся «Российская газета», а «Куранты» – просто придуками, которые пользуются плодами демократии. Никто о них не писал. А мы просто описывали акции, брали интервью. Я помню, сделал интервью с Олегом Куликом впервые, он говорил, что собирается в стокгольмском Музее современного искусства экспонировать свою работу «Плодородие» – железный бык совокупляется с железной коровой. Там будет стоять такой насос, говорил он, который будет впрыскивать молоко, в мощном экстазе. И вот эту работу, продолжал он, мне пообещал профинансировать банк «Менатеп». Был жуткий скандал– пришли какие-то люди из «Менатепа», серьезные, в серых костюмах, говорили, что такого не может быть, что мы должны написать опровержение, что это позорит всю идею банковского дела..

Вы представьте себе, что художники-акционисты делали в те годы! Сейчас знаменита история сPussyRiot, но в 95-м году, когда на месте Храма Христа Спасителя был бассейн, один из современных художников, Александр Бренер, устроил акцию «Семя» – забрался на вышку и стал там заниматься мастурбацией. А мы хотели делать «Мегаполис» газетой популярной, поэтому это были совершенно точно наши темы,– ничего не нужно было придумывать, нужно было просто описать. А люди открывали от этого рот.

Знакомство с бизнесменом

– Как вы нашли друг друга с [бизнесменом Александром] Лебедевым?

– Я много лет приятельствовал с его пресс-секретарем, до Лебедева он работал у [Константина] Затулина. Он иногда приглашал меня в какие-то поездки, связанные с делами Затулина. И когда он стал пресс-секретарем Лебедева, через некоторое время он мне позвонил,– Лебедев захотел написать роман.

– Боже мой, он использует труд литературных рабов!

– Я в детстве мечтал быть писателем, потом просто слишком увлекся журналистикой. И мне показалось, что когда журналистика кончится, будет неинтересно, я займусь писательством. Артем спросил, не хочу ли я написать роман для Лебедева? Есть одна тема, которую он хочет изложить в форме романа, детективного. Предлагает хорошие деньги. Я подумал– хороший вариант. Я достал какие-то свои старые повести почитать Лебедеву. Мы с ним встретились, и он стал рассказывать, что он хочет написать роман, как он боролся с казино, а за это ему вредила лизинговая компания, всякие злые люди, которые, видимо, связаны с казино, против которых он боролся. Короче, месяцев за восемь я этот роман написал, потом еще месяца четыре шли переделки, какие-то дополнения. В итоге он так его и не издал, хотя я знаю, что он сделал три экземпляра, переплел их, а один экземпляр подарил генпрокурору [Юрию] Чайке (мне его пресс-секретарь с превеликим удовольствием сообщил, что мой роман находится у прокурора). Я не знаю, для чего все это Лебедеву было нужно. В какой-то момент, когда я писал роман, Лебедев стал акционером «Новой газеты».

– Лето 2006 года.

– Да. Стал спрашивать о журналистах «Новой газеты», что я думаю о «Новой газете», как-то консультировался. Потом в какой-то момент, когда я был главным редактором dp.ru, ему приходит в голову выпускать ежедневный московский таблоид,– он предлагает мне составить концепцию, бизнес-план... Он хотел зарегистрировать газету со словом «Москва». «Московский курьер» уже был зарегистрирован, хотя газета не выходила ни разу. Я искалназвание, нашел «Московский корреспондент». Лебедев предложили газету, и сайт, зарегистрировать на мое имя– говорил, что на его имя не получится, будут большие проблемы. А потом, больше полугода, то начинаем, то не начинаем. Мне все надоело.

Неожиданно Лебедев меня приглашает и говорит, что нашел помещение для газеты, приводит на Знаменку– такая старинная барская квартира, пятикомнатная, метров 140. Предполагалось, что здесь будет для его сына ателье по пошиву одежды– были огромные зеркала, итальянские кресла, шторы бахромой,черные перила, красный пол. Мой приятель, которого я хотел сделать заместителем, сказал мне, что не пойдет ко мне,– мол, это все несерьезно, – делать боевую газету в каком-то гламурном бутике.

– Вы понимали уже, что нужна боевая газета?

– Мы хотели сделать настоящий таблоид, нападающий все время, предполагали что-то среднее сделать междуDailymail иEvening Standard.

– А стояла задача [Юрия] Лужкова мочить?

– «Гриша, нужно мочить Лужкова» – нет, такого не было. Но у меня отношение к Лужкову было такое же, как и у Лебедева,– я не с закрытыми глазами живу, работал в политической журналистике, знаю, что происходит. Я бы с удовольствием сам бы по себе боролся с Лужковым.

– Как для вас началась история скандала с [Алиной] Кабаевой? Были ли вы заказчиком этой статьи?

– Газета уже выходила, с 1 сентября до конца года, она уже была очень скандальной, уже начались всякие неприятности. Нас начали выбрасывать из киосков, начали разрывать контракты по распространению, все время приходили какие-то судебные иски, которые привозил курьер в чине не ниже полковника курьерской службы. В нашу гламурную редакцию зимой входил в каракулевой шапке полковник и протягивал письмо с судебной повесткой. Стали срывать нашу рекламу, однажды вандалы сорвали 300 000 рекламных стикеров по всему метро за одну ночь. Было понятно, что идет давление.

– Со стороны мэрии было?

– Да.

– Основания – это отношения с Лебедевым или ваши статьи?

– Наши публикации. Мы, кстати, ни одного суда не проиграли.

– А что такого вы писали, что так раздражало мэрию?

– Публикаций было много разных. В основном раздражали вещи, связанные с некачественным строительством, состоянием домов. Негатив против Лужкова накопился очень у многих людей, на уровне ДЭЗов, ЖЭКов, и они все пошли к нам, стали нам рассказывать.

Когда начались выборы в ГосДуму (а мы по закону не могли писать о выборах– меньше года прошло с момента нашей регистрации), было общественное разбирательство по поводу нашей газеты в Центризбиркоме. Претензии были, что мы нарушаем закон о выборах, потому что пишем о них. Я там доказывал, что мы не можем закрыть глаза на какую-то часть действительности, на выборы, мы просто пишем о выборной кампании, и это не запрещено законом. Мосизбирком с нами судился, но мы все суды выиграли.

Потом переехали в более просторное помещение, метров 300, не гламурное, а простое офисное. Газета выходила, Лебедев часто приезжал в редакцию, знал почти всех корреспондентов лично, видно было, что ему в кайф. И говорил, что не верил в такой успех, что всем дико нравится. Да, и однажды он показывал эту газету Путину, несколько экземпляров. Путин посмотрел, она ему очень понравилась– сказал: «Прикольно». Это был тот момент, когда Лебедев встречался с Путиным, и тот его попросил не баллотироваться в депутаты Госдумы– чтобы не было олигархов. Лебедев согласился.

– Это выборы 2007-го в парламент?

– Да, в Госдуму. В общем, шло как шло. В конце года была итоговая пресс-конференция Лужкова, и нашего корреспондента пытались туда не пустить. Потом когда пустили, слово пытались не дать. Но девушка у нас была такая активная– Надя Королева (она потом новость про Кабаеву и принесла), она прорвалась к микрофону. И, когда Лужков услышал слова «Московский корреспондент», сказал: «Ага, да-да, знаю вашу газету– освежевывает меня ваша газета. Продолжайте в том же духе». Это был триумф...

Мировой скандал

– Номер про Кабаеву вышел 12 апреля, а числа шестого или седьмого Лебедев пригласил меня к себе в гости по вопросу газеты, он сказал, что ему все нравится, что он строит большое офисное помещение на Профсоюзной улице, что нужно больше сенсаций. «Не брезгуйте слухами, – сказал он. – Если нет сенсаций, то давайте слухи. Иногда я даже сам могу вам какие-то слухи рассказывать». Разговор поставлен грамотно: сначала человек хвалит, обещает интересные вещи, а потом что-то критикует и предлагает. На следующей неделе почти в каждом номере были какие-то сенсации, а в пятницу я понял, что на субботу получается просто скучнейший номер. Просто не на что положить глаз. Я забеспокоился.

– И ушел пить коньяк.

– Нет, я не ушел пить коньяк.

– Так рассказывал Slon.ru [заместитель главного редактора «Московского корреспондента»] Игорь Дудинский.

– Я просто пошел погулять по улице, пару раз обошел библиотеку Ленина, пошел по Каменному мосту к Театру эстрады, и на середине моста получил звонок– Дудинский сказал, что Надя месяц назад рассказывала мне историю про то, что у Путина с Кабаевой какие-то отношения. «Давай сделаем этот слух сенсацией номера?» (Я ему, как своему заместителю, говорил о своем разговоре с Лебедевым). Хорошо, сказал я, и пошел с середины Каменного моста прямо в редакцию. Я очень верил этому человеку, Наде Королевой. Надина знакомая из каких-то спецслужб [эту историю ей] рассказала. И она долго проверяла, списывалась с другими своими знакомыми, вроде, информация подтверждалась. Я сказал: «Хорошо, вы напишите». Но она в тот день занималась чем-то другим. Говорю: тогда расскажите [корреспонденту] Сереже Тополю. А он только-только пришел к нам работать.

– Две недели!

– И был готов на великие подвиги. Потом я сам позвонил своим знакомым, чтоб проверить этот слух. И вроде мои знакомые, достаточно высокопоставленные, сказали, что да, такой слух фигурирует. И даже были какие-то попытки, как мне сказали, этот слух легализовать, но потом от них отказались.

Мы сделали этот материал: Надя и Дудинский контролировали, Сережа написал, я везде поставил знаки вопроса, слова «как говорят», «по слухам». Это был слух. И в последний момент, когда все было сверстано, я засомневался. Но Дудинский сказал: «Ну что ты, слушай, подано как слух. У Лебедева с чувством юмора все хорошо. До Путина не дойдет. А если и дойдет, то плюнет и размажет». Он меня убедил.

– Засомневались почему?

– Потому что это Путин. Я его видел в некоторых ситуациях, достаточно близко – в Видяево, на саммите в Душанбе, на трехсотлетии Петербурга. Я работал в «Независимой» и в «Политическом журнале», изучал его окружение, нравы. На какую-то секунду что-то во мне дрогнуло, нехорошо стало. Но на первой полосе стояло слово «сочетаются» – на случай судебных исков. «Сочетаются» слово многозначное. А потом начались все эти известные вам события.

– А вы Лебедеву не позвонили?

– Я не позвонил ни Лебедеву, ни Артему потому, что изначально была договоренность, что ответственность– на мне, и по закону о СМИ она на мне. Я всегда Лебедева воспринимал как человека либерального и критически настроенного к мерзостям власти. Видел иногда некую двойную игру, но не придавал этому значения (меня, конечно, очень смущали его отношения с «Родиной»). Словом, мне даже в голову не пришло позвонить Лебедеву.

– В общем, в принципе, у вас была свобода.

– У меня была абсолютная свобода. И, когда скандал разразился, Лебедев позвонил мне, я об этом много раз рассказывал, и сказал, что по мировым стандартам все правильно, нет претензий, но вы же понимаете, где мы живем. И потом, когда начались странные допросы…

– Странные допросы – вас?

– Да.

– Со стороны кого?

– Непонятно, что это за спецслужбы были. Лебедев говорит, что это инициатива одного из руководителей банка, что он бежал впереди паровоза, что не поставил его в известность. А меня допрашивали два человека, в одном из филиалов банка Лебедева, – откуда появилась эта информация и т.д.

– Вас забрали из редакции?

– Приехали, забрали из редакции на большом бронированном автомобиле, отвезли в один из офисов Лебедева, стали допрашивать, угрожать– что пустят по миру меня и мою семью, что это все сделано для дискредитации Лебедева, что у него будут большие проблемы с бизнесом, что так это не пройдет. Я сказал: «А какие претензии к Лебедеву? Я отвечаю за все по закону». Они сказали: «Ну какие законы, ты что? В этой стране живут по понятиям». Потом они сказали, что завтра утром я должен прийти хорошо выспавшимся, они побеседуют со мной на детекторе лжи.

Я приехал в редакцию, позвонил Лебедеву и сказал, что не собираюсь, для меня это унизительно, что ухожу в отставку. Лебедев сказал, что ничего не знает, что, видимо, люди из банка подсуетились, никаких детекторов лжи... Конечно, никуда не ходи, сказал он, продолжай разруливать ситуацию. На утро я пришел в редакцию, а в 12 часов, когда я должен был быть на детекторе лжи, они позвонили и сказали: «А почему вас нет?» Я сказал, что Александр Евгеньевич сказал, чтобы я не ходил.

– И они отстали?

– Да. А потом Путин сказал про «сопливые носы» [на пресс-конференции в Италии]. Тут вот такая история. В тот день, когда меня допрашивали, в то утро я поехал хоронить свою тетю в подмосковную Удельную. Было солнечно, а я не очень тепло оделся.

– И в натуральном виде простудился на похоронах.

– Ну да. И, когда меня допрашивали, у меня из носа лило со страшной силой. Хотя есть и другая версия [возникновения слов о носах], – мне пресс-секретарь рассказывал, что однажды Лебедев не смог прийти к Путину на какой-то прием, у него был грипп...

И, когда все это на пресс-конференции прозвучало, я позвонил пресс-секретарю Лебедева. Он сказал, что это– конец. В понедельник, когда начался скандал, то Лебедев сказал – распутывайте как-то эту ситуацию, по мировым стандартам вы поступили правильно. Мы стали продолжать, нашли даже отца Кабаевой,в маленьком городке в Узбекистане. (Сережа Тополь его нашел по своим старым связям). Отец сказал, что тоже ничего не слышал, но если это так, то будет очень здорово. Мол, настоящий мужик, я его очень уважаю.

Все время звонили и Кабаевой. Она [говорила] ни да, ни нет. Потом к ней на съезде «Единой России» подошли, спросили ее об этом, она тоже ушла от ответа. И только через два дня пресс-секретарь сказала, что это все не соответствует действительности. Но два дня Кабаева ничего не говорила... Спрашивали у ее подруг, у [Светланы] Хоркиной. Те ответили, что ничего не знают.

После второй публикации меня вызвал Лебедев и сказал: «Вы что делаете? Продолжаете в том же духе? Вы, что с ума сошли?» Я говорю: «Александр Евгеньевич, вы же сами сказали разруливать ситуацию. Вот я ее и разруливаю, по-журналистски». Он: «Нет, все. Опять меня терзают и угрожают». В данном случае консолидированной позиции не было. Лебедев тоже как-то не понимал, как это все будет развиваться дальше...

Когда в пятницу все прозвучало, у нас уже был готов номер, полностью сделанный, приехал Лебедев. Стали обсуждать, что делать. Может, закроем? – говорит. Поскольку я уже устал от всего, я не стал отстаивать [газету] и сказал, да, лучше закрыть. Тут же его пресс-секретарь стал звонить агентствам – сказать, что закрываемся. Лебедев сам попросил отключить интернет-версию, посидели у меня в кабинете втроем...

А потом началась вторая волна. Наверное, Александр Евгеньевич не ожидал, что будет такая реакция на закрытие газеты. Преподносилось, что она оказалась неудачным бизнес-проектом, но она никак не могла быть бизнес-проектом! Она же выходила меньше года... Потом появилось письмо украинского медиамагната [Михаила] Бродского, где он писал, что приглашает Нехорошева работать к себе в Киев, потому что на Украине– настоящая свобода слова. В какой-то момент я серьезно к этому отнесся, раздумывал. Думал о книжке, меня волновало и то, что я Лебедеву какие-то неприятности доставил. Уеду, думал я, с Лебедева все подозрения снимутся.

– Но это – очередной скандал: Нехорошев уезжает из России потому, что там цензура.

– Видимо, логика Лебедева была похожей. Только я успел об этом подумать, как тут же вызывает Лебедев и спрашивает, что я думаю по поводу этого предложения. Я говорю: «Давайте, Александр Евгеньевич, я поеду, с вас эти глупые подозрения снимутся». А разве я не знаю, спросил он, что в истории с [Иваном] Рыбкиным Бродский как-то завязан. Да вас там просто убьют, говорит, а на меня свалят, тогда уж мне точно будут кранты. Давайте, я вас отправлю куда-нибудь за границу, приставлю к вам охрану. И ко мне приставили охрану. Вот тогда я стал реально бояться. Даже за сигаретами в соседний киоск вызывал охрану...

Потом он поехал в Париж, что-то он там рассказал об этой истории опять не такое. Честное слово, не помню, но по новой пошла волна на него, была публикация в журнале «Власть», [Михаил] Зыгарь опубликовал...

Потом мне позвонила моя старинная подруга Ксения Соколова, что они хотят с Собчак сделать интервью с Лебедевым, я их свел. И тогда он выдал версию, вдруг неожиданно появившуюся, что Лужков подменил [тираж]. Ксения Соколова там хорошо сказала: представляю, как маленький лысый человек тайно пробирается в типографию ночью, останавливает типографскую машину, меняет... На что он сказал: «Ну, что вы, Ксения, там другие способы есть». Посмеяться– посмеялись, но Лужков подал в суд. А у Лебедева была линия защиты [в суде], что Лужковых в России много. Пресс-секретарь его собрал [данные] всех Лужковых, которых больше всего оказалось в Екатеринбурге, сто, может, кто-то из них, говорят. В итоге они, Лебедев, проиграли,– понятно, какой Лужков имелся в виду.

Последнее его изобретение было в том, что Лужков купил меня, подарил мне квартиру, в своем блоге написал– подарил Нехорошеву квартиру. А Нехорошевых же, в случае судебных исков, тоже много...

А ровно через год на сайте «Экспресс-газете» появляется информация, что у Кабаевой появился ребенок, потом эта информация исчезает, начинается обсуждение всего этого в прессе, проходит большой круглый стол (на самом деле – эфир программы Елены Рыковцевой – Slon) на радио «Свобода» о том, куда делась Людмила Путина. Обсуждают и нашу публикацию, и публикацию в «Экспресс-газете»... Одновременно меня просит «Деловой Петербург» написать колонку. Я пишу, что, если бы они в суд подали, суд расставил бы все по своим местам, слухи исчезли бы моментально. Но поскольку ребята решили действовать жлобским методом, и сам Лебедев был не прав, то это будет продолжаться бесконечно. Насколько я знаю, эта колонка Лебедева взбесила, и я превратился во врага.

– И вы теперь не общаетесь?

– Мы не общаемся уже давно. А огромному количеству моих коллег журналистов до сих пор кажется, что это был какой-то заговор.

– Спецоперация.

– Спецоперация. Причем, как бы, даже очень серьезные люди, мои коллеги, иностранные журналисты, считают, что это была спецоперация, в которой и я, и эта девочка, все были использованы. Я ни в какую спецоперацию не верю. Я стопроцентно в полном, здравом сознании это делал, я знаю всех персонажей этой истории, знаю, что для Дудинского эти слухи, сплетни, художественный эффект акции– это жизнь. Он вообще считает, что это один из лучших дней, лучших недель его жизни. И я понимаю, что Лебедев даже не предполагал, что существуют такие журналисты, как Дудинский, никогда не сталкивался с такими людьми – с людьми-феериями, у которых все смешано в голове: поэзия переходит в прозу, проза переходит в жизнь. Некоторые вещи, конечно, людям типа Лебедева понять невозможно, хотя он, впрочем, любит Пелевина.

Или, вот, пресс-секретарь говорит, как, мол, ты мог не согласовать [публикацию] с Лебедевым? Почему я должен согласовывать? Никто так не делает, говорю. «Так делают во всем мире». Да не делают так во всем мире! Это делают исключительно в нашей бедной сторонушке. «Думаешь, люди изEveningStandard не согласовывают?». Я думаю, что нет, а Артем говорит, что знает, что согласовывают, звонят, наверное, по проблемным материалам. Я ему сказал, что это проблемы конкретных людей изEveningStandard. На самом деле этого ни один английский журналист делать не будет. И вот у людей типа пресс-секретаря в голове это не укладывается.

– Эта история вам больше не мешает?

– Она возникает все время, так или иначе. Но, на самом деле, она, кроме Лебедева и журналистов, не волнует, во власти– явно уже никого не волнует.

– Ну, а что сложнее – олигархи или государство в качестве владельца?

– Единственное, что для всех самое неприятное в истории современной журналистики,– это коррупция.

– То есть не попытки ограничить прессу?

– Прессу ограничивает коррупция– тогда, когда никто и не занимается ограничением. Когда тебя за руку поймали, и ты уже на крючке, тебя ограничивать очень легко. Из коррупции появляется не только цензура, но и самоцензура. Появляется нездоровое отношение в коллективе, когда все друг друга подозревают в чем-то. Совсем недавно я написал большое расследование про тех людей, кто привез пояс Богородицы (можете посмотреть в моем блоге). Она вышла ровно тогда, когда отца Ефрема арестовали в Греции. А у меня в статье было написано, что его арестуют. И это не нужно быть семи пядей во лбу, нужно было читать греческую прессу на английском языке, что я и сделал... Его арестовали, и тут же было созданы всякие группы поддержки отца Ефрема, православные чекисты создали. И все, естественно, обвинили меня в том, что статья продажная, проплаченная. Я написал пресс-секретарю общества «Андреевский флаг», который привозил пояс Богородицы, не стыдно ли вообще писать такое. Кто мог заплатить мне за эту статью? Кто мог купить меня? А он в«Фейсбуке» мне поставил лайк. Все действует на пропагандистском уровне– что вся журналистика куплена, все проплачено. А началось это все с коррупции, и она задавила всех.