Ау, Родина, ты где? Записки русской учительницы из Грозного

В 1991 году Татьяна Волкова жила в Грозном и работала в системе образования. В октябре к власти в Чечне пришел генерал Джохар Дудаев. Сын депортированных чеченцев, сам переживший депортацию в младенчестве, в ноябре 1990-го он был избран председателем исполкома Общенационального конгресса чеченского народа и фактически выстроил в республике властные институты, параллельные федеральным. То, что происходило после этого, Татьяна Владимировна фиксировала в отрывочных записях вплоть до 2005 года. «Отдел культуры» публикует фрагменты этого документа.

Мне было 45 лет. СССР распался. В Грозном витала тревога. Заговорили о каком-то генерале Дудаеве, об отделении Чечни от России. Чеченцы знали генерала, но для нас это было новое имя. В здании Совмина состоялась встреча с Джохаром Дудаевым. Пригласили сотрудников министерства просвещения, директоров школ и училищ. Мы впервые его видели. Резкий, порывистый, властный. Много говорит о равноправии и свободе женщин, их образовании и счастье, которое на них обрушится с приходом его к власти. Учителя, женщины-чеченки говорят ему в лицо:

— Ты просто хочешь власти! Тебе нужна она, а не мы!

— Да, хочу, — отвечает генерал.

Идет предвыборная компания, если ее можно так назвать. Напряжение в городе растет, во всех вселился страх. Секретарь обкома, Завгаев, заседает с комитетом, не выходя из здания. В итоге туда врываются дудаевцы и выносят с позором его на руках. Председателя горисполкома Куценко выкидывают из окна кабинета с пятого этажа. Накануне «выборов», в день «выборов», стрельба и убийства.

Пропал ректор университета Кан-Калик. Расстреляли у дверей университета чеченца, доктора физико-математических наук, Бислиева, который пытался спасти ректора и препятствовал похищению. В дальнейшем обезображенный сожженный труп Кан-Калика найдут за городом. После этого мать Кан-Калика покончила с собой.

На площади бандиты отрубили голову майору КГБ.

С гор спустился весь тейп Дудаева, а за ним и другие потомки абреков…

Свирепствуют бандиты. Полный шабаш. В день выборов мама была в больнице. Туда врываются бандиты и требуют от больных голосовать. Моя мама отказалась: «Я старенькая, я вашего Дудаева не знаю!». Тогда она находилась между жизнью и смертью, Бог пощадил ее, оставил в живых.

В больницу ночью ворвались вооруженные бандиты. Выкидывали из палат прооперированных больных, всех подряд. Сами развалились на кроватях: «Мы освободители Чечни!».

Врачи предъявили Дудаеву ультиматум: «Или охраняете больницу от бандитов — или мы не будем работать!».

Охрана появилась.

Пьяные, под запрещенными веществами, и до зубов вооруженные дудаевцы с воплями гоняют на машинах и стреляют.

Погибают все, кто случайно оказался у окон домов, в квартире, на улицах.

Оружие чеченцам раздают на площади. Открыли двери тюрем!

В десять вечера иду из больницы, ко мне подбегает молодой чеченец весь в крови.

— Женщина, остановите машину! Вам остановят! У меня друг умирает!

Пытаюсь остановить машину. Голосую. Только через час остановился какой-то КАМАЗ. Был шок. Страха не было.

В срочном порядке Москва выводит из республики войска. Оставляет оружие. Горит воинская часть в нашем поселке. Рядом хранилище с аммиаком на хладокомбинате. Директор успел распорядился спустить аммиак по канализации. Солдатики-срочники стояли до конца. Был запах гари, горящие человеческие тела, а Москва молчит, мальчики гибнут. Первыми из республики ушли сотрудники КГБ. Оставили склады с боеприпасами, танкодромом с машинами, аэропорт с самолетами, бактериологическую лабораторию, бункеры в горах.

До последнего держится МВД, надеясь на Москву, но Москва молчит.

Молчат СМИ, и единственная заметка: «В Чечне путем выборов к власти пришел генерал Дудаев».

Сын притащил домой противогаз.

— Где взял?!

— В горящей воинской части!

Они туда, как выяснилось, с дворовыми пацанами лазали через дыру в заборе.

— Из противогаза получаются хорошие рогатки!

Я в шоке. Всюду смерть, а тут рогатки. Срочно вызываю бывшего мужа, чтобы он приехал и забрал сына. Дети гибнут каждый день, подрываются на противотанковых минах, склады с оружием в совхозе «Родина» — оставлены: дети гибнут от гранат.

Завод «Красный Молот» наладил изготовление автоматов, пистолетов-авторучек. В Назрани, это Ингушетия, на оружейном рынке пристреливают автоматы, пистолеты, пулеметы прямо на территории бензоколонки.

В это же время Дудаев свободно летает над всей Россией.

— Тань, ты представляешь, вчера Дудаев приволок с Дальнего Востока установку «Град»! — говорят мне соседи.

Дудаев пугает жителей, летая сверхнизко над городом, над головами, даже палатки складываются, люди падают.

Так он приучает всех к своей власти.

Русские жители, то есть все нечеченцы, поставлены вне закона. Большая часть не может найти никакого выхода. Полное обнищание!

Нет денег! Нет возможности куда-то убежать, спастись. Родина, ау, ты где?!

Титульный лист рукописи Татьяны Волковой

Чеченские бандиты требуют освобождать дома, квартиры. Кто не соглашается — либо вырезают, убивают, либо кладут на порог мину: итог тот же. Люди все бросают и уезжают, кому есть куда ехать. Если успеют убежать — повезло. Бывает, что людей догоняют в дороге, убивают, забирают сбережения. Зарплаты нет, продуктов нет, хлеба нет. Есть нечего. Продавать нечего, денег нет. Ехать некуда!

Возвращаюсь домой от мамы, в моей сумке хлеб ужасного качества, он буквально состоит из опилок и отрубей. Впереди на дороге глубочайшая яма. Ее покрыл первый тонкий лед и снег. Смотрю и думаю, куда мне идти? Позади раздаются голоса:

— Дороги нет?

Поворачиваюсь.

Возле меня два чеченца в масках. Приставили заточку к моей груди.

— Золото, деньги давай!

— У меня нет!

— Нищенка!

— Ребята, может быть, дать вам хлеба?

— Давай!

Их голоса полны удивления.

— Ты в своем уме?! Ты от чистого сердца?!

— Да!

Улыбаюсь. Страха никакого.

— Ну иди, живи! — разрешают мне чеченцы.

И я пошла. На меня напал сумасшедший смех. И я забыла, где нахожусь, где живу. Кто-то из соседей узнал меня и довел до дома. Оказывается, мой дом был совсем рядом, недалеко. Пришла, накормила сына, легла, а среди ночи меня охватил такой дикий страх и ужас, который даже нельзя передать словами:

— Сынок, иди ко мне, я боюсь!

Этот ужас от нападения преследует меня годами, и я не могу спокойно реагировать на идущих за мною мужчин в любое время суток. Страх в такой же ситуации преследовал и преследует меня постоянно! Уже слабее, но он не отпускает. С того страшного дня в состоянии дикой боли начали отказывать ноги.

Сына, дочку, и своего двухлетнего внука Олежку, я отправила в Батайск, буквально в никуда.

Из министерства просвещения я перешла работать в школу № 15, к директору Усковой. Надеялась хоть на какие-то деньги, но в школе бряцают оружием бандиты в серьезном алкогольном или наркотическом угаре. Обещают убить директрису, это их месть за плохие отметки в прошлом. В школе мы работаем во всех классах, детей очень много, так как целые аулы спустились с гор, а преподавать некому. Малыши очень благодарны:

— Учителка, на тебе чурек, на оладушек, на конфетку! Бабушка передала!

Завязываю кому-нибудь из детей шапку. Все становятся в шеренгу:

— И мне! И мне! И мне!

Каждый показывает то, что у него есть, как ценность: сумку, шапочку, ветхий планшет с карандашами. Нищета вопиющая! Бедные малыши!

В старших классах уже зарождалась злость и ненависть: хотелось отомстить за двойки, нотации, воспитание, вызов родителей в школу. Директрисе угрожают. А у нее парализованный муж. Я пытаюсь убеждать родителей агрессивных учеников, хожу к ним домой. Я пока в школе новенькая, ко мне зла нет. Жизнь проходит по узкому коридору между этим светом и тем.

— Учителка, учителка, нашу Фатиму бандиты закрыли в туалете!

Фатима — учительница начальных классов. Прибегаю. Пришлось убеждать этих нелюдей, что Фатима племянница известного чеченского поэта, и это сработало. Ее отпустили!

Бандиты с гранатами, автоматами, стилетами, в измененном состоянии сознания ворвались в спортзал, гремят, все ломают, рушат. Спускаемся туда с завучем. Под прицелами автоматов ведем с ними переговоры. Заплетающимся языком мне задают вопрос:

— Как твоя фамилия?!

Называю первую пришедшую на ум:

— Шамсадова!

(Это фамилия авторитетного соседа-чеченца)

— Свою называй! — требуют вооруженные дудаевцы.

Целый час выводим их с уговорами из школы. Затем пьем по флакону успокоительных капель валерьянки, корвалола, а под язык кладем лекарство для сердца — валидол. Ноги и поясница у меня продолжают отниматься.

Фрагмент записок Татьяны Волковой

Кроме работы мне нужно проведывать пожилую маму. Иду от мамы, останавливается автобус. И водитель заставляет насильственно меня войти в салон. Бежать и кричать нет смысла. Говорят, что в английской армии в уставе для женщин-военных есть пункт: «Если ничем не можешь себе помочь, то расслабься и получай максимальное удовольствие». Так и в случае со мной.

Водителю-чеченцу нужно было мое тело, но он оказался импотентом. Признался мне сразу. Испугалась еще больше. Пытаюсь его убедить, что все лечится, не все потеряно.

— Вам нужен сексопатолог!

И как только этот насильник-бандит не открутил мне голову. Вышла из его автобуса на ватных ногах. Судя по всему, тогда в этих людях еще оставалась малая толика человечности. С гор спустились сонмища бандитов. Каждую ночь негодяи, поселившиеся в нашем районе, приходили ко мне домой с криками: «Выходи, у нас стоячка! Будем тебя иметь! Хотим женщин!». Гиканье, гогот, крики. А я в этот момент прячусь во дворе, в сарае, в подвале. Местные городские чеченцы, люди образованные и выросшие рядом с русскими земляками, стали меня охранять по ночам. Иногда утром на пороге нахожу их подарки: картошку, лук, мясо. «Таня, скоро мы тебя вывезем из Чечни! — обещают друзья. — Поехали сегодня с нами в горы! Мы тебе их покажем в последний раз! Сделаем шашлык!».

И я поехала. Попрощалась.

Через день мои бывшие ученики говорят:

— Собирайся, через два часа выезжаем! Иначе будет поздно!

Меня вывозят из республики. Звоню маме — мама и другие родственники приняли решение остаться. Во всей России у нас больше никого нет, мы одни. Я единственный мужик в нашем тейпе.

В Кабардино-Балкарии нас останавливает линейная милиция. Загнали в обезьянник. Сопровождающим меня чеченцам поставили условие: «Вы отдаете ее нам на ночь, а утром мы вам откроем ворота, и вы уедете!»

Меня бы не отдали. Живым бы не остался никто. Я долго убеждала преступников при исполнении, пыталась найти общий язык с охранником. Отдала ему спиртное (чеченцы взяли с собой на всякий случай для постов охраны). В итоге охранник сказал:

— Открывайте ворота! И мчитесь! Я ничего не видел!

Мы на огромной скорости рванули в Россию. И вот город Батайск — мое спасение.

Дочь, увидев меня, потеряла сознание. Рыдали женщины, что жили с ней по соседству. Оказывается, из Грозного пришла телеграмма: «В доме были бандиты! Ищите маму на трассе!». Мы добирались трое суток до Батайска вместо десяти часов езды. Обо мне родные уже готовили объявление по телевиденью! В Грозном чеченские бандиты в масках — да, тогда еще в масках, — ворвались к моей маме, требовали деньги — и требовали сказать маршрут, по которому мы поехали. Электричества в доме мамы не было, всех поставили к стенке, угрожали расстрелять. Дома была мама, сестра, племянница и трехлетний ребенок племянницы.

Конец августа 1993 года. Россия. Провожу праздник Первого сентября в школе Батайска. А в двенадцать часов дня меня на Скорой помощи везут в больницу. Диагноза нет. Температура поползла вверх, выше сорока градусов по Цельсию. Иду к заведующей отделением неврологии. Она в негодовании и дает распоряжение, чтобы медсестры следили за мною, мол, как может быть такая температура, наверное, я сама себе градусник «натираю». Очнулась утром под капельницами, вся исколотая. Оказывается, начались судороги. Врач возмущена, недовольна, делает энцефалограмму головного мозга. Меня выписывают. Дома температура опять поднимается выше сорока градусов. Везут в центральную городскую больницу, там не принимают. Дочь мчится в частный медицинский центр с моими анализами. Оказывается, это почки на полном издыхании. И начались хождения по мукам, от жизни к смерти, от одного врача к другому. Инвалидность. Нищета. Голод.

Резко заболели все в семье.

Иду в мэрию. Завожу разговор о жилье. Ответ: «Нет!».

Чиновники прямо говорят: «Никакого жилья! Никакой помощи! Почему вы до сих пор живы?!».

Инвалидность II группы. Работаю на две ставки в школе, чтобы выжить с детьми и внуком.

В комитете по миграции нам не дают никаких документов. То нет развода, то нет прописки, то еще чего-то нет. Ходить туда часто нет ни возможности, ни сил. Еле-еле жива. И надо работать, взрослая дочь больна, и внук болен. У сына депрессия. Мы никому не нужны.

11 декабря, в день моего рождения, в 1994 году бомбят Грозный. Началась официальная война. Сведений об оставшихся в Чечне родных не было никаких.

4 марта 1995 года получаю записку на листках отрывного календаря: «Мы живы!». В этот же день вылетаю на военном самолете вместе с летчиками в Грозный. Муж директрисы нашей школы был командиром воинской части. И только благодаря ему я смогла летать во время войны на самолетах к своим родным.

Военные российской армии были готовы помочь мне вывезти родных из Грозного. Но государство не предоставляло жилья, пособия, еды и одежды. Куда было ехать? Все бросить, что наживалось многими поколениями? Ехать просто было некуда. Родные ни в какую не хотели покидать Грозный! Они искренне верили, что война скоро закончится. И я улетела без них.

Через две недели вернулась. Бои шли в нашем Заводском районе. Сестра и мама уже знали и перечисляли все орудия, из которых стреляли по ним. И вот сестра бьется в истерике, племянница с ребенком боится громких звуков. В городе царствуют российские наемники-контрактники. Произвол неописуемый! Жители рассказывают страшные вещи. Контрактники мародерствуют на полную катушку, издеваются над солдатиками-срочниками. Российских солдатиков подкармливают жители. Наемники же ворвались к моим родным, расстреляли на их глазах телевизор и пианино. Ничего святого! Это наши «освободители!». Война все спишет!

Солдаты-срочники голодают. Их матери приехали из России и на перекрестках дорог Старопромысловского шоссе и Аэропорта с громадными кастрюлями дают поесть ребятам перед тем, как те пойдут в бой на танках. Лица у русских мальчишек серые, отрешенные, их обреченные образы так и стоят перед моими глазами.

Бомбят Грозный. Бомбят все вокруг, кроме Карпинского кургана. Это недалеко от нас, и там обосновался клан Дудаевых. И когда Джохар Дудаев каждое утро со своим кортежем на бешеной скорости мчался мимо, а вечером ехал обратно, то этого Неуловимого Джо, разумеется, никто из военных не трогал.

Гибнут мальчики-солдатики, гибнут старики, женщины и дети, а пьяный президент Ельцин отплясывает на берлинской мостовой. Родина, ау, ты где? Родина сразу ослепла, оглохла и онемела.

Военный комендант Грозного говорит генералу армии России: «Если не возьмешь эту женщину на борт, я самолет не заправлю!»

В итоге я лечу с генералом из Грозного, обслуживание люкс, пир как во время чумы! Нас могли сбить, мы могли в любой момент погибнуть, но мне было важно увидеть своих родных и вернуться к детям и внуку.

Когда я прилетела в Грозный во второй раз, то у мамы было сильное воспаление легких, ее спасали военные медики. Эти мужчины были последними из представителей своего пола, настоящие, сильные, мужественные, которых я видела в своей жизни. Родина, ау, ты где?

Маленькая-маленькая оттепель: пустили поезда до Моздока. Добираюсь в Грозный. На обратном пути садятся в поезд солдатики, грязные, серые, пьяные, обкуренные. При полном вооружении! В пьяном угаре выясняют, кто из них — старший. Забряцали приклады, затворы автоматов, но потом решили не выяснять отношения, а пошли куда-то выпивать. Все оружие сложили горой в проходе вагона. У пассажиров была паника, пока «воины-освободители» не вышли, проспавшись, из поезда.

Татьяна Волкова и ее любимый пес Бафи

фото из личного архива Татьяны Волковой

Я была готова назвать любой уголок Земли своей Родиной, где у меня появился бы кров, но нас предали, от нас отказались. Нет никакого уголка. Бродим, как бездомные собаки… Мой внук рос талантливым, рисовал с детства. Учитель как-то сказал: «Бабушка! Вы знаете, кто ваш внук? Развивайте его талант! Его картина висит у мэра!».

Я понимаю, что мне никто не обязан, что наступило время тех падальщиков, кто успел и съел, но мы — люди, которые в основе государства, мы бюджетники. Как я понимаю, без нас нельзя: мы — это врачи, учителя, воспитатели и так далее. На нас, беженцев в родной стране, родина стянула свою молодую поросль и бросила всех без защиты, без прожиточного минимума. Выкарабкивайтесь как хотите! А тут третий этап бомбежек Грозного. Не знаю, что с нашими родными, оставшимися в огне войны. Разрываюсь между работой, газетами, новостями, плохим самочувствием. На рассвете одна из родственниц привозит мою сваху. Их в наш город доставил чеченец из Грозного. Ехали по минным полям, проскочили. У свахи скоротечный рак легких. Везу ее в онкологический центр при институте, повезло, нас принимают. Через несколько дней врачи предлагают забрать ее домой.

— Иначе завтра, после обхода, в десять часов утра, вытаскиваем больную на улицу! Она при смерти и тут не нужна!

Забирать ее некуда, одна съемная маленькая комната на пять человек.

Дети примчались ко мне на работу:

— Мама, что делать? Звони министру!

Вечер. Прошу в больнице повременить, не выгонять сваху. В онкологической больнице с нас потребовали миллион рублей, так как тяжело смотреть за умирающим человеком. Скоты!

Тороплюсь. Делаю ряд звонков. Мне дают адрес министерства здравоохранения в Москве. Отправляю телеграмму. Через несколько дней сваха умерла. Хороним.

Мои родные, оставшиеся под бомбами, живы. Их вывезли чеченцы в Ингушетию. Там живут шестьдесят человек беженцев в одной семье. Объявили по новостям о бомбардировке Грозного, дали мирный коридор для беженцев на два часа, но тут же начали бомбить. Моих родных чеченцы выводили по нефтепроводу под обстрелом. А в Батайске мы мешаем жить чиновникам, нарушаем их покой!

Со мной перестали здороваться в администрации. Отношение как к побирушке в переходе, брезгливое, высокомерное. Родина, ау?

За все годы власти не предложили мне даже уголка, даже сарая или комнаты в общежитии! Убийственная фраза: «Батайск не резервация для беженцев!» Моих родных у себя приняли ингуши. Они прожили там около года. Мама — пенсионерка, которой не платили, разумеется, пенсию в Ичкерии, сестра, племянница и ее ребенок. Они были больные, напуганные, без денег. Хозяин дома, ингуш, говорил, когда приютил их у себя: «Так угодно Аллаху!».

А здесь, в русских регионах, нет ни Бога, ни Аллаха. Только мэр с брезгливой физиономией в черных очках.

— Хоть бы очки снял, когда с вами разговаривал! — иронизировали соседи.

Мне удалось уговорить уехать от войны маму, сестру и племянницу с сыном. В их дом в Грозном попала бомба, разнесло в щепки любимое пианино, вырвало струны, а книги изрешетило осколками, всего миг — и нет ничего нажитого… И мои близкие, намучившись под бомбежками, покинули родной край навсегда.

На последнем приеме мэр на меня даже не посмотрел. Буркнул: «В порядке живой очереди, при наличии всех документов приходите!»

На другой день после выборов он выставил меня из приемной.

— Откуда эта женщина?! И почему опилки под ногами?! — взревел он.

Такое впечатление, что опилки, по его мнению, с меня ссыпались, хотя рядом была стройка. Мол, он товарищ сверхчистоплотный, любит чистоту, закон и порядок. Меня в госучреждении попытались убедить, что у меня «отрицательная аура», но в Чечне моя аура положительно воздействовала даже на отъявленных головорезов. Значит, не в моей ауре дело!

Люди вывелись другие, особые, и эти люди вершат наши судьбы. Моя слепоглухая родина окружила себя «слугами народа», которые создали Конституцию с миллионом поправок, указы и законы на все мыслимые и немыслимые случаи жизни. Сквозь эту стену не пробиться. «Слуги народа» не боятся преступать законы, а челядь обязана жить по ним.