Поезд в зареалье. Как интрига с поправками превратилась в абсурдный анекдот

Путинский конституционный переворот в том виде, в каком он был проанонсирован в январе, производил впечатление, ну, грубоватой, но при этом, по крайней мере, политически оправданной игры. Номенклатурный класс на протяжении многих предыдущих месяцев почти публично требовал ясности (подзабытое ныне слово «транзит» было тогда моднейшим политологическим термином), аппаратная неопределенность действовала деморализующе на слишком многих, потребность в понятном плане на будущее была консенсусной. Путин объявил о намерении менять конституцию, дальше были то ли маскировочные, то ли настоящие, неважно, колебания по поводу реального содержания поправок в части, касающейся конфигурации власти – перераспределение полномочий, Госсовет, Совбез; немного суетливо, но тоже политически оправданно – слишком явным было противоречие между формальными требованиями системы, подразумевавшими смену («смену», но какая разница) власти в 2024 году, и реальной ее заведомой несменяемостью. И власть, и ее оппоненты прекрасно понимали, какая на самом деле задача стоит перед Кремлем. Можно ли ее было решить изящнее, чем слом прежних конституционных порядков – наверное. Но когда речь идет о по-настоящему серьезных вещах, множить сущности все-таки не принято, и даже мартовское обнуление, выглядевшее как экспромт, ломающий уже и январские планы, выглядело по-своему логично – если уж решили упрощать, то и в упрощении нужно быть последовательным, никаких госсоветов и прочего избыточного. Успели бы провести в срок и голосование, никто бы сейчас о нем уже и не вспоминал.

Но вышло, как мы знаем, иначе. Ельцинская конституция так и не стала путинской – она просто исчезла, затерявшись где-то между мартом и июнем. У Владимира Путина однажды даже было что-то похожее, никто уже не помнит – в Кремле ремонтировали 14-й корпус, построенный при сталинизме на месте снесенных Чудова и Вознесенского монастырей, и Путин однажды вдруг захотел эти монастыри восстановить. Сталинское здание снесли, это у нас умеют, а потом оказалось, что появление в Кремле новоделов приведет к исключению его из списка всемирного наследия ЮНЕСКО – аргумент оказался убедительным, теперь в Кремле есть огромный пустырь. Зато какие с него виды!

Формула про «жизнь разделилась на до и после», конечно, очень пошлая, но что поделаешь, если пандемия реально разрубила цельный сюжет на две неравные части. В той, которая до, осталось примерно все – и январское послание, и смена правительства, и последующие метания, и Терешкова с обнулением, и голосования в региональных парламентах, и обе федеральные палаты, и даже оборванное на полуслове интервью Андрею Ванденко. Все осталось там, до пандемии. А после (тут давайте тоже закавычим – «после»; коронавирус же еще не ушел) – одно только «общероссийское голосование», одиноко плавающее в исторической проруби, где кроме него ничего нет, только темная вода.