Из ЕС с ненавистью. Русский тролль на литовской свалке

Среди «хороших русских» Литвы считается дурным тоном воспринимать всерьез русскоязычные комментарии в местных СМИ. Говорят, их пишут тролли — ведь нельзя же, на самом деле, жить в Литве и настолько ее ненавидеть. Недавно мне написал такой человек: он возмущался, что украинские беженцы живут в ЕС «на всём готовом». К сожалению, это не троллинг — все гораздо хуже.

С Виктором (назовем его так) я познакомилась летом на мусорной свалке под Вильнюсом. В Казокишкесе экранизировали литовский бестселлер про лихие 90-е, «Мусорные люди». У нас с мужем не было постоянной работы, мы безрезультатно ходили по собеседованиям, а между ними много снимались в массовке за 25–70 евро за смену. Но в фильме с таким названием муж отказался участвовать наотрез.

Я поняла, как он прав, слишком поздно — автобус с массовкой уже подъезжал к свалке, и тошнотворный запах проходил через закрытые окна, через две маски, пропитывал волосы и кожу. Нас выгрузили возле административного здания. Между ним и бетонными отстойниками, в которых скапливалась какая-то зловонная жидкость, сочащаяся со свалки, уже разворачивался кейтеринг. На завтрак давали не обычные на съемках бутерброды, а свежие тракайские кебабы. Мы сняли маски, которые все равно не помогали, и стали жевать.

Вид жующих людей был даже ужаснее запаха. Как ветхозаветная блудница, я прикрывала лицо волосами и молила бога, чтобы никто из знакомых никогда не узнал об этом позоре (и в то же время утешала себя, что когда-нибудь потом, когда всё преодолею, напишу о своих злоключениях мемуары не хуже Лимонова, а это будет одна из самых ужасных — то есть лучших — глав).

После завтрака нас провезли ещё двести метров, высадили под мусорной горой, раздали палки-копалки с мешками, скомандовали лезть на эту гору и изображать толпу бомжей за работой. Воняло там поменьше, чем возле отстойников. Хотя, может быть, я просто привыкла. Гора состояла из утрамбованного пластика вперемешку с какой-то грязью и ветошью.

На вершине мусорной горы я и встретила Виктора. Седой русскоязычный мужчина поддевал палкой упаковку и ехидно вопрошал: «Вот так, значит, в Литве перерабатывают пластик?». Литовскоязычные коллеги выдвинули предположение, что это, наверное, старый пластик, из девяностых. Меня охватил азарт журналиста. Я голыми руками стала рыться в мусоре и искать даты на упаковках. Даты были свежими. Своей находкой я поделилась с Виктором. В итоге мы проговорили больше восьми часов, до конца съемок.

И он, и я старались ходить позади других «бомжей» — Виктор тоже стеснялся появляться в кадре. Он надеялся найти нормальную работу, и в то же время не верил, что в Литве его куда-то возьмут, поэтому заранее всех ненавидел. Накануне я проходила собеседование на должность корреспондента русскоязычной службы LRT [Литовское национальное радио и телевидение] и ещё ждала результатов. Виктор тоже подавал туда резюме, но как будто только затем, чтобы снова убедиться в своей ненужности. В Литве он не мог рассчитывать даже на пенсию, потому что все годы независимости подрабатывал вчерную.

Вильнюс, вид на исторический центр города с колокольни Вильнюсского университета

Wikipedia.org / Iw.stanchuk / CC BY-SA 3.0

До ковида и войны его все устраивало. Он похвастался мне своими публикациями в «Коммерсанте», московскими тусовками и фуршетами. Удачное комбо российского гражданства и литовского ВНЖ позволяло свободно ездить от Атлантики до Тихого океана. В его случае — от Москвы до Вены.

За время жизни в Литве я только однажды воспользовалась паспортом РФ как проездным, чтобы добраться аж до Иркутска и написать лонгрид о жизни потомков литовских ссыльных. А на журналистской тусовке в Москве побывала только один раз, ещё до эмиграции, и мне не понравилось. Во время фуршета в Колонном зале Дома союзов закуски расхватывались, не доходя до стола. Еду заворачивали в салфетки и пихали в сумки. Некоторые умудрялись затыкать подручными средствами раскупоренные винные бутылки, чтобы забрать с собой.

Время обеда наступило и на съемках. Мы спустились с мусорной горы к отстойникам. Виктор подавал мне колу с такой галантностью, будто не замечал обстановки. Глядя на него, я вспомнила покойного отца: странно, что у того советского поколения ценились манеры как будто ещё царских времён. Виктор завёл беседу о Вене, где я никогда не была, а он ездил туда каждую осень — на бал и в оперу. Мне стало неловко, но не от невозможности представить его там, в совсем других декорациях, а от того, что здесь, на помойке, он быстро все съел и попросил у повара вторую порцию мяса.

Полуденное солнце пригревало свалку, и люди стали портиться. Какая-то женщина оттолкнула меня от умывальника, злобно буркнув, что я мою руки слишком долго. У другой загорелись глаза, когда появился ящик с банками кофе, закупленными в качестве реквизита. Ещё до того, как начали снимать сцену с кофе, она сунула одну из банок себе в сумку. На мусорной куче вспыхнула ссора: громко желали друг другу зла два старика. Первый должен был грозить палкой главному герою, но потом на эту роль навязался второй. Актёр-неудачник теперь боялся, что ему заплатят меньше.

Более харизматичный дед, который грозил палкой, разошелся и все время лез в кадр с импровизациями: то вырывал понравившийся мусор у других, то заигрывал с женщинами, похлопывая их по тем местам, до которых дотягивался. Я старалась прятаться за Виктором. Режиссер вызывал добровольцев: кто хочет сыграть любовников? Добровольцы нашлись сразу. Следующий час мы наблюдали, как двое «бомжей» среди мусора делают вид, что трахаются. Виктор меланхолично ковырял палкой под ногами и бурчал под нос что-то нехорошее про эту страну. До обеда он недобро ухмылялся, глядя, как самые предприимчивые из массовки тягали со свалки медную проволоку, а кто-то отложил для себя полку, выброшенную прямо с CD-дисками. Теперь же мой собеседник, найдя чайную ложку, внимательно осмотрел ее и сунул в карман. Мне он предложил забрать игрушечную машинку — для ребенка. Я отшатнулась.

Виктор, видимо, принял меня за свою из-за русского паспорта и языка. Он был готов поделиться не только мусором, но и лайфхаками. Так, я не задумывалась, зачем журналисту пресс-карта, и готовила материалы без нее. Виктор объяснил, что это способ получить привилегии у доверчивых европейцев. Пишешь письмо в Венскую оперу, представляешься журналистом из Литвы, обещаешь написать статью о спектакле. Вуаля, и контрамарка у тебя в кармане. Билеты в кассе обошлись бы в сотни евро, а состоялась ли обещанная публикация в литовской прессе, австрийцы проверять не станут. Таким способом Виктор ежегодно обеспечивал себе качественный культурный отдых. Он уже предвкушал открытие оперного сезона, рассказывал, как поедет на море в Польшу, а оттуда — в Чехию (так на 20–30 евро дешевле, чем сразу до Вены).

Мы никак не могли дождаться конца смены, а режиссер снова вызывал добровольцев — на этот раз участников драки за вареную картошку. «Action!» Бомжиха бросается к мешочку с картошкой, ее отталкивают, она падает спиной на бетонную плиту. «Cut!» Сцена снята, но женщина остается лежать, изо рта у нее идет не бутафорская кровь. Съемки приостанавливаются, приезжает скорая. Не прошло и получаса, как пострадавшая с улыбкой возвращается на площадку, готовая играть труп. «Убитую» раскачивают за руки и за ноги, она летит в кучу мусора. Дубль. Еще дубль. Мусор достаточно мягкий, так что обходится без травм. Кажется, эта женщина из массовки счастлива сниматься крупным планом.

Венская государственная опера

Wikipedia.org

Дома я долго не могу отмыться от ощущения, что запах остался. Я добавляю Виктора в друзья. На юзерпике он во фраке и с бантом — то ли с настоящего венского бала, то ли со съемок исторического фильма. Вскоре во френдленте появляются его записи: он доехал до Вены и, наконец, мог быть счастлив, но помешали украинцы. Они развесили всюду свои флаги и, главное, пикетируют Венскую оперу, куда Виктор шел послушать российскую диву Нетребко. Вместо того, чтобы наслаждаться столицей классической музыки, он фотографирует дорогие машины с украинскими номерами и пятизвездочные отели, куда украинцев селят бесплатно. Он считает, что это несправедливо. Он чувствует себя обиженным.

Вернувшись в Литву, Виктор узнает, что меня пригласили на радио вести цикл передач об украинских беженцах. И вот уже в комментариях на моей страничке в соцсети он рассказывает свою правду о беженцах — по его мнению, бездельниках, которые живут «на всем готовом» и получают в какой-нибудь Чехии продуктовые наборы и пособие аж в 5000 крон (200 евро). Напрасно я пишу ему, что в Литве украинским беженцам не платят вообще никакого пособия, что все героини моей передачи работают — уборщицей, официанткой, сиделкой, маникюрщицей, библиотекарем. Он не осознает, что завидует женщине, которая бросила дом в Ирпене и под обстрелами вывозила детей, завидует матери погибшего 23-летнего добровольца из Одессы и матери, месяц просидевшей с дочерью-первоклассницей в подвале мариупольской больницы. Виктор искренне не понимает, почему европейцы помогают беженцам, и обрушивает на них всю ненависть за свою несчастливую жизнь.