Ножницы и бумага. Что стоит за словом «геополитика»

Мало того, что я сам практически никогда не употребляю это, как мне всегда казалось, заразное слово, но даже когда я его слышу в том или ином контексте и при этом без гигиенических кавычек, я испытываю нечто вроде изжоги.

Не так давно какая-то простодушная дама, легкомысленная потребительница и довольно пассивная участница социальных сетей, спросила меня, что такое «геополитика». Если бы я ответил правду (что я и сам не очень-то знаю, что это такое), я бы растерял как минимум половину того безоговорочного доверия, каковым — явно не по праву — пользовался у этой простодушной собеседницы. А я этим, как и всяким прочим доверием, дорожил.

Поэтому я ответил что-то в таком духе, что геополитика — это такая политика, где есть территории, но нет людей. Согласен: определение не слишком академически корректное. Но я придерживаюсь его и поныне, особенно учитывая контекст, в каком это слово обычно применяется и употребляется в публичном информационном и дискуссионном пространстве.

А когда я услышал из уст первого лица того государства, гражданином которого я с рождения являюсь, о том, что распад СССР был крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века, я, привыкший считать, что катастрофой — пусть даже не геополитической, а скорее исторической — был как раз сам факт существования этого бывшего государства, я окончательно утвердился в своем отношении к данному предмету.

https://www.youtube.com/watch?v=hcpINU5zxFU

И уж я не говорю про бесконечные «геополитические интересы», которые никак не удовлетворяются без того, чтобы гибли люди и разрушались дома.

В детстве я довольно хорошо знал географию.

Я собирал марки, и мне было интересно, где находится страна, чью марку мне удавалось приобрести на втором этаже «Детского мира», где сомнительного вида молодые люди с бегающими глазами приторговывали марками. Туда, на этот второй этаж, мы с другом Смирновым отправлялись всякий раз, когда у нас заводились хоть какие-то деньги. Серию лаосских марок — три красивые и крупные марки со слонами, — я, помню, приобрел за 50 копеек новыми.

Особую ценность представляли так называемые «колонии».

Мы со Смирновым начали собирать свои коллекции в тот захватывающий отрезок истории, когда «колонии» одна за другой становились «бывшими». И мы, конечно, были довольны. Довольны не только и даже не столько тем, что уходила с исторической сцены несправедливая колониальная эпоха и что на карте мира образовывались новые государства, но главным образом тем, что марки бывших колоний ценились все больше и больше. Такой вот имел место филателистический эгоизм.

А еще над моим письменным столом висела политическая карта мира, в которую я бесконечно пялился, делая вид, что решаю задачи по алгебре. Таким образом я запомнил эту карту наизусть и до сих пор могу нарисовать все континенты. А также я знал столицы всех, даже самых маленьких государств, что вызывало восхищение многих. Теперь уже кое-что подзабыл. Жаль.

Эта карта, особенно ее африканская часть, стремительно устаревала по мере мгновенного исчезновения колоний и возникновения на их месте отдельными цветами покрашенных самостоятельных государств. Помню, например, заметное крупное пятно посреди Африканского континента. Это было бывшее Бельгийское Конго, выкрашенное, как и малюсенькая Бельгия, в ярко-желтый цвет.

Это было время, когда о Конго и о трагической судьбе Патриса Лумумбы говорили много и страстно. Это было время многочисленных плакатов, на которых изображались разнокалиберные темнокожие атлеты, разрывающие цепи колониальной зависимости.

Карта эта висела долго, до тех пор, пока я вместе с родителями не переехал в другую квартиру. Карта со мной не поехала. Она катастрофически устарела под бесконечными ударами всего того, что, как я узнал сильно позже, имело непосредственное отношение к той самой «геополитике».

Экспонат выставки «Век пионерии», посвященной 100-летию Всесоюзной пионерской организации В.И. Ленина. Выставочная галерея Музея Победы, Москва, 19 мая 2022 года

Komsomolskaya Pravda / Global Look Press

Сильно позже я также узнал, что и сам, оказывается, довольно азартно занимался «геополитикой», когда произвольно раскрашивал контурную карту Европы или Америки в разные цвета, обозначая таким образом свои волевые решения по сокращению территорий одних государств и расширению территорий — других. Какие конкретно «геополитические интересы» руководили мной тогда, я уже не помню, но, судя по всему, какие-то были, это точно.

Моя геополитика, впрочем, выгодно отличалась от той, что творилась и продолжает твориться с применением всех видов вооружений и людских ресурсов. Прежде всего тем, что она осуществлялась, во-первых, совсем недолго и, слава богу, не перешла в более поздние стадии моего развития и взросления. Во-вторых, — и это главное, — исключительно на бумаге.

И я не знал тогда, что все это — геополитика.

И тем более я не знал, что прямое отношение к геополитике имел давний трагикомический, отчасти сюрреалистический эпизод из моего школьного детства. Эпизод, о котором я не могу забыть.

Дело в том, что старая учительница географии Нина Викентьевна сошла с ума прямо на уроке, прямо на моих глазах. Сошла с ума в самом буквальном смысле этого слова.

Было это так.

Повесив на доску карту Южной Америки, она достала из сумки большие портновские ножницы и сказала:

«Вот это, ребята, государство Уругвай». И тут же посредством ножниц она тщательно вырезала этот самый Уругвай из карты. На карте образовалась красноречивая дыра на месте исчезнувшего Уругвая.

«А это — Парагвай», сказала она. И стала вырезать Парагвай.

Все замерли, и в классе установилась такая тишина, которой ни до, ни после я не помню.

Где-то примерно на Бразилии она странно улыбнулась и вместе с ножницами вышла из класса.

Потом пришел директор и сказал, что урока не будет. Мы были рады, конечно. И больше мы ее никогда не видели.