ЖК "Триумф-палас" в Москве
A.Savin / Wikipedia.org
«Деньги» запускают новый цикл публикаций, посвященный истории российского капитализма. Под таким тегом в журнале будут появляться интервью и эссе, позволяющие взглянуть на этот феномен с разных точек зрения — политической, экономической, философской или культурологической. Наши первые собеседники — петербургские историки архитектуры Даниил Веретенников и Александр Семёнов, авторы термина «капиталистический романтизм» и ведущие телеграм-канала о постсоветской архитектуре 1989–2008 годов @klizmaromantizma.
— Почему вы решили, что период капиталистического романтизма начинается именно в 1989-м? Что произошло в это время с точки зрения архитектуры?
Даниил Веретенников: В 1989 году в архитектуре ничего существенно нового не происходит. Но, поскольку капиталистический романтизм — это явление не столько архитектурное, сколько культурное и социальное, он привязан к социально-политическим новостям. В 1989 году было принято постановление, которое легитимизировало частную проектную деятельность. С этого года по всему Советскому Союзу стали открываться частные архитектурные проектные бюро и мастерские, которые начали реализовывать свои проекты независимо от государства. Тотальный диктат государственных проектных институтов над архитектурным процессом был разрушен. А все постмодернистские тенденции, которые и раньше существовали, к этому моменту стали гораздо более явными, обострились.
— Сохранилось ли до наших дней что-то заметное из реализованных тогда архитектурных проектов? Советский модернизм, брутализм 1970-х и начала 1980-х хорошо каталогизирован. В 1990-е было создано немало запоминающегося. А что значимого было построено в самом конце 1980-х, на излете СССР?
Д.В. Архитектуры, которую мы могли бы отнести к такому прото-капромантизму, сохранилось мало. Сейчас это чаще называют советским зрелым постмодернизмом. Но несколько памятников конца 1980-х я могу назвать с конца 80-х годов, прежде всего в ленинградской архитектуре, поскольку мы ее больше всего изучали. Это детский садик на переулке Джамбула. Или АТС на 18-й линии Васильевского острова, введенная в эксплуатацию в 1992 году. Её проектировал архитектор Богданович, который в конце 80-х на этой же улице строил жилой комплекс в стиле робкого советского постмодернизма — с башенками и такими элегантными металлическими фонарями на брандмауэрах этих домов. Такой средневековый город получился. На АТС, которую построили буквально через несколько домов от этого жилого комплекса, он уже, конечно, разгулялся. Там и декоративные колокольчики, и во дворе паук на паутине, что символизирует сеть. Должны были еще быть гипсовые рельефы, но они, к сожалению, были утрачены — их затопило в подвале, они так и не нашли свое место на фасаде. В общем, переход к символизму и заигрывание с какими-то историцизмами проявляется прямо на рубеже десятилетий.
— Как вы думаете, что больше влияло на этот стиль? Это как-то связано с понятием «фазенда» из «Рабыни Изауры» и других латиноамериканских сериалов, которые тогда шли по центральному ТВ? Мне кажется, интерьеры и фасады всех этих бразильских и мексиканских вилл должны были что-то поменять во взглядах заказчиков. На загородной архитектуре это уж точно отразилось. А у вас какие впечатления?
Александр Семенов: Есть заказчик — но есть и архитектор. А эти архитекторы никаких латиноамериканских сериалов не смотрели. И когда говоришь им про поп-музыку тех лет — Алена Апина, Татьяна Овсиенко, — они это всё не слушали. Мой хороший знакомый, культовый петербургский архитектор Владимир Жуков, только классику слушает, а в архитектуре вдохновлялся палладианством, переходом от Возрождения к маньеризму. Все архитекторы, у кого мы брали интервью, говорят либо про какие-то исторические параллели с античностью, Возрождением, либо (и чаще всего) про западный постмодернизм.
В общем-то, капром — это и есть постмодернизм. Просто это локальная его разновидность, постсоветская.
Поэтому, на мой взгляд, больше всего вдохновения было именно из постмодерна.
А по поводу заказчиков…Они, конечно, серьезно влияли на проекты. Но этим архитекторам, знаете, палец в рот не клади. Тот же Жуков пробивал свои проекты по принципу «не согласны — не буду строить» и очень много вилл не построил из-за того, что не сдружился с заказчиками. Но все, что он сделал, более-менее соответствует именно его стилистике. Или вот, например, ещё один питерский архитектор Иван Князев, который построил в конце 1980-х особняк в стиле неомодерна в Тярлево для местного царька — тот даже возил туда иностранных туристов и зарабатывал на своем доме как на гостинице. Другим заказчикам в Тярлево это, видимо, понравилось. И Князев сделал для них много подобных псевдорусских дворцов в виде улиток, с отсылками к австрийскому модерну в своей стилистике — чего там только нет!
Так что я не могу сказать, что заказчик сильно влиял на архитектора. На самом деле, это архитекторы по своему вкусу такое вот херачили.
Д.В. Откуда они всё это черпали, откуда растут корни капиталистического романтизма? Конечно, это местные попытки как-то перенять модные веяния архитектуры 70–80х годов, в первую очередь, американские. Но в Петербурге, например, к этим попыткам примешивается страсть к дореволюционной архитектуре, желание перечеркнуть в памяти весь социалистический эксперимент советского периода и восстановить разрушенную российскую империю через подражание той архитектуре, которая была тогда популярна — северный модерн, неоклассицизм.
А.С.: Мне кажется, что здесь больше работает принцип добрососедства. Вот мы ездили в Левашово. Там просто заповедник ранней капромантичной архитектуры начала-середины 1990-х: везде замки, и практически все сделано из красного кирпича. Начиналась вся эта история с одного замка в стиле неоготики — и люди вокруг стали строить примерно так же. Это очень хорошо работает в СНТ и на дачных участках: когда люди просто начинают подражать друг другу. Мне кажется, скорее здесь эта причина, чем влияние каких-то сериалов и тенденций.
— Вот вы, Александр, упомянули палладианство — а ведь Иван Жолтовский, создатель сталинского архитектурного стиля, тоже был большим поклонником палладианства и всячески его воспроизводил в своих проектах. В Москве 1990-х лужковский ампир наследовал главным образом большому сталинскому стилю. А в Петербурге, получается, реставрация утраченного прошлого продвинулась еще глубже.
Д.В.: Да, совершенно верно.
