Карл Брюллов “Последний день Помпеи”, 1830-1833.

Карл Брюллов “Последний день Помпеи”, 1830-1833.

Знаете, уж если человек вроде меня начинает рассуждать про нормальность, значит, с нормальностью у нас некоторые проблемы. Ну да, с нормальностью у нас некоторые проблемы.

И прежде чем начать — необходимые оговорки. Я очень хаотичный и бессистемный оратор, то есть в тексте будет много лирических отступлений и поворотов на разные боковые дорожки и малозаметные тропки. Ну и самое главное — это не проповедь, а я не проповедник, это просто набор наблюдений и каких-то выводов по поводу наблюдений, которые я сделал исключительно для себя. На общезначимость, на истинность в последней инстанции, вообще на истинность не претендую, просто мне кажется, что этот круг проблем занимает не только меня. Вот и проверим. И да, на строгость и научность определений тоже не претендую, будут интуиции, а не точные определения. Теперь, пожалуй, можно и к делу.

Итак, что я имею в виду, когда говорю о накрывшей нас волне ненормальности? Наверное, нет нужды объяснять. Привычный мир разрушился в один момент, ткань повседневности разорвана, а мы ведь как раз в нее и привыкли заворачиваться, чтобы скрыть неприглядную наготу бытия. Образовались какие-то дыры, разломы, в эти разломы человека засасывает, и появляются разные вопросы, на которые хорошо бы попытаться ответить. Даже тот, кто с восторгом относится к происходящему, все равно понимает, что прежний мир рухнул, что потрясения нас ждут большие, что они уже идут, и что платить за них придется очень серьезную цену. А я вот не радуюсь, не дал Бог такого счастья.

Что такое ненормальность? Это когда ощущение глобальных изменений (а при моем отношении к происходящему — ощущение катастрофы) становится фоном для любых действий. Отравляет любую радость и увечит любую обыденность. И при этом еще время от времени появляются совсем кошмарные новости, или просто ракета падает на трактор возле села Пшеводув в Люблинском воеводстве, и ты сидишь и думаешь, значит ли это, что начался конец света, но по привычке все равно листаешь новостные ленты, и вдруг натыкаешься на интервью вице-спикера Госдумы Петра Толстого в «Парламентской газете», и там вице-спикер Толстой говорит, что надо защитить наших деток от мультфильмов, в которых мелькают однополые пары котиков и мишек. И ты начинаешь одновременно думать о происходящем в селе Пшеводув и о советском мультфильме «Бобик в гостях у Барбоса», где герои, два однополых пса, лезут в кровать, предварительно вымазавшись киселем. И очень ясно понимаешь, что с нормальностью — в том числе и с собственной психической нормальностью, не то, что пора прощаться, а поздно прощаться — она уже в поезде и поезд час как ушел.

Поколения наших предков шутили, что главные русские вопросы — что делать и кто виноват. Мне кажется, они теперь совсем устарели, и главный русский вопрос другой — как же так вышло-то? Но я сегодня даже и не буду пытаться на него ответить. Выберу себе задачку попроще. Хотя тоже — как попроще.

Взгляд из-под стола

Самый обычный человек, да вот хоть, например, даже и я, оказался один на один с большой историей. Вдруг, без подготовки, без объявления того, что нельзя называть по имени у нас, и помимо всякого своего желания. Про такое интересно читать в книгах, даже немного завидуя, может быть, героям этих самых книг, но когда сам оказываешься героем большой истории, тут же выясняется, что это, конечно, интересно, но это не та цель, к которой хочется стремиться. Это серьезная травма, и ее не получается избежать.

Давайте, чтобы не утонуть в абстракциях, я просто расскажу вам про собственный опыт жизни в последние месяцы, и это будет, может быть, интересно именно потому, что в нем нет ничего уникального, и кто-нибудь из вас может испытать радость узнавания, сказать — «О! это же про меня! У меня все так же было!» Ну или как радость. Или не радость.

Пьер Жак Волер «Кораблекрушение», 1789.

Примерно месяц я не мог делать ничего вообще. Я просто выпал из жизни, почти перестал писать тексты, появляться в соцсетях, избегал друзей, кроме самых близких, перестал ходить на выставки и вообще жить какой-то осмысленной жизнью, и не понимал, зачем это все теперь, как это может продолжаться, как можно делать вид, что какая-то жизнь еще возможна.

Один мой близкий друг рассказал мне тогда же, как просто среди дня (будучи трезвым, это важно) залез под стол и некоторое время там сидел, глядя на деревянное небо. Вообще-то я злой, язвительный, даже безжалостный человек, но тут не стал его язвить — потому что я отлично понял, о чем он говорит, и это было идеальной метафорой для передачи и моих ощущений тоже. Ну а он еще и реализовал метафору.

Однако человек не может похоронить себя заживо (святые отшельники, говорят, могли, я не могу). Я начал постепенно возвращаться к осколкам обычной жизни, и сам себя стал винить за это, еще и получая обвинения разной степени тяжести от друзей, которые живут не в России, от друзей, которые вот прямо сейчас покинули Россию, от неизвестных мне людей, которые считают своим долгом напоминать мне о чужих страданиях -… Ну или просто желать немедленной и страшной смерти мне, моим близким и моим котикам, потому что мы свино-орки, имперцы, разрушители миров и ничего другого не заслуживаем.

И я это все читаю, а на мой стол влезает свино-орк Петр Пуговица, изображающий из себя маленького толстого кота, и начинает разрушать на столе повседневность — что-то сбрасывает, что-то крадет, что-то ломает. И я ему говорю: «Что ж ты, Петя, как Путин. Ну стыдно так себя вести».

Опять же, чтобы в беспредметных рассуждениях не потеряться, я приведу один конкретный пример, расскажу историю, которая совсем как-то больно меня задела.