Ксения Собчак, Владимир Путин, Людмила Нарусова на вечере памяти Анатолия Собчака, 2001. Фото: Сергей Величкин и Владимир Родионов / ИТАР-ТАСС
Те, кто жил во времена, когда «еще умели делать тоталитаризм», были вознаграждены за тяготы верой в крепкую правду, существующую по ту сторону лжи.
Солженицын писал, что раз уж мы не созрели выходить на площадь и «громогласить правду», то давайте хотя бы откажемся говорить то, чего не думаем, – и это будет первым шагом к правде. Вацлав Гавел говорил, что власть опирается на всех, кто живет во лжи, что «покров лжи» только кажется сделанным из камня. Достаточно одному директору овощного магазина снять вывеску «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», достаточно одному человеку крикнуть «Король голый!», и покров лжи начнет расползаться. Нужна только одна брешь – и запустится цепная реакция, декорации рухнут, потому что все жуткие и странные тоталитарные системы – государственные и сектантские – не опираются на одну только силу: всегда есть люди, готовые уступить страху или просто убедить себя в том, что на короле новое платье. Режимы держатся на согласии, но как только достигается критическая масса смеха, эффект заговора серьезности испаряется. Ложь, ставшая смешной, теряет силу.
В ситуациях организованной, серьезной лжи все именно так, на противопоставлении, и устроено. То, что осознается как большая ложь, укрепляет веру и в большую правду. В этом «сила бессильных» (Толстой, Ганди, Гавел) и, если угодно, в этом роскошь жизни при тотальной диктатуре или колониальном правлении.
