Президент России Владимир Путин выступает на площади перед Исаакиевским собором на торжествах, посвященных Дню города и Дню славянской письменности и культуры
РИА Новости / Сергей Гунеев
Петербургская епархия РПЦ обратилась к властям города с просьбой передать им Исаакиевский собор. Николай Буров, директор музея-памятника «Исаакиевский собор», выступил против. В фейсбуке вспомнили про нанопыль и исчезающие часы. Олег Кашин написал, что вот если бы Исаакий вернули верующим в 1990 году, все были бы рады, а так его возвращать некому, потому что верующих толком нет.
Вообще, оглядываясь на историю взаимоотношений общества и РПЦ последних 25 лет, многие говорят о том, что мы потеряли, но мне хочется сказать о том, что мы обрели.
Узнав о желании РПЦ получить Исаакий, я спросил нескольких знакомых, недавно бывших в Петербурге, висит ли там до сих пор маятник Фуко? Все отвечали, что да, висит, вот год назад заходили, он все качается.
Напомню: маятник Фуко служит доказательством вращения Земли. Если его запустить, он двигается не в одной плоскости, а плавно смещается под влиянием вращения Земли – и этот сдвиг плоскости колебаний тем заметнее, чем длиннее длина подвеса. Поэтому маятник Фуко размещают в высоких зданиях – чаще всего в бывших церквях. Как знают читатели одноименного романа Умберто Эко, аналогичный маятник до сих пор висит в парижском Пантеоне – там его повесил сам Жан Фуко.
А вот маятника в Исаакиевском соборе, вопреки уверенности моих собеседников, давным-давно нет: он был демонтирован без малого тридцать лет назад, в 1986 году, в самом начале перестройки. Ложная память самых разных людей – атеистов, православных, агностиков и приверженцев других религий – заставляет внимательнее присмотреться к символическому смыслу маятника Фуко в Исаакиевском соборе.
Маятник Фуко в Исаакиевском соборе Ленинграда. 1978
ИТАР – ТАСС / Михаил Блохин и Николай Науменков
Формально маятник Фуко служит доказательством законов физики, но, конечно, в 1931 году его повесили в Исаакиевском соборе из символических соображений, захватывая таким образом сакральное пространство православного собора. Он, вероятно, должен был обозначать торжество Науки над Религией, современности над мракобесием и, возможно даже, покойного Галилея над поверженной церковью.
Не менее важно, что питерский маятник как бы перекидывал мостик к парижскому, повешенному на 80 лет раньше. Большевики как-никак видели себя наследниками Великой французской революции, а «воинствующие безбожники» претендовали на то, что продолжают дело французских просветителей и атеистов.
Героическая память о Великой французской революции худо-бедно сохранилась за семьдесят советских лет, а вот представление о борьбе атеистов за вольномыслие и свободу совести растворилось в бессмысленной тарабарщине «научного атеизма». К концу восьмидесятых можно было представить разумного человека, который не верит в бога, но трудно было представить, что этим неверием можно гордиться, переживая его как важный личный выбор или высокую ответственность. Ну а человек, который объявил бы себя врагом церкви, выглядел в лучшем случае как дурак, а скорее всего – как бессовестный карьерист и приспособленец.
Между тем антиклерикальная и/или атеистическая традиция – одна из наиболее важных в западноевропейской мысли последних 250 лет. Речь идет не только о вольнолюбцах XVIII века и атеистах XIX – но все писатели и философы, услышавшие крик Ницше о смерти бога, наследуют этой традиции или по крайней мере находятся с ней в диалоге. Я не буду говорить об очевидных примерах – Льве Шестове, Андре Бретоне, Альбере Камю или Жан-Поле Сартре, но два случая не выходят у меня из головы.
В 1938 году Жорж Батай у мертвого тела своей подруги Колет Пиньо говорит ее матери, что если та будет настаивать на отпевании, то он застрелит священника прямо у алтаря. В гроб Колет он кладет несколько страниц из перевода «Бракосочетания Неба и Ада» Уильяма Блейка. В конце концов мать Колет обнимает Батая и говорит, что была бы счастлива иметь такого зятя. Это история об отказе от веры как о яростном жесте, сделанном с религиозной страстью (и потому вызывающем понимание и уважение у католички, только что потерявшей дочь).
Эта традиция – яростного отказа от веры и страстной жалобы на пустые небеса – и была утеряна в советское время
В 1950 году Мишель Мур, переодевшись доминиканским монахом, приходит в Нотр-Дам и произносит проповедь о смерти бога. Полиция с трудом спасает его от толпы, которая готова растерзать провокатора.
Аналогия с выступлением Pussy Riot обманчива – Мишель Мур, очевидно, прежде всего выясняет отношения с богом (или с его отсутствием), а участницы панк-молебна – с Путиным и РПЦ.
Вот эта традиция – яростного отказа от веры и страстной жалобы на пустые небеса – и была утеряна в советское время.
