9 июня в институте «Стрелка» состоялась презентация электронной книги архитектора Даши Парамоновой «Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова», выпущенной Strelka Press в серии об урбанистике и архитектуре. Корреспондент Slon Екатерина Гладкова встретилась с автором и задала несколько вопросов о тенденциях, которые прослеживаются в архитектуре столицы в последние годы, о характерных особенностях московского стиля и балансе между экономической выгодой того или иного проекта и интересами города.

– В своей книге вы делаете попытку увидеть отражение общественных перемен в архитектуре. Можно ли провести такие параллели в этой сфере в период с 2010 года по сегодняшний день? Какое направление у московской архитектуры в данный момент?

– За этот период времени произошла институционализация процесса, и архитектура стала более независимой практикой. То есть появились более принципиальные люди, в отличие от лужковского времени, когда важно было прогибаться в каких-то позициях. Соответственно, вся сфера стала в большей степени самостоятельной, независимой – теперь она напоминает артель, отдельную ветвь. В этом смысле архитектура с момента ухода Юрия Михайловича стала – лично для меня – сдержаннее, но и скучнее. Теперь она более адекватная; вещи, которые строятся сегодня, скажем, офис, построенный архбюро Speech на улице Удальцова, – это хорошая, качественная «немецкая» архитектура. К этому идет вся тенденция, что совсем неплохо, ведь нам гораздо приятнее пойти в торговый центр «Цветной», чем в «Охотный Ряд». Но накал страстей ушел, и я немного скучаю по нему. Если изменения и происходят, они более спокойные, сейчас идет набор опыта. От дикой и эмоциональной отрасли мы постепенно приходим к нормальной жизни.

С урбанистикой все по-другому. Возьмем не очень продуманную, но все же стратегию про пешеходные зоны, про велосипедные дорожки, велосипеды напрокат. Сейчас все внимание уделяется городу – если раньше оно было сконцентрировано на личном, на объектах, люди работали напоказ, то сейчас упор делается на общие вещи, прежде всего на городскую политику. Это отображает смещение фокуса. Архитектура становится не такой важной – дом может нравиться и не нравиться, а городское пространство выходит на первый план.

– Сколько, по-вашему, должно пройти времени, чтобы новые процессы прижились и стали нормой?

– Примерно сто лет! Не меньше! Чтобы достичь действительно конкурентоспособного уровня, потребуется много лет. Может быть, прозвучит не слишком нейтрально, так как я часть института «Стрелка», но мне кажется, все дело в образовании. То, что в Москве уже существует две архитектурные школы, правда, абсолютно противоположные, находящиеся в диалоге, – «Стрелка» и МАРШ – замечательно. Но пока и у нас, и у них выработается методология и нужный темп, пройдет много времени. Про МАРХИ не могу говорить, однако мне кажется, что они, к сожалению, сильно не соответствуют современному уровню. Пока они не перестроятся, сложно чего-либо ожидать. Программа слишком старая, и это понятно, что ее боятся менять – любым новым тенденциям нужно время, чтобы стать привычными. Академическую систему реформировать сложно. Базовые вещи, безусловно, останутся, и это очень хорошо, но прогрессивная ветка также должна развиваться.

– В Баку был построен культурный центр, куратором проекта стала Заха Хадид. Возможны ли подобные инициативы по привлечению иностранных архитекторов в Москве, ведь, с одной стороны, это может быть расценено как признание неспособности московских архитекторов создать что-то стоящее. Правильно ли это или мы должны оставаться верными собственным идеям?

– Мне кажется, мотивация была иной – это история про престиж. Что такое постройки Захи Хадид? Это объекты, сами по себе повышающие статус города и являющиеся очень выгодными. Сама по себе авторская архитектура, star architects – это явление из восьмидесятых и девяностых, эффект Бильбао, о котором все говорят. Практика доказала, что это не так просто; и не факт, что эффект от строительства сработает так же. Для Баку эта постройка – статусный объект, знак того, что у них есть деньги, что они свободны.

Нам такое не нужно (это ирония). Попытки предпринимались много раз на протяжении лужковского времени – начиная от Фостера с «Апельсинами» и Нагатинской поймой и заканчивая Захой Хадид. В итоге ничего не построили. Причина в нашей показной самодостаточности, в том, что мы не можем допустить, что иностранные архитекторы могут построить лучше. С другой стороны, непонятно, есть ли такая необходимость сегодня – сегодня архитектура ушла в городскую политику, в стратегию. И в этом смысле статусные объекты – просто сомнительные инвестиции. Получается нелепо: общественный транспорт коллапсирует, а вы строите Заху Хадид. Можно сказать, что качественный дизайн играет свою роль (скажем, на примере парка Горького), но стратегия, стоящая за деньгами, все равно важнее. Поэтому нужно решать более актуальные вопросы.

– Связаны ли с понятием статусности и ее пониманием проекты Мариинского театра – нереализованный Доминика Перро и раскритикованный – Даймонда?

– История с Мариинкой – это история, описывающая каждый день нашей жизни, начиная с момента всеобщего неверия в то, что в какой-то степени космический объект будет построен, до полного разочарования, когда проект уже построен. Даже не разочарования – человек смотрит на это и не может понять, почему оно такое, как так получилось. Это тот самый случай, когда конкурс на изменение фасада можно проводить уже сейчас. В книге я описываю такое понятие, как категория Феникса: здания, которые перерождаются, которые сносятся и строятся заново. Мариинка, на мой взгляд, лежит под проклятием Феникса – она, конечно, не сгорит буквально, но я уверена, что ее потребуется перестроить в какой-то момент.

– В Москве есть такие здания-Фениксы?

– Да, церковь Казанской иконы Божьей Матери, восстановленная в 1991 году. Она была построена по оригинальным чертежам, но в силу определенных моментов, пережитых нами во время строительства капитализма, на всю идею искупления грехов, возвращения к истории, восстановления линейности времени, прерванной Советским Союзом, наложилась реальность. В результате появились храм Христа Спасителя, Военторг и Коломенское. Что касается последнего, никто не планировал его реставрировать, но решили, что мифическая историческая справедливость должна восторжествовать.

Тем самым мы переписали историю – построили сооружения, которые должны были быть построены давным-давно или не быть построены вовсе. Мы подразумевали, что время линейно, но в итоге завернули его в ленту Мёбиуса.


В этом смысле лужковская архитектура оказала влияние не только на городскую среду, но и на, казалось бы, неизменяемое понятие – время. Такие примеры мы увидим еще нескоро.

– С какими проблемами сталкиваются московская архитектура и городской дизайн сегодня? Какие проекты могут быть в будущем?

– Одна из наиболее оптимистичных историй, разворачивающихся сегодня, – деятельность молодых архитекторов. Например, конкурс на временный павильон «Гаража». Им дают небольшую работу, не строительство целого торгового центра (хотя в девяностые легко можно было бы представить, что неизвестный архитектор строит что-то на Красной площади). Свежие инициативы и нетривиальные подходы больше всего заслуживают внимания.

– Какие из современных проектов вы считаете наиболее успешными? Какие – наоборот?

– Мне очень сложно ответить на этот вопрос, в лужковском периоде меня страшно привлекал накал страстей. Мы привыкли, что это должно быть агрессивно, а на самом деле мы не должны замечать строительства, не должны думать о деталях архитектуры – нам просто должно быть комфортно. В этом смысле будущая архитектура именно такая – незаметная, комфортная, человеческая. Я часто хожу мимо жилых домов, они как раз относятся к пограничным – в Гранатном переулке, напротив Дома архитекторов. Одно построено бюро Воронцова, второе – Speech. Оба дома нарядные, но кажутся мне абсолютно инопланетными для той обстановки.

Будущее за более качественной архитектурой – появятся материалы, детали. Уже сформировалось некое количество профессионалов, и их работа влияет на качество проекта. Заказчики тоже понимают, что инвестиция в качество имеет смысл. Все изменения можно хорошо проследить через девелоперскую рекламу, потому что слоганы девелоперов пытаются задевать самые актуальные нотки, давить на больное. Раньше это была «Северная звезда» и «Голубая мечта». Однако сейчас, например, есть реклама «Строим для интеллигентных людей». Появилась стабильность, покупатели думают: давайте ходить на лекции на «Стрелке» и жить в «интеллигентном» доме.

Еще есть некоторое количество людей, ездивших учиться за границу. Обычно они возвращаются и привносят западный качественный подход. Мы всегда очень хотим соревноваться со всем миром, но, наверное, именно сейчас, впервые за последнее время мы начинаем встраиваться в глобальный контекст. В какой-то момент это произойдет, и мы станем нормальной европейской столицей.

– С какого момента начало происходить это «встраивание»?

– Примерно с ухода Лужкова. Мне это представляется как вечеринка, где все беснуются, но внезапно выключают музыку, и люди приходят в себя после транса, оправляются и идут цивильно пить кофе. Перестановки последних трех лет сильно все изменили. Члены команды, работавшей с Лужковым, были энтузиастами и непрофессионалами, сейчас же это воспитанные менеджеры, за всеми проектами стоит система. Это другой тип управленца, городская система управления превратилась в нормальный офис, в отличие от дикого сбора кооператоров, существовавшего ранее.

– Это напоминает западную стратегию – есть четкий план, которому ты обязан следовать.

– Не то чтобы западную, но цивилизованную. Раньше планирования не было, главным было не упустить шанс, сейчас скорость другая.

Может быть, жить станет грустнее, но, безусловно, комфортнее.


Комфорт обладает свойством подавления анализа, мы отключаемся от внешнего мира. Есть некий размеренный ритм. Тем не менее у меня есть ностальгия по былому буйству.

– Постройки некоторых регионов имеют свои отличительные черты и очень узнаваемы – например, скандинавская архитектура. Есть ли подобные штрихи в Москве и каковы особенности нашей архитектуры?

Дешевые материалы, невероятные планировочные решения, обязательно наличие классической ордерной системы, например карниза. Еще есть история про яркие цвета, у нас боятся скуки.


Все историки архитектуры отказались от понятия, которое ввел Юрий Михайлович, – московская эклектика. Архитектура, появившаяся после развала СССР, была продолжением постмодернизма, который уже прошел во всем мире. Но внутри появилось много разных направлений – какие-то упражнения на тему хай-тек, мы пробовали все, что не успели.

Один из ярчайших примеров непонятной московской архитектуры – торговый центр «Атриум». Он необъясним, пожалуй, так его лучше всего описать.

– Как вы относитесь к истории о сносе «Красного Октября»?

– Есть некие правила, никто не говорит, что нынешняя кондиция идеальна и постоянна, в силу закономерного развития территории. Она, безусловно, «золотая» – расположение, потенциал. Мы понимаем, что они хотят сделать инвестицию и получить прибыль – это нормальный закон рынка. Но мы понимаем, что интересы есть и у города. Как раз в этом различие девяностых и сегодняшнего времени: всем стало понятно, что прибыль может быть краткосрочной, а может быть прибыль, работающая на весь город. «Красный Октябрь» – это не просто территория, а бренд города, статус. Должен быть баланс между желаниями людей, которые хотят застроить, и городским интересом. Если такая политика не будет внедрена, получится очередная Остоженка – изолированная территория, на которой может находиться узкий круг людей, gated community. Непонятно, смогут ли создать этот баланс, – зависит от прогрессивности и тонкости самого инвестора.