«Мы не захватывали Москву!» Польский историк о российском Дне народного единства

Четвертого ноября в России отмечают день, когда из Кремля «выгнали польских захватчиков» (1612). А в Польше любят вспоминать, как «русский царь присягал на верность польскому королю» (1611). Какие события на самом деле связаны с российским Днем народного единства — и почему память о них до сих пор мифологизирована в обеих странах?

На эти вопросы польский дипломат и историк, ведущий специалист по Московской Руси, бывший директор Польского института в Петербурге и Польского культурного центра в Москве профессор Хиероним Граля отвечает в интервью историку и журналисту, сотруднику журнала «Новая Польша» Бартломею Гайосу.

Первоначально интервью было опубликовано в ютуб-проекте Бартломея Гайоса Polihistor. С любезного разрешения автора публикуем в открытом доступе сокращенный вариант интереснейшего разговора. Полностью этот лонгрид можно прочитать здесь.

Бартломей Гайос: Наш разговор мне хотелось бы начать со сцены, разыгравшейся в Кремле в 1947 году. Тогда Сергея Эйзенштейна — режиссера советского блокбастера «Иван Грозный» — пригласил к себе Сталин, и разговор начался с вопроса, изучал ли Эйзенштейн историю. Тот ответил, что более или менее. На это Сталин сказал, что Иван Грозный был великим и мудрым правителем, хотя совершил одну ошибку: «Он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени». Согласны ли вы со Сталиным или все же истоки Смутного времени лежат в чем-то ином?

Хиероним Граля: Корни Смутного времени, конечно, в различных ошибках Ивана Грозного, но не в этой. Террор опричнины должен был нравиться Сталину, поскольку этот террор действовал вслепую и на устрашение. Под нож шли князья и бояре, их дворы, их семьи, их окружение, их прислуга и тысячи случайных людей; целые города: население Новгорода, чудом уцелевшее население Пскова, города в Ливонии, к примеру, где люди так ожидали русского «освобождения», что взрывали себя, лишь бы не попасть в руки к «освободителям».

Террор Ивана Грозного обескровил Россию, причем практически равномерно. Это неправда, что он обескровил только элиты. Их тоже, однако прежде всего страшную цену за это правление заплатил феодальный средний класс — служилые люди, дворяне. Это они шли воевать, это их вырезали, когда вырезали их покровителей, древнюю аристократию: уничтожали ее — уничтожали и клиентелу. Террор проникал глубоко.

Неправда также то, что Иван Грозный разгромил княжеские корпорации. Он вырезал значительную часть элит, но даже семейства, к которым он испытывал неприязнь, — как, к примеру, Шуйские — прекрасно пережили опричнину. Если бы они не выжили, откуда бы взялся Василий Шуйский, следующий царь после Дмитрия I Самозванца? Выжили и Бельские, и Мстиславские, и Голицыны, и Куракины.

Так что представление Сталина — это представление, я сказал бы, дилетанта, жадно глотавшего довольно расплывчатые сведения из учебников, которому — так же, как Ивану Грозному — конечно, никто не осмеливался сказать, что он дилетант.

То есть Иван Грозный оставляет Московское государство в кризисе…

Он оставляет его страшно обескровленным, и при этом у него полностью исчерпаны экономические ресурсы. Это государство находится в состоянии коллапса, так обстоит дело. А вдобавок у Грозного нет бесспорного наследника престола, поскольку готовившийся в наследники Иван Иванович погибает при таинственных обстоятельствах — якобы от отцовского удара царским жезлом в висок. После этого остается более слабый, особенно с точки зрения здоровья, сын Федор, о котором упорно говорят, что это чуть ли не душевнобольной импотент.

Никакой он был не душевнобольной импотент: умный, спокойный монарх, которому надоела отцовская резня. Кстати, его польские современники были о Федоре гораздо лучшего мнения. Напомню, что когда он был кандидатом на польский трон, у польских политиков в ходу была такая рифмованная фраза: «Был бы Федор как Ягелло — хорошо б нам было». Она даже была написана на кресте, установленном на выборном поле.

Но у Федора тоже не было потомка мужского пола, и после него появился Борис Годунов. Почему именно он стал московским властителем?

Потому что именно он очень умело расчистил подступы. Он лишил оппозиционные круги лидеров — ликвидировал конкурентов, и те, кто потенциально мог стать во главе кругов, ставивших условием выбор монарха из своей среды, отправились на тот свет. Либо ушли в монастырь.

Годунов — выборный царь. И это создает определенную психологическую проблему для московской элиты. Об этом когда-то хорошо сказал профессор Николай Сергеевич Борисов из МГУ: «Ну хорошо, но что это значит — "выборный царь"? "Царь" — это отец. Разве отец может быть выборным?» Вопрос поставлен правильно: всегда будет некоторая часть общества, которая усомнится в правах такого монарха.

Правильно ли я понимаю, что эти свободные выборы Бориса Годунова были точным заимствованием у Речи Посполитой?

Нет. Это вообще не было заимствованием. У нас есть странная склонность полагать, что выборы, сеймы, шляхетская демократия — это исключительный патент нашего, передового во всех отношениях народа. Мы как-то забываем, что несколько следующих [русских] царей избирались так же, как у нас, на выборах. Такие решения вообще являются определенной закономерностью при переходе феодального общества к более высокой ступени развития — скажем, к раннему Новому времени.

Давайте вспомним о том, что Московское государство унаследовало разнообразный опыт государственного устройства. Мы любим истории о монгольской традиции, но забываем, что Москва впитала и традиции славянского вече. Именно там в Средневековье существовала подлинная городская демократия — в Новгороде и Пскове, а отнюдь не у нас в Кракове или [древней польской столице] Гнезно. Именно там заключали контракты с правителями, которых «нанимали» для командования дружинами и выполнения судебных и представительских функций. А когда правитель переставал нравиться, ему, как тренеру футбольной команды, говорили: «Ты нам больше не нравишься — поезжай к себе».

И нужно помнить о еще одной, исключительно важной вещи: мы смотрим на эту эпоху глазами историков XVIII и XIX веков, таких как Татищев и Карамзин, и прежде всего глазами великого авторитета Александра Сергеевича Пушкина, которому Годунов попросту не нравился. Именно Пушкин навсегда обеспечил ему славу детоубийцы — убийцы царевича Димитрия — и правителя, который, обладая огромными талантами и желанием улучшить государство, не мог этого сделать, ибо провидение должно было покарать его за злодеяние.

Знаем ли мы сегодня, что случилось с царевичем Димитрием, или это по-прежнему лишь домыслы?

Не знаем и никогда не узнаем. Даже официальные версии всегда будут взаимоисключающими. Есть ведь материалы официального следствия, которые, как это бывает в России — и не только в России, — будут подвергаться сомнению именно потому, что они официальные. Под результатами следствия подписался тот, кто будет бенефициаром всей этой истории — невольным, но фактическим: будущий царь Василий Шуйский, враг Годуновых. Следствие оправдывает Годунова. Я не вижу причины, по которой Борису Годунову нужно было так рано избавиться от царевича, почему, на самом деле, он должен был быть в этом заинтересован.

Итак, нам неизвестны обстоятельства смерти царевича Димитрия, зато мы значительно больше знаем о Дмитрии I Самозванце. Василий Ключевский писал, что тот «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Что он имел в виду?

Прежде всего Ключевский отмечал, что Дмитрий был прекрасно подготовлен для того, чтобы сыграть роль сына Ивана Грозного. Более того, он располагал материальными доказательствами своего происхождения. Это, например, крестильный крест [царевича Димитрия] — значит, кто-то ему должен был дать его. Откуда он мог быть у беглого монаха Гришки Отрепьева?

Дмитрий Самозванец показывает магнату Вишневецкому нательный крест царевича Димитрия. Картина Николая Неврева (1876)

Но Отрепьевы ведь — клиентела Романовых. В более дальней перспективе окажется, что истинным бенефициаром всех потрясений и всех перемен стал древний род московских бояр, давно связанных с Кремлем — род Захарьиных-Кошкиных, предков Романовых. Ведь они были ярыми врагами Годунова, и именно в них, без сомнения, он долгое время видит настоящих конкурентов и врагов.

Захарьины-Кошкины, как и Годунов, относятся к боковой линии царской династии — и так же, как и он, по материнской линии обладают правом наследования. Они происходят из исключительно влиятельной боярской корпорации, у них прекрасные родственные связи, за ними стоит значительная часть княжеской элиты. У них есть влияние, есть деньги, это достойные конкуренты Годунову, способные бросить ему вызов.

Итак, Лжедмитрий I пользуется поддержкой одной из самых могущественных боярских корпораций. Но причем здесь Речь Посполитая?

Речь Посполитая никогда не принимала участия в его поддержке. «Польская печка» Ключевского — это некое упрощение, в котором упущено нечто важное. Участие в поддержке Лжедмитрия приняли — вопреки интересам Речи Посполитой — некоторые (немногочисленные, впрочем) представители магнатского слоя. А против этой кандидатуры будут все крупнейшие авторитеты шляхетского сообщества: и великий канцлер Ян Замойский, и его преемник Станислав Жолкевский, впоследствии гетман во время победы при Клушине.

Когда войска Лжедмитрия — наемные, финансируемые авантюристами Мнишеками и Вишневецкими, правителями пограничья — вторгнутся в пределы Москвы, с которой у нас перемирие, в сеймиках [региональных собраниях шляхты в Речи Посполитой] начнется скандал. И будут сеймики, которые потребуют смертной казни для нарушителей перемирия. Не говоря уже о том, что Речь Посполитая как государство не дала на войну ни талера, в ней не участвовал ни один солдат, призванный Речью Посполитой.

Речь Посполитая была государством с иной моделью устройства, нежели Россия. В тогдашней России просто невообразимо, что какой-то князь Вишневецкий или какой-то сандомирский воевода проводит собственную внешнюю политику — нарушает государственное перемирие и ведет частную армию за границу государства. Но достаточно взять польские источники… Есть, к примеру, дневник ротмистра Станислава Борши, отправившегося в поход с Лжедмитрием I, и из этого дневника следует, что люди, шедшие с ним на Москву, просто-таки боялись вмешательства войск Речи Посполитой.

То есть изначально поддержка Лжедмитрия I — это частная инициатива части боярских родов и польских магнатов. В какой момент появляется идея о том, что Речь Посполитая сама должна вмешаться в династический кризис в Москве?

Прежде всего нужно помнить, что знаменитое брачное торжество Лжедмитрия и Марины закончилось резней свадебного кортежа, то есть представителей Речи Посполитой, шляхетского сословия, гостей — Мнишеков, Стадницких, Гербуртов и Вишневецких. Из числа самих высокородных господ никто особенно не пострадал, но их окружению досталось. Заодно будет нанесен удар по посольскому двору — посольству Речи Посполитой.

После убийства Дмитрия Самозванца московская элита будет настолько напугана тем, что произошло, что арестует посольство в качестве заложников и поставит условие, чтобы прибыло новое, с которым будут оговорены выгодные условия, прощение провинностей и так далее. Так оно и в итоге и произошло, но тогда через Речь Посполитую впервые прокатится волна возмущения и требование возмездия.

Но это еще не все. Василий Шуйский, новый царь, организатор путча против Дмитрия Самозванца, заключает договор со Швецией. И это уже настоящий casus belli: Москва заключает военный пакт с враждебным Речи Посполитой государством, с которым та ведет войну в Ливонии.

И теперь уже ветер дует в паруса Сигизмунда. Он отправляется за наследством Рюриковичей, ссылаясь на предвыборные обязательства, в которых каждый избранный король обязался вернуть потерянные польские территории. Так что он преподносит это как войну за возвращение утраченных восточных провинций. Именно поэтому удар будет нанесен по Смоленску.

Сигизмунд III также указывает на свои родственные связи и права на московскую корону. Это как-то убеждает тамошнюю элиту?

Это хороший вопрос. Что такое тогдашняя московская элита? Мы все время говорим о Рюриковичах, московских боярах и так далее, но ведь те, кто стоит прямо за троном, оплот Боярской думы, оппозиция Шуйскому — это же Гедиминовичи, то есть родственники [польской королевской династии] Ягеллонов.

Это князья Трубецкие, Мстиславские, а кроме того, семейство, которое в Польше считается самым что ни на есть русским и при этом ведет свою родословную по прямой линии от Гедимина: Голицыны. Все это — литовско-русская элита, обрусевшие литовцы. Еще поколением раньше Иван Грозный колотил князя Мстиславского жезлом по спине, крича на него: «Ты, старый литовский пес». Так что память об этих связях очень сильна.

Более того, при заключении Деулинского перемирия, завершившего Смуту, литовский канцлер Лев Сапега спросит: почему вы своим господином делаете «Михайлушку-поповича»? Речь шла о Михаиле Романове как сыне патриарха: то, что царем может быть сын рукоположенного священнослужителя, не умещалось в головах элиты Речи Посполитой. Как это «Михайлушка-попович» будет царем? Что, среди вас нет истинных аристократов с княжеской кровью? И перечисляют тех, кто в родстве с домом Гедимина: Мстиславских, Мезецких и так далее, и так далее.

Мы забываем о том, что постоянные чистки в Кремле в большей степени били по потомкам дома Рюрика, нежели по Гедиминовичам. Более того, после бойни Грозного немалая часть элиты могла начать дозревать до идеи некого общественно-государственного договора — именно по образцу Речи Посполитой. И в пользу того, что они так думали, есть отличное доказательство: это подписанный Жолкевским с Боярской думой у стен Москвы договор о выборе королевича Владислава на царский трон.

Но откуда взялся королевич Владислав, если у самого [короля польского и великого князя литовского] Сигизмунда III было большое желание занять московский трон?

В Москве у Сигизмунда III, пусть он и ссылался на свои неотъемлемые права, была репутация фанатичного католика — архитектора Брестской унии. Поэтому Сигизмунд считался человеком, враждебным православию, а королевич Владислав — это чистый лист, так что его кандидатура, казалось, была вполне приемлема.

Так что же не сложилось?

Думаю, первородным грехом этой кандидатуры были те перемены в отношении православия, которые произошли в Речи Посполитой. Все-таки Брестская уния сильно осложнила взаимоотношения. Мы, конечно, говорим, что изначально Брестская уния была ответом на призыв московского патриархата не подчиняться киевской митрополии и так далее. В этом есть немало истины, но тем не менее, по общему представлению в Москве, Речь Посполитая стала вдруг страной, где преследуют православную веру.

Это тем более забавно, что во времена Ивана Грозного хотя войны с Речью Посполитой носили характер чуть ли не крестовых походов, но сражались тогда не против католицизма, а против протестантизма. Когда Иван идет на Полоцк, то царский манифест и письмо духовенства к царю провозглашают борьбу в защиту храмов и святой греческой веры, оскверненной «богомерзкими люторами». О католицизме там нет ни слова. Это, конечно, следствие больших успехов протестантизма в Великом княжестве Литовском, в первую очередь на русинских землях.

Уния в общепринятом московском представлении была чем-то ужасным, мы видим это до сих пор. Эти истории об иезуитском заговоре, о нашествии католиков на православную Русь… каких католиков? Ведь это многоконфессиональная армия! Процентов 40 ее точно составляют православные русины, к тому же еще есть огромная доля протестантов. Какой же это католический заговор? Но, конечно, эту карту превосходно разыгрывают те круги, которые выступают против польской кандидатуры.

Московский патриарх Гермоген не хочет этой кандидатуры. Московские элиты перестанут ее поддерживать, когда часть их представителей окажется в заточении. Ведь знаменитое посольство Боярской думы под Смоленск, которое должно было убедить Сигизмунда, чтобы он наконец направил в Москву сына — избранного царя, — будет арестовано по обвинению в сговоре с осажденным Смоленском — с воеводой Шеиным. А ведь в составе посольства есть Голицын, есть отец будущего царя митрополит Филарет — уже дважды несостоявшийся патриарх московский, все еще необычайно активный и постоянно интригующий. Я думаю, что именно Филарет вложил невероятно много энергии в то, чтобы лишить шансов польского кандидата.

«Русская присяга, 1611 год. 407 лет тому назад царь России бил поклоны перед польским королем!» Такие плакаты можно было увидеть на улицах Варшавы в 2018 году

Источник: «Новая Польша»

В нынешней России 4 ноября — это национальный праздник: говорится, что в этот день поляки были изгнаны из Кремля. На самом ли деле это соответствует историческим реалиям?

Когда этот праздник неожиданно появился, невероятно симптоматичной была реакция российских СМИ. Помню, как диктор Первого канала, который должен был произнести какую-то дежурную фразу, запутался и сказал: «Ну да, это день изгнания поляков из Кремля. Сначала мы их пригласили, а потом выгнали». Мы сами тоже не вполне понимаем суть произошедшего, поскольку наши СМИ эпатируют общество вздорными рассказами о взятии Москвы, о взятии Кремля, вступлении в Кремль польского гарнизона, свержении Василия Шуйского и так далее. А ведь это чушь!

Василия Шуйского сбросили с московского престола прежде, чем польские войска подошли к Москве. Это был дворцовый переворот. Более того, в Москве опасались, что поляки как раз могут поддержать Шуйского, и у [польского главнокомандующего гетмана Станислава] Жолкевского вытягивали обещание, что Шуйский не станет вновь царем.

Изгнание поляков из Кремля князем Пожарским. Картина Эрнеста Лисснера, 1938

Во-вторых, мы не захватывали Москву — ведь прежде чем ворота Москвы открылись для поляков, был заключен договор об избрании Владислава. В-третьих, польские войска вошли в Москву и в Кремль не для того, чтобы держать в узде новых подданных королевича, а для того, чтобы защищать Москву от войск Лжедмитрия II, большую часть которых составляли поляки. Так что все наоборот: мы должны были защищать для московитов Москву от поляков-конкурентов!

Это московское представление об изгнании поляков из Кремля тем более забавно, что когда об этом было объявлено, то обиделись, например, белорусы, говоря: почему только поляков? Там были и войска Великого княжества Литовского, то есть мы. Ведь для небольшого, храброго белорусского народа представление о том, что, мол, мы захватывали Кремль, как французы при Наполеоне, приятно, не правда ли? Затем о себе заявили литовцы и так далее.

У меня на эту тему была коронная фраза, доводившая российские СМИ до белого каления. Когда меня спрашивали, что я думаю об этом празднике, я говорил, что «День народного единства» — превосходное название: ведь когда открылись ворота Кремля и польский гарнизон капитулировал, произошло единение двух Россий — той, которая осаждала, и той, которая защищала.

Как это «защищала»? Я говорю, извините, а кто эти два года сидит в осаде в Кремле, защищая его для королевича Владислава? Например, там сидит дядя будущего царя и брат Филарета — Иван Романов, но там сидит и сам будущий царь, там сидит вся боярская дума, а осаждают их, с точки зрения осажденных, прошу прощения, почти что матросы с «Авроры», под предводительством каких-то худородных князей.

Трубецкой или Пожарский — это все-таки не Голицыны и не Мстиславские. Высшая аристократия на стороне Речи Посполитой, и это комендант Кремля Миколай Струсь, проявив к ним лояльность, выпустит их за два дня до капитуляции польского гарнизона, сделав вид, что они были жертвами польской оккупации, почти заложниками.

По многим причинам эта версия устраивала московскую элиту и никогда особенно не оспаривалась. Потому что ну как можно говорить об истории будущего царя, если его отец сидит в польской тюрьме в Мальборке как заложник, а сам будущий царь вместе с дядей поддерживает польскую кандидатуру, сидя в Кремле…

Эти события постоянно служат основой для национальной мифологии. В России есть 4 ноября — День народного единства, а в Польше говорят о «русской присяге», то есть о присяге русского царя Василия Шуйского королю Сигизмунду III, которая якобы была дана в Варшаве в 1611 году и символизировала признание первенства Речи Посполитой в сравнении с Москвой…

Не было никакой «русской присяги» и быть не могло — потому что, с точки зрения Речи Посполитой, существовал только один русский царь — сын Сигизмунда III королевич Владислав — Великий Государь, Великий Князь Московский, или, как он подписывался в Европе — Imperator Moscoviae Electus. Он и сидел в Варшаве рядом с отцом, глядя на поклон рода Шуйских.

Напоминаю, что Василий Шуйский уже давно не был царем — он был свергнут своими подданными, прежде чем в качестве избранного царя придумали королевича Владислава. Более того, Шуйский был пострижен в монахи и посажен в монастырь. А теперь мы этого монаха, нарушив канонические нормы, вытащили из монастыря и привезли в Варшаву — к возмущению московской элиты, которая боялась, что мы строим какие-то коварные планы. Мы вытаскиваем монаха из монастыря, снимаем с него рясу, надеваем на него шубу и показываем в качестве властителя, якобы низвергнутого десницей Речи Посполитой!

Кроме того, «русская» присяга не могла иметь места, поскольку понятие «русский» никоим образом не относилось к Москве. Русь была нашей, Русь — это Рутения, Regnum Rusiae, Русское воеводство, русские провинции Речи Посполитой. А там — Московия, это другой мир. Есть две Руси. И наша — настоящая, ведь, как писал царю последний из Ягеллонов [Сигизмунд II Август]: «Тот хозяин Руси, у кого ее столица, сердце и мать, то есть Киев». А Киев и дюжина других русских княжеств, княжеских столиц, находятся в Речи Посполитой. Мы и есть Русь. Так о какой русской присяге здесь можно говорить?

Перевод Владимира Окуня

Что еще почитать:

Лже-Отрепьев. Борис Акунин в «Истории Российского государства» подвергает сомнению легенду о Лжедмитрии

Пахом пихай х** Михайлов, муж и отец всея Руси. Фрагмент из книги Клаудио Ингерфлюма «Аз есмь царь»

«Вы сидите за столом с верующим президентом!» Как Владимир Путин проводил спецоперацию по объединению русских церквей