Болельщица из России на зимних Олимпийских играх. Фото: Brian Snyder / Reuters
У современной российской политики есть родовая травма, которая значительную часть нынешней оппозиции роднит с нынешней властью. Это – как бы аккуратнее сформулировать – привычка, апеллируя в риторике к населению, в стратегических рассуждениях население выносить за скобки. Наверное, это все растет из веры во всесилие политтехнологий, каковая вера как минимум дважды подтверждалась практикой: когда переизбрали Ельцина, напугав неискушенную публику призраком красного реванша, и когда впервые избрали Путина, намекнув все той же публике, уставшей от непростых девяностых, на возможность подъема с колен.
Теперь про всесилие технологий рассуждать не модно, в моде – неотразимость пропаганды, хотя, казалось бы, какая разница. Люди оппозиционно настроенные много про эту неотразимость говорят (сам тоже грешен, чего уж), совмещая подобного рода рассуждения с насмешками над убогостью пропагандистов и не замечая, что здесь возникает некоторое противоречие.
В любом случае население представляется политику производной от медийного ресурса, этаким сложным гибридом человека и телевизора. Причем и человек, и телевизор управляются одним и тем же пультом дистанционного управления. Щелчок – и вчерашний сторонник Зюганова, растоптав красное знамя, бежит голосовать за Ельцина. Щелчок – и никому не известный человек из Комитета становится президентом. Щелчок, еще щелчок… Похоже, заело.
