Как полномасштабная война в Украине повлияла на коррупцию в России? Рассказывает Илья Шуманов

— Мы с тобой начали этот разговор в пятницу, 16 февраля, и договорились продолжить, если вдруг появятся какие-то новости по теме разговора. Попрощались, а через полчаса вышла новость ФСИН о гибели Алексея Навального. С тех пор трудно думать о чем-то еще… И я, конечно, не могу не спросить, как тебе видится произошедшее через антикоррупционную оптику.

— Если раньше я говорил, что Россия стоит на краю обрыва, то после смерти Алексея Навального, можно сказать, что мы с него сорвались. Убит не просто яркий оппозиционный политик, но и самый известный борец с коррупцией в России. Даже находясь в тюрьме, Навальный был символом борьбы с коррупцией. Я бы сказал, что его смерть повлияет на готовность россиян сопротивляться коррупции, даже на низовом уровне возможность бороться по прежнему остается, но с каждым месяцем желающих об этом писать и говорить все меньше. После смерти Алексея таких людей станет еще меньше. Коррупции будет больше, — тем самым мы множим страдания самых незащищенных групп населения.

— В ежегодном индексе восприятия коррупции Transparency International, который вышел в начале февраля, довольно много говорится о восприятии коррупции в Украине в связи с войной — и почему-то мало про Россию с аналогичной точки зрения. Хотя, казалось бы, уж в России-то за эти два года именно из-за войны сформировалась целая отрасль по обходу санкций, и коррупция должна была просто качественно возрасти..

— Тут надо сразу оговориться, что я не являюсь экспертом по коррупции в Украине, а занимаюсь проблемами коррупции в России. Но сейчас эти измерения очень сильно наложились друг на друга, и мы можем немного затронуть эту тему. Важно, что Украина в индексе восприятии коррупции за 2023 год на три балла улучшила свои показатели по сравнению с 2022 годом. На фоне войны это почти незаметно, но этому способствовал целый ряд предшествующих реформ — создание антикоррупционного суда, специального агентства по борьбе с коррупцией, прозрачной системы государственных закупок. То есть, налицо планомерное движение в сторону прозрачности системы государственного управления и принятия решений, создание институтов и обеспечения возможности их функционирования независимо от влияния других органов власти.

И несмотря на войну, несмотря на то, что мы видим коррупционные всплески в Украине, очевидно, на фоне России она выглядит менее коррумпированной.

К этому обязательно надо добавить, что когда говорят про коррупцию, смотрят еще и на лидеров страны. И в этом смысле Зеленский и высшее руководство Украины в коррупционных историях замешаны были гораздо меньше, банально но про них выходило меньше расследований, чем про российских бюрократов Соответственно, украинские власти воспринимаются как более честные.

— А что же в России?

— Россия в этом году ухудшила свои показатели в индексе восприятия коррупции на два балл и заняла самое низшее место с 2012 года, когда ее показатели начали измерять. Почему не произошло драматического падения? Потому что российские показатели снижаются год от года. Кроме того, в интегральной оценке могут учитываться еще довоенные данные — например, 2021 года или даже 2020-го. Так что этот индекс не идеален. Но по нему можно отслеживать тренд. И тренд очевиден: Россия по восприятию коррупции занимает сейчас такое низкое место, которого никогда ранее не занимала. Даже если российские органы власти озаботятся антикоррупционными реформами и начнут завтра что-то делать в этом направлении, в индексе мы это увидим через несколько лет — когда движение России вниз затормозится. Потому что данные собираются сейчас, а в индексе восприятия коррупции будут применены позже.

— Недавно по соцсетям разошлось видео с заседания муниципальной организации в Кемерово по проблемам ЖКХ, где под камеры был арестован один из чиновников. Это не впервые — тут сразу вспоминается арест и обыск губернатора Коми Вячеслава Гайзера, например. Но эти постановочные аресты проворовавшихся в каком-то смысле напоминают китайские практики борьбы с коррупцией, когда в финале чиновников расстреливают на стадионе — при этом и низовая коррупция, и кошмарные хищения на высшем уровне никуда не деваются. Вот интересно, эти спектакли для населения как-то отражаются на том, что видят исследователи коррупции?

— Разумеется, телеобыски, аресты под камеру и оперативные задержания коррупционеров входят в любую систему, связанную с противодействием коррупции. Но, когда мы смотрим на это, мы же еще смотрим на оценку граждан, на то, как это воспринимается бизнесом. И в этом смысле граждане и отечественный бизнес воспринимают такие сюжеты либо как политическое преследование, либо как устранение конкурентов, либо как борьбу за власть. Даже социологические замеры «Левада-центр» после ареста [в офисе «Роснефти» министра экономического развития Алексея] Улюкаева, показывают, что россияне не верят, что его уголовное дело — это реальная борьба с коррупцией.

Почему? Потому что, как мы с тобой знаем, у борьбы с коррупцией должно быть две опоры — неизбежность наказания и неизбирательность в выборе преследуемых лиц. Что в этом смысле происходит в России? Вот дело [министра обороны Анатолия] Сердюков: неизбежность наказания его не настигла, [его подельница и любовница Евгения] Васильева посидела под домашним арестом, [после суда провела месяц в колонии] — и ее тут же отпустили, а Сердюкова даже не осудили.

⤢

Бывший руководитель департамента имущественных отношений Министерства обороны РФ Евгения Васильева.

Фото: Комсомольская правда / PhotoXPress.ru

Что же до неизбирательности объектов преследования — очевидно, что есть именно избирательность. Мы видим сотни, если не тысячи проверок в отношении независимых муниципальных депутатов в Петербурге, которых лишили мандатов под предлогом нарушения законодательства о противодействия коррупции. И видим, что членов «Единой России» с меньшим энтузиазмом трогают правоохранительные органы и спецслужбы. И в этом смысле любой гражданин, любой бизнесмен в такие телешоу с арестами не верит.

Вот дело [бывшего министра по делам открытого правительства Михаила] Абызова. Минимальное освещение в российских средствах массовой информации. Там гигантские сроки и вообще много чего интересного. Но никто [на российском телевидении] это особо не подсвечивает. Потому что если федеральный министр, пусть и в отставке, коррумпирован — значит, можно говорить о коррупции во всем правительстве. Для власти сейчас это табуированная тема.

— Что для тебя как для исследователя коррупции была самым выдающимся за эти два года полномасштабного российского вторжения в Украину? Мне лично в первую очередь вспоминается история с «голой вечеринкой», когда владелец клуба «Мутабор», опять же под камеры, подарил РПЦ мощи, к которым прилагались фальшивые документы из Ватикана (что дало повод говорить о коррупции уже и в Ватикане). А ты бы что выделил?

— Во-первых, масштабы коррупции Министерства обороны меня поразили. Да и государство настолько сильно озадачилось этой проблемой, что сейчас всерьез воспринимает коррупцию в военно-промышленном комплексе как угрозу национальному суверенитету. Отстранили от должности начальника тыла Вооруженных сил — замминистра обороны [Дмитрия] Булгакова. Сажают подрядчиков министерства обороны. Мы в «Трансперенси» подсчитали, что по сравнению с 2019 годом количество осужденных за коррупцию в российской армии удвоилось к 2022 году, поднявшись с 351 до 678 осужденных.

Вывод денег из страны усилился, особенно в начале войны. Поразила связь вывода этих денег со смертью отдельных людей, в том числе, находящихся в нефтегазовой отрасли. Это просто беспрецедентная история, когда топ-менеджеры «Газпрома», которые там отвечали за вопросы безопасности, одновременно контролировали вывод денег из страны, чтобы отмывать их в Черногории. Разумеется, раньше было и дело Магнитского, и другие истории. Но с началом войны это приняло какой-то новый масштаб в связи с санкциями.

Санкции, конечно же, исказили российскую действительность и ввели в обиход новую коррупцию, которая раньше если и не была искоренена, но, скажем так, была задвинута на вторые какие-то такие роли.

Я говорю о коррупционных схемах в рамках параллельного импорта, ввоза/вывоза в Россию разной продукции. Всё это связано с трансграничными переводами, где российский антиотмывочный регулятор имеет право фактически заморозить деньги с любой внешнеэкономической операции, а участников таких внешнеэкономических сделок позже привлекать к уголовной ответственности. И чтобы этого избежать, я вижу, что люди вынуждены идти на различные коррупционные практики, договариваться с таможней, банками и разумеется спецслужбами.

Восприятие коррупции в российском обществе меняется — нормализацию и рутинизацию коррупции я вижу одной из основных проблем. С начала войны государство закрыло всю публичную информацию о государственных служащих. Теперь они не обязаны публиковать декларации о доходах. Часть информация о госзакупках удалена. Росреестр — закрыт. Компании не публикуют свою отчетность. Информация о субсидиях не публикуется. Это не полный перечень того, что исчезло из открытого доступа. Закрытость, непрозрачность была и ранее присуща России, но вынужденная цифровизация государственных сервисов помогала бороться с желанием некоторых прятать и скрывать. Такое влияние международных трендов на Россию все равно оказалось значимым — Россия начала раскрывать большое количество сведений и до сих пор раскрывает по привычке. Но теперь даже по социологическим опросам видно, что общество воспринимает ограничения публичной информации нормально: мол, война — это время чрезвычайных мер, и для борьбы с коррупцией во время чрезвычайных событий — не время.

И в этом смысле подарки РПЦ по итогам «голой вечеринки» — это же, на самом деле, просто взятка. Это попытка публично откупиться от народного гнева. А выгодоприобретатель здесь — церковь как некий морально-этический арбитр, который говорит, прощен ты или нет. С такого ракурса, мне кажется, на эту проблему мало кто смотрит. Это же нормализация подкупа, нормализация подношений по отношению к привилегированной группе. Если это не способ откупиться, то тогда что?

Еще хочу отметить коррупцию на так называемых «новых», то есть оккупированных территориях Украины. Система управления, которая там организована, не просто воссоздает российскую государственную коррупционную модель — она ее усиливает. Если смотреть на кадры, то как раз на оккупированных территориях существует отрицательный кадровый отбор. Потому что туда для управления муниципалитетами, в региональную власть отправляют людей с судимостями, тех, кто отбывал наказания за коррупционные преступления. Обычные чиновники туда не едут, поэтому отправляют таких — и те повторно воруют, их опять сажают, возбуждают уголовные дела и так по кругу. При отсутствии системы казначейского контроля и государственных закупок гиперфинансирование этих территорий со стороны российского бюджета через закрытые непрозрачные схемы создает настолько питательную почву для коррупции, что мы даже не представляем, какой объем денег туда направлен. Это триллионы рублей, которые туда заливаются, которые, по сути, распределяются директивно, то есть, вручную. И, по сути, такие схемы могут оформить целый класс людей, которые могут невероятно обогатиться в период этого времени.

И последнее, что вызывало мое удивление, — это масштабная национализация, которая началась в России через пересмотр итогов приватизации. И мы видим, что выгодоприобретателями от этой национализации становятся совершенно конкретные люди, под руководством которых происходит консолидация целых отраслей. Например, у предприятий химической промышленности есть очевидная угроза национализации, а затем передача этих активов в группу «Росхим», которую контролируют Ротенберги. Мы видим, что идет консолидация портовой инфраструктуры, которая, скорее всего, тоже перейдет кому-то. Уже долго говорят о консолидации отдельных отраслей добывающей промышленности, типа угольной. Через год или два мы увидим появление новых государственных гипер-холдингов, которые будут в себя, как пылесос, втягивать частные активы без оглядки на законы капитализма. Если у тебя компанию забирает государство, тебе же должны компенсировать ее стоимость, согласитесь, звучит логично? Мы же видим, что забирают за бесплатно. Конечно же, институт частной собственности в России и так раньше был очень зыбким — вспомним дело «ЮКОС» или «Башнефть». Но сейчас он просто перестает действовать в силу того, что люди могут его игнорировать и никто ничего им за это сделать не может.

— Да, слоган «Газпрома» «Россия — страна возможностей» заиграл новыми красками! А мне еще вспоминается удивительная судьба «Лукойла». Есть версия, что последнего председателя совета директоров Равиля Маганова просто выбросили из окна больницы, где он лечился. У тебя есть какие-то сведения, что у них там происходит? Вот уж где образцовый кейс новой реальности с закрытием отчетности и, по всей видимости, перераспределением прав собственности в заслуживающие доверия руки!

— Это очень интересный вопрос. Но знаешь, как говорят: подождем весны, когда растает снег. Мне кажется, что это и про «ЛУКОЙЛ», и про российский финансовый, в том числе, банковский сектор. Мы не знаем достоверно, как идет перераспределение долей в крупных частных компаниях с начала войны. А «ЛУКОЙЛ» — это одна из немногих таких компаний, которая не попала под европейские санкции, это частная компания, которая продолжила свою деятельность на ряде рынков, в том числе, европейских. Конечно же, на нее большие виды.

⤢

Алексей Миллер и Игорь Сечин

Фото: Kremlin Pool / ZUMAPRESS.com / Global Look Press

Они были и ранее. Все помнят, с каким оглушительным шумом вернулась в лоно государства «Башнефть». И в этом смысле нефтяной сектор — наиболее вероятный кандидат на национализацию, потому что российские государственные компании не могут обеспечить рост объемов производства и выручки за счет международной экспансии. Значит, они будут делать эту экспансию внутри. А за счет кого? Маленькие игроки им не интересны. Небольшие компании интересны, может быть, каким-то топ-менеджерам, но не с точки зрения масштаба всего бизнеса.

Поэтому когда мы говорим про три смерти председателей совета директоров «ЛУКОЙЛа» кряду, надо иметь в голове две мысли. Первое: это были немолодые люди, которые могли умереть своей смертью или с ними могли произойти несчастные случаи. Я бы в теорию заговоров не верил. И второе: поскольку «ЛУКОЙЛ» является объектом потенциального перераспределения активов, эти смерти для меня выглядят как поднятые «красные флаги». Такие смерти могут говорить о том, что коммуникация с этой компанией, тем более, участие в ее будущем может быть небезопасна для всех инвесторов и бизнесов, кто пытается к ней каким-то образом прикоснуться. Это очень осторожный вывод. Но я, находясь бы, на месте Игоря Сечина сам бы, наверное, поменял руководство организации перед тем, как начинать ее поглощение — на более сговорчивых людей.

— Глядя на масштаб происходящего бедствия, нельзя не подумать о том, как это все вообще починить? Если и раньше Россия была не безупречна в отношении коррупционных практик, о которых мы говорим, то сейчас они усугубляются просто на глазах усугубляются. Насколько сложно будет вернуться к чему-то, похожему на норму, как ты считаешь?

— Это зависит от того, что мы считаем нормой и кто придет к власти. Если бы это был условный Борис Надеждин (который не придет к власти, как мы понимаем), то процесс нормализации мог бы быть достаточно быстрым. Если же к власти придут, условно, адъютанты Путина, либо руководители его администрации, либо кто-то из представителей госкорпораций, то я бы сказал, что «нормализация» будет еще долго невозможна. И очевидно, что мы будем находиться либо в застое, либо в тщетных попытках осознания той ситуации, в которой мы находимся.

Но важно, что мы по-прежнему не на дне.

До смерти Навального я бы сказал, что мы балансируем на краю обрыва или стоя одной ногой на каком-то тонком канате над пропастью. Сейчас мы находимся в процессе падения.

Сколько будем падать? Мне сложно сказать. Потому что политическая устойчивость режима высокая. Экономическая, как я уже сказал, тоже присутствует. Внешние обстоятельства повлиять на принятие решений в этой системе не могут. И очевидно, эта ситуация может видоизмениться только из-за какого-то шока. Шоком может быть включение России в черные списки ФАТФ (правда, буквально на этой неделе, во вторую годовщину начала войны Россия не была добавлена в черные списки организации), полный отказ от приобретения российских нефти и газа. И, конечно, вооруженный конфликт на территории России. Я предполагаю, что какой-то из этих шоков, или не названый шок, и может сработать. И, скорее всего, этот шок будет в самом неожиданном месте, который мы не представляем.

Нормализация и возврат к концепту Good Governance (хорошего управления) — это сложный путь, по которому мы можем пройти достаточно быстро. Но это может быть и марафон, который затянется на десятилетия. Все зависит от скорости смены политических администраторов системы, политического истеблишмента. Например, вдруг Сергей Владиленович Кириенко или Юрий Петрович Трутнев придут и в очередной раз скажут: «Вы знаете, мы будем менять страну и жить по-новому. Да, мы с азиатским лицом, но у нас будет борьба с с коррупцией, прозрачные институты и вот это вот все. Да, у нас автократия, но она с человеческим лицом. Граждане не страдают, все чувствуют себя комфортно, зарабатывают деньги, мы общаемся с востоком и западом, войн не ведем, работаем на себя». А может быть, к власти придут представители Ростеха, для которых создание военных машин и вооружения — это основная задача, с помощью которой они могут обогащаться.

Какой клан, какая группа сильнее будет представлена во власти — так мы и заживем. Но у меня нет оптимистических прогнозов по одной простой причине — я пока не вижу свет в конце туннеля, не вижу реального воплощения надежды на нормализацию в какой-то фигуре или организации внутри России.