Фото: REUTERS / Baz Ratner

Лозунги на то и лозунги, чтобы повторять их не задумываясь, но если присмотреться к любимой путинской формуле о распаде СССР как «крупнейшей геополитической катастрофе ХХ века», можно обнаружить в ней кое-что странное.

Распад СССР – это когда пятнадцать республик в какой-то момент решили, что общее единое государство им больше не нужно и что они хотят теперь существовать отдельно друг от друга под разными флагами, с разными валютами, собственными армиями и погранпереходами на месте прежних административных границ. Что в этом катастрофического? Вообще-то ничего. Может быть, Путин имел в виду несколько локальных войн, которыми сопровождался распад СССР – Карабах, Приднестровье, Таджикистан, Абхазия? Войны – это плохо, но в ХХ веке было много других, гораздо более кровопролитных войн, то есть в этом случае катастрофу распада СССР никак не назовешь крупнейшей. Распад Югославии тоже никому не придет в голову называть геополитической катастрофой, хотя уж там-то воевали не чета даже Карабаху. А, например, распад Чехословакии – он был геополитической катастрофой, ну хотя бы небольшой? Нет, тоже не был. А распад Австро-Венгрии? Тоже ведь ХХ век. Какая геополитическая катастрофа крупнее, наша или австро-венгерская, и почему?

Наша. А почему – потому что не надо злоупотреблять одиозным словом «геополитика», от него только путаница. Катастрофический смысл 1991 года состоит, конечно, совсем не в том, что Ташкент, Баку и Киев приобрели такой же столичный статус, как Москва. Единственное историческое последствие 1991 года, которое без натяжки можно назвать катастрофой, еще тогда же, в девяностые, в «России в обвале» и отчасти в «Как нам обустроить Россию» сформулировал Солженицын, назвавший русских крупнейшим в мире разделенным народом.

Российская Федерация оказалась несостоятельна именно как родина для всех русских, живущих за ее пределами

И это действительно была катастрофа. В Советском Союзе границы расселения русских никогда не совпадали с границами РСФСР. Несмотря на все кампании по «коренизации» и «борьбе с великодержавным шовинизмом», в крупнейших союзных республиках на протяжении всех семидесяти советских лет существовали полностью русские анклавы – области, города, районы. Десятки миллионов людей поколениями жили на своей земле, оставаясь при этом гражданами той страны, столицей которой была Москва, а государственным языком – русский, но в декабре 1991 года это все закончилось – Москва для этих русских вдруг превратилась в иностранную столицу, Россия стала иностранным государством, а сами русские – национальным меньшинством, если и не угнетаемым (хотя это довольно спорно), то, по крайней мере, не имеющим никакого опыта жизни в роли национального меньшинства.

Стоит оговориться, что у Российской Федерации нет никакого морального права иметь монополию на русский язык или, если шире, на право быть родиной для русских всего мира. Российская Федерация – это всего лишь один из полутора десятка обломков распавшегося СССР. Но такова была воля то ли случая, то ли сознательного политического решения – ни одна из постсоветских стран, кроме России, не вызвалась быть новой родиной для своих русских.