Это вторая часть моего проекта «Переход», первую часть можно прочитать здесь.

Никита

«Мама была слабо проинформирована и не понимала, что будет происходить. Она думала, что я собираюсь пришить себе член. Когда узнала, что я этого делать не собираюсь, она выдохнула».

В 19 лет я узнал слово «трансгендер». Ироничная ситуация – на тот момент я был замужем. Я был на каком-то празднике у своих знакомых, и один из гостей оказался трансмужчиной. Он увидел мою реакцию, мы разговорились. Через несколько месяцев мы разошлись с мужем. Разошлись очень мирно и хорошо. Я уже понимал, что со мной и что мне предстоит.

Лет с 12, общаясь в интернете, я говорил о себе в мужском роде. Мама рассказывала, что лет в 6 я подбегал к ней и просил родить меня обратно мальчиком. Я коротко стригся, одевался соответственно. Я не понимал еще, что это все значит, а мне не запрещали так себя вести. Отношения с одноклассниками были, скорее, нейтральными. Физического насилия не было.

Лет в 20 я рассказал маме о трансгендерности. Я тогда в первый раз приехал в Петербург. Позвонил и начал плакать, она ответила: «Я и так поняла, что происходит и зачем ты уехал, все нормально». Утром следующего дня я увидел сообщение от нее, где мама писала, что я эгоист, что у них умер ребенок. Отец всю ночь плакал. Я ответил, что это моя жизнь. Через пару дней она написала: «Прекращаем плакать, принимаем жизнь такой, какая она есть». Мы помирились.

Начать переход тогда у меня не получилось, и я вернулся к родителям. Они делали вид, что разговора не было. Я боялся, что мы перестанем общаться, но в какой-то момент просто сказал, что такого-то числа у меня комиссия для смены документов и назначения гормональной терапии. Мама была слабо проинформирована и не понимала, что будет происходить. Она думала, что я собираюсь пришить себе член. Когда узнала, что я этого делать не собираюсь, она выдохнула и сказала: «Тогда вообще все нормально».

Мне очень повезло с родителями. У меня никогда не было мыслей о том, что я какой-то больной, неправильный. В семье мне никто не говорил, что меня нужно переделать или что-то подобное.

Саша

«Иногда, проходя мимо зеркала, хочется его разбить, а иногда думаешь: “Парень как парень, даже прикольный на внешность”».

В 14 или 15 лет я начал носить короткую стрижку и мужскую одежду. В 17 лет началась четкая фаза перехода. В то время меня впервые начали принимать за парня незнакомые люди на улице. Родители же до сих пор ничего не знают, но, думаю, догадываются. У нас часто возникали конфликты на тему моей внешности. Мама говорила, что не хочет меня видеть, что я делаю ей больно. За пределами дома ко мне уже все обращались как к парню, у меня появилась работа, а напарник и работодатель ничего не заподозрили.

Полная свобода началась, только когда я переехал в Петербург. Я начал искать информацию в интернете и познакомился с одним человеком, который стал мне другом. Я поступил в вуз и сразу начал говорить о себе в мужском роде, но преподаватели отказывались называть меня так, как я их просил. Я добился того, чтобы ко мне обращались по фамилии, меня это не так сильно бесит, как имя в паспорте.

Поговорить с родителями напрямую мне страшно: а вдруг не примут? Хочу, чтобы у меня на руках была уже справка и я мог им все сообщить, имея медицинские доказательства. Я планирую получить справку, приехать в родной город, показать родителям и уйти погулять на денек. Это тяжелая ситуация для них. Надеюсь, они смогут меня принять, пусть даже со временем. Для меня это очень важно.

У меня сильная телесная дисфория. Главные проблемы – это тело и голос, из-за которого меня часто путают с девушкой. На ГРТ (гормональной терапии) это изменится, и будет нормально. Иногда, проходя мимо зеркала, хочется его разбить, а иногда думаешь: «Парень как парень, даже прикольный на внешность». Изменить это можно, начав принимать гормоны, но я не хочу это делать нелегально. Сначала нужно пройти комиссию, а она стоит 30 тысяч, и сейчас меня останавливает финансовый вопрос. Вопрос документов тоже сложный. Нужно будет ехать в ЗАГС по месту прописки, а это маленький город, и с толерантностью там проблемы, мягко говоря.

Официальный переход в нашей стране разрешен с 18 лет, и я считаю, что это правильно. Понимаю, что многие осознают себя значительно раньше, но это время нужно, чтобы подумать, всякое может быть, вдруг человек ошибся.

Сейчас я стал более счастливым, более свободным. О шагах, связанных с переходом, я думаю с нетерпением и радостью. В социальном плане у меня проблем нет: все, с кем я общаюсь, свободно меня принимают. Осталось привести в порядок тело и голос. Финалом перехода я вижу отсутствие ко мне вопросов, не хочу как-то выделяться, хочу спокойно жить, устраиваться на работу. Думаю, что я этого достигну.

Юра

«Одноклассники начали меня игнорировать и предлагали, чтобы я воровал для них вкусняшки из магазина взамен на их общение».

У меня была первая любовь – Сима. С ней мы придумали мне имя Юра. С 10–11 лет я просил обращаться к себе именно так, начал перевязывать бинтами грудь. Когда мама узнала про Симу, она сказала: «Чего еще можно было ожидать? Я не дала тебе материнской любви, и теперь ты ищешь ее у людей своего пола. Ок, теперь у меня дочь-лесбиянка».

У матери были неконтролируемые приступы агрессии. Она могла начать меня бить прямо с порога. В 12 лет я спрыгнул с моста. В тот день я получил оценку по флейте на балл ниже максимальной, а мать сказала, что я ее опозорю и она переломает мне все кости, чтобы я стал инвалидом.

В школе знали, что меня бьют, я показывал учительнице синяки, но никто не хотел в это лезть. Это был музыкальный лицей, я позиционировал себя как парень, и проблем или буллинга это не вызывало. Мы собирались на заднем дворе, пели русский рок под гитару.

Закончился очередной год, и мать решила, что теперь она будет хорошей. А я думал: как это вообще возможно – ее простить? Она 13 лет портила мне жизнь, а сейчас скажет извини – и я извиню? Говорила, что была не в себе, что мы съедем от отчима. Мы переехали к бабушке, но однажды она пришла домой с букетом цветов и сказала, что на какое-то время уедет к отчиму. В тот же день она покончила с собой, а мы две недели думали, что она у него.

Одноклассники начали меня игнорировать и предлагали, чтобы я воровал для них вкусняшки из магазина взамен на их общение. Я считал себя жирным и сидел на голодовках. Потом у меня начала ехать крыша. Я попал в интернат: дядя говорил, что я бью бабушку, хочу ее убить, и меня нужно изолировать. Бабушка была единственным членом семьи, которого я по-настоящему любил.

Все ребята из интерната принимали меня как парня, и проблем там не было. Там у меня появился друг, который сделал мне первый пирсинг. Я продолжал голодовки, которые согласовывал с администрацией. В очередную голодовку ко мне подошли три санитара, посадили в машину и увезли в больницу Скворцова-Степанова. Там меня сначала обкололи, а затем пересадили на аминазин, и я потерял память. Было много конфликтов с заведующей отделением, нас там чуть ли не пытали – связывали, били, были штрафные лекарства. Там было бесчеловечно.

Потом отделение развалилось. Нас перевели в другое. Там были другие врачи, которые, смотря на нас, говорили: «Господи, что с вами сделали? Давайте разбираться». Тут уже было нормально, но я был с потерянной памятью и навязчивой идеей, что я жирный. Память приходила постепенно, и каждое новое воспоминание давалось с истерикой. Я уже знал, что мне светит детский дом, его уже нашли.

В 17 лет меня усыновила одна женщина. Она была очень хорошая, но когда ее дочь начинала со мной конфликтовать, говорила: «Разбирайтесь между собой сами». Она спасла меня от детского дома, но семьи у нас не сложилось. Она до сих пор мне помогает, я очень ей благодарен.

В итоге я окончательно ушел из дома, устроился на работу. Мне предстоял разговор с менеджером. Мы говорим, и я понимаю, что слышу голос человека на гормональной терапии. Он помог мне разобраться с гормонами. Мы начали плотно общаться, сейчас мы настоящие друзья. В наше первое знакомство на улице шел дождь, а мне было некуда идти. Он предложил крышу над головой. А утром я обнаружил, что моя порванная одежда зашита, заварен чай в термосе. Я смотрел на это как на чудо.

Марина

«Я лишь хотела нравиться себе, не плеваться на отражение в зеркале и жить, чтобы меня не били. Вот и все».

Дисфория началась в 15–16 лет с голоса – я не хотела, чтобы он менялся. Я хотела высокий голос. В тот период у меня не было какого-то мальчикового окружения. Уж не знаю, чувствуют ли люди, когда ты очень хочешь секса с ними, но мальчики обходили меня стороной. А я вообще не понимала, что происходит. Общалась я в основном с девочками, вплоть до самого перехода.

В школе был буллинг, в университете игнорирование и оскорбления, но не в лицо. Я могла услышать чей-то разговор, в котором мальчики называли меня пидором. В школе было хуже. Мне отрезали волосы, окружали и пинали, плевали в лицо. Ответить я не могла. В школе понятия – как в зверинце: если человек больше тебя, тебе нужно так его испугать, чтобы он тебя боялся, а пока он тебя не боится, он будет тебя пинать.

Я еще даже не думала на тему перехода, жила с мыслями ненависти к себе. Мастурбировала по несколько раз на дню и понимала, что меня все это сильно бесит, чувствовала, что тело меня предает. Я пыталась себя феминизировать – отращивала волосы, красила их. Я тогда считала, что длинные волосы могут носить только женщины, и если я их отращу, я стану женщиной.

Мать была достаточно нейтральна. Она видела, что мне плохо, но что она могла сделать? Каких-то баталий она не устраивала, наверное, битвы происходили у нее в голове. Она классе в 5-м сказала мне, что не хочет сына-гея, что это будет ей неприятно. Папа же был настроен воинственно и растил из меня настоящего мужика. Лет с 7 я ходила на вольную борьбу, на бокс. Я чувствовала, что от меня хотят того, чего я сама не хочу, но я была готова делать все, лишь бы быть хорошим ребёнком.

Я не понимала, что то, как я себя чувствую, – это не преступление. К этому я пришла только годам к 18, а до этого считала все свои мысли порочными и была уверена, что я обязана их отрицать. Как только я позволила себе развиваться так, как мне было бы приятно, я сразу начала феминизироваться. Я позволила себе быть собой и в какой-то момент осознала, что уже нестрашно. В этом нет ничего хорошего или плохого – это просто данность. Если это называется феминизация или переход – ок. Я лишь хотела нравиться себе, не плеваться на отражение в зеркале и жить, чтобы меня не били. Вот и все.

С 2017-го нашла стабильную работу, отложила на комиссию доктора Исаева, на гормоны. Мне повезло, что в Питере есть организация «Т-Действие», они очень помогли с информацией, которая даже сейчас в дефиците. С мамой и сестрой мы общаемся, с отцом сложнее. Маме важно наше общение – независимо от того, как я выгляжу. Она поставила это в приоритет.

После перехода все стало лучше. Большую часть времени отражение в зеркале мне нравится, но это, скорее, про формирование личности. Самые важные изменения произошли не от препаратов, а от того, что я читала, наблюдала, о чем думала.

К пластике я отношусь негативно. Считаю, что трансгендерным женщинам ее навязывают как единственный выход. Вместо того, чтобы начать переход пораньше и не вынуждать детей чувствовать себя ошибкой, им дают возмужать, а потом приходят бизнесмены с высшим медицинским образованием и начинают давать рекламу: «Вы можете сделать это, и ваша жизнь станет лучше». Начинать с 18 лет, считаю, поздно. Мне просто повезло, что я выгляжу вот так, я выиграла в генетическую рулетку. Многие к 18 годам уже имеют бороду, 45 размер ноги и огромный рост.

Как минимум мы можем не гнобить детей, которые начали что-то такое чувствовать, а создать для них поддерживающую среду, помочь им разобраться. Важно, чтобы их не били дома, на улице, чтобы они могли нормально взаимодействовать с социумом. Работа должна быть не с конкретным ребенком, а с обществом. Нужно менять отношение к различным проявлениям личности, вне зависимости от приписанного при рождении гендера. Для этого, конечно же, нужно менять законодательство.

А сколько людей вступают в брак, заводят семьи, потому что так надо, а потом в 40 начинают переход? Это сценарий трагедии. Нужно, чтобы в каждой школе был специалист, который может компетентно помочь ребенку, который подвергается травле. Но и этого у нас нет. ЛГБТ- подростки не чувствуют себя защищенными ни дома, ни в школе, ни на улице. Это корень проблемы, а не гормоны. Гормональное вмешательство должно происходить достаточно рано, потому что половое созревание начинается в раннем возрасте, но чтобы человек мог понять, чего он хочет, нужно, чтобы он мог об этом думать. Нужно, чтобы он не боялся об этом думать и рассказывать, чтобы знал, какие возможности существуют, чтобы ему не было стыдно за свои мысли и чувства.

Екатерина

«Есть причины для гордости – природа сделала все, чтобы испортить жизнь, а я все равно жива, веселюсь, занимаюсь тем, что казалось невозможным».

Я никогда не просила кого-либо обращаться ко мне строго в женском роде, в этом я не вижу смысла. Напрягать кого-то, искать виноватых я не хочу и не понимаю такую позицию. Накосячила природа, а ответственность перекладывают на общество.

В свое время мне не хватило информированности, и переход я начала в 31 год. Слово «трансгендер» тогда вообще не было, и представлялось это как-то фантастично, как кентавр.

Классе во втором, когда появились жвачки, на вкладышах которых были напечатаны голые женщины, я им завидовала. Если бы повезло с полом, можно было бы вот так же фотографироваться. Меня не интересовали социальные атрибуты, на первом месте была сексуальная сторона вопроса. В моих сексуальных фантазиях у меня всегда было женское тело, но из-за отсутствия информации я не понимала, что может быть после операции, если я ее когда-нибудь сделаю. Думала, ну уберут мужской орган, изобразят женский, и что? Оргазма-то я не получу, думала я тогда. Я понимала, что нужно научиться пользоваться мужским телом – оно есть, и все с ним в порядке, все работает. У мужчин же тоже есть своя версия сексуального удовлетворения, и, возможно, это может быть приятно.

В 27 лет закончился мой третий брак. Мое психологическое состояние начало меня пугать, все шло к плохому исходу, а жить-то хочется. Я пришла в ПНД за помощью. Думала, что мне дадут какие- нибудь препараты от клинической депрессии. Намерений двигаться в направлении перехода у меня все еще не было. Но в ПНД, к сожалению, все зависит от врача, к которому ты попал. Мне не очень повезло. Психиатр не верила, что такое бывает, и считала все это симптомами шизофрении.

Положительные плоды дал только дневной стационар, потому что там было общение, которое мне так было нужно. На борьбу с депрессией ушло несколько месяцев, но таблетки не помогали, и меня увезли в психиатрическую больницу Скворцова-Степанова. Ужасное место с длинными коридорами, где мне продолжали давать нейролептики. Пребывание там далось очень тяжело, но энергией меня подзарядило. Когда тебя лишают свободы, ты начинаешь думать, что хочешь жить и действовать.

Транссексуальность нужно считать патологией, я считаю. Чтобы отразить суть явления в диагнозе, потому что от здоровья люди не умирают. А если это состояние приводит к очень тяжелым переживаниям и может дойти до суицида, то зачем это депатологизировать и называть вариантом нормы?

Можно говорить о том, что, сделав переход, состояние будет облегчено. Но ты с этой проблемой на всю жизнь. Прошло около полутора лет с начала перехода, и сейчас я оказалась там, где была только в самых своих смелых фантазиях. Есть причины для гордости – природа сделала все, чтобы испортить жизнь, а я все равно жива, веселюсь, занимаюсь тем, что казалось невозможным.

Максим (имя изменено)

«Думаю, что дело в советском консервативном воспитании и в непринятии того, что ты не понимаешь».

В нашей семье никогда не было каких-то четких гендерных ролей, меня не заставляли носить платья или какую-то другую одежду для девочек. С 13 лет у меня уже были знания и планы по переходу.

Недавно у нас с мамой был разговор, и она сказала, что продолжит со мной общаться, но в ее личной жизни она не хочет будущему мужу или еще кому-то объяснять, почему она называет дочерью бородатого дяденьку. Это грустно, но я рад, что она не перестанет меня любить. Да, я буду жить отдельно, но она от меня не отказывается. Я знаю людей, которым родители сказали: «Пока, никогда больше нам не звони». Мне не пришлось себя ломать, и я благодарен ей за это.

В обществе, из-за моей внешности, ко мне обращаются в мужском роде, и это для меня важно, но с агрессией, к сожалению, я сталкивался. Лет в 14 у меня были зеленые волосы, я ехал в метро, и какой-то мужик просто подошел ко мне и врезал. Видимо, подумал, что я гей. Мою знакомую избили со словами: «Ты похожа на лесбуху». Она вернулась вся в крови, с синяками.

Думаю, что дело в советском консервативном воспитании и в непринятии того, что ты не понимаешь.

Первая часть проекта «Переход»

Другие проекты автора

Идеальный наблюдатель Анфиса. Фотосерия

Жертвоприношения в священной роще. Во что верят марийцы?

Последние голоса народа водь. Фотоистория