Кампус Школы управления СКОЛКОВО
В начале 1990-х Рубен Варданян стал основным партнером первого российского инвестиционного банка «Тройка Диалог» и проработал в его руководстве 20 лет. В 2012 году «Тройка» была продана Сбербанку, и Рубен ушёл оттуда заниматься собственными проектами. Самый известный из них — Московская школа управления «Сколково», крупнейшая частная бизнес-школа в России. В сентября 2006 года её основали 18 лидеров российского и международного бизнеса, в числе которых был и Варданян. За 15 лет они в сумме они потратили на проект $250 млн. Школа с самого начала привлекала к преподаванию лучших зарубежных ученых и бизнесменов, регулярно попадая в международные рейтинги — например, в прошлом году Financial Times признала корпоративные программы МШУ «Сколково» лучшими в Восточной Европе.
Рубен стал первым президентом школы, а сейчас входит в её совет директоров как партнер-учредитель. Интервью для проекта «СССР: 30 лет спустя» мы начали с состояния российского высшего образования по сравнению с советским, но быстро вышли за пределы этой темы.
— Если я правильно помню, в 1992 году ты после экономфака МГУ оказался на стажировке в Merril Lynch, который тогда был самым большим инвестиционным банком в мире. Это была первая заграница? И как вообще воспринимался Запад после «развитого социализма»?
— Нет, первая заграница у меня была раньше: когда ещё учился, ездил на разные международные конференции. Помню, в 1989 году, во времена тотального дефицита, в Голландии у моей однокурсницы случился шок от изобилия разных джемов в маленьких упаковках на завтраке в гостинице — она сперва взяла один, потом десять, а потом стала их набирать, чтобы привезти маме. А меня там поразил рок-концерт в церкви, где все пили пиво — я сначала даже подумал, что перепутал адрес, потому что, наверное, плохо говорю по-английски. Ещё запомнилась дискуссия на тему: может ли собственник магазина работать в выходные, если у него нет других сотрудников? Оказывается — нет, не может, потому что сотрудники других магазинов в выходные отдыхают, а значит, это будет нарушением честной конкуренции. Я был удивлён, как это похоже на Советский Союз. Ощущение было двоякое: с одной стороны, у людей высокий уровень жизни, а с другой — в общественной жизни удивительно много элементов, похожих на СССР.
— Мне тут недавно в архиве Republic попалась статья Сергея Недорослева о том, что нет никакой принципиальной разницы между американской и советской школами индустриального менеджмента — просто потому, что советское машиностроение в 1920–30е года создавали те же американские промышленники, начиная с Волгоградского тракторного завода. С другой стороны, сравни какого-нибудь красного директора с топ-менеджером из США. Что у них общего, какие ценности?
— Да, разница одновременно и есть, и нет. И США, и Россия — это империи, причем Советский Союз, с моей точки зрения, — это продолжение той же Российской империи. А империям в силу их размеров требуются схожие специфические методы управления людьми.
— Интересно, а когда создавалась Московская школа управления «Сколково», вы с партнерами исходили из того, что это имперский проект? Или у вас в головах была какая-то другая парадигма? Сейчас, когда приезжаешь в «Сколково», кажется, что это оазис какой-то нездешней жизни. Словно не в России, только все вокруг по-русски говорят.
— Идея проекта была прежде всего в том, что Россия является одним из цивилизационных центров, и, если мы хотим интегрироваться в глобальную экономику, необходимо создавать у себя и рыночные институты, и образовательные, чтобы давать знания в области экономики и бизнеса здесь, а не посылать людей на Запад. Напомню, что во времена, когда возникла идея бизнес-школы «Сколково», была очень популярна тема БРИКС, и, когда я учился в Гарварде, то столкнулся с тем, что кейсов, касающихся этих стран, очень мало. Но даже этот минимум не являлся показательным, поскольку в основном речь шла об успешных историях, которые проще описать. Однако если ты хочешь работать и развиваться в России, Индии или Китае, нужно изучать реалии местной жизни, тонкости ведения бизнеса именно здесь. В этом и заключается уникальность образовательного процесса бизнес-школы «Сколково».
А по поводу ощущения того, что «Сколково» — это как будто не Россия… А что такое Россия? Лубок и совок? На самом деле, и такая Россия тоже есть, и не только в глубинке. Заходишь в бывшие здания ЦК на Старой площади — и такое ощущение, что там дух Брежнева витает. Как будто время остановилось и ничего не поменялось в стране. Но и современная Россия тоже существует, причём не только в Москве, но и в регионах, например в Татарстане или Тюмени. Просто мы одни из первых, кто это сделал.
— В середине 2000-х, когда вы начинали, и даже ещё в начале 2010-х люди, которые запускали в России что-то новое — назовем их агентами изменений — делали ставку на инновационные кластеры. Расчет был на то, что со временем таких кластеров в разных частях страны будет появляться всё больше и больше, так что они постепенно покроют всю страну. Но к 2021 году мы видим, что этих кластеры так и остались обособленными островками современности. Вокруг них всё то же болото.
— Просто 40 лет с момента закрытия советского проекта ещё не прошло, ты же помнишь про 40 лет и Моисея, который водил свой народ по пустыне? Конечно, в контексте человеческой жизни позади очень большой отрезок времени, но в историческом контексте 30 лет с момента распада Советского Союза — это ничто. Нужно самое меньшее 40, чтобы страна поменялась. Так что у нас ещё как минимум 10 лет впереди.
— То есть, задача для прогрессоров — в том, чтобы просто физически сохраниться на протяжении ближайших 10 лет.
— Новое поколение тоже подрастает, это уже современные ребята, которые не видели никакого Советского Союза и по-другому смотрят на мир.
— Только вот это поколение выросло при одном и том же президенте Путине (с кратким перерывом на правление Медведева). Ты как раз кстати упомянул про дух Брежнева, витающий над Старой площадью…
— А в Германии Меркель действующий канцлер вот уже 16 лет, и в США кланы Бушей и Клинтонов с перерывами были у власти на протяжении без малого 30 лет. Мы здесь не такое уж исключение. Мне Гордон Браун рассказывал как-то анекдот про английского журналиста, который приезжает в Россию в начале 1990-х и спрашивает местного жителя, как, мол, тут живётся. Тот отвечает: «Конечно, когда нам рассказывали про то, как у нас в стране всё хорошо, было понятно, что это преувеличение. Но я не мог и представить, что, когда нам рассказывали, как у вас там всё плохо, это окажется чистой правдой!» Последние 20 лет сняли с нас шоры: нам казалось, что плохо только у нас, а теперь мы видим, что везде непросто, повсюду есть свои проблемы и вызовы.
— Хорошо, вот ты говоришь, что советский проект был небольшим эпизодов в истории российской империи. А сейчас эта империя сохраняется? А что будет через 10 лет?
— По большому счёту, правильнее говорить не об империях, а о больших цивилизационных центрах, влияющих на мир. Их пять: Китай, Иран, Россия, континентальная Европа и англосаксонский мир. Был ещё шестой центр — испаноговорящие страны, но он в итоге раскололся. Что касается будущего, то здесь ключевой вопрос для цивилизационных центров — это демография. Иран, к примеру, меньше России, но сохраняет высокий демографический потенциал и влияние в своём регионе.
— А как ты смотришь на выход США из Афганистана?
— Это очень серьёзное событие. Здесь у меня первая аналогия — взятие японцами Сингапура в 1942 году, а в результате — крупнейшая в истории капитуляция британских войск. Для англичан это был шок: считалось же, что белый человек (в киплинговском понимании) непобедим. Разрушение этого мифа дало толчок деколонизации. Так и сейчас для американцев было шоком обнаружить, что навязывание их культурного кода на Ближнем Востоке и в Афганистане не сработало. Это значит, что нас ждёт переосмысление мифа о всесилии Америки как внутри самой страны, так и во вне, и последствия будут очень серьёзными.
— Будет ли Америка продолжать ту же политику после поражения в Афганистане?
— Конечно, будет. Она в любом случае остаётся крупнейшим военным игроком, у неё военные базы по всему миру. Недавно США вместе с союзниками — Британией и Австралией — создали новый блок против Китая.
Коллаж Марии Покровской для Republic
— А как ты видишь место России в пресловутом меняющемся мире? Очевидно, что отношение к ней на международной арене совсем не похоже на то, что было 15 лет назад, когда открылось «Сколково». Контекст, мягко говоря, другой. Вот ты — один из лидеров самого современного российского проекта в области бизнес-образования, построенного по международным стандартам. К чему вы готовите нынешних выпускников? Очевидно, что они выходят в мир, где их не очень-то ждут. И России совсем не везде рады.
— То, что нас там не ждут, было очевидно и раньше, в 1990-е и 2000-е — когда Россия была готова присоединиться к НАТО и Евросоюзу. Тут есть очень важная тема для разговора. После падения Берлинской стены в 1989 году в мире начался период турбулентности — и он продолжается до сих пор. А политическое окно возможностей, которое приоткрылось перед Россией в 1990-е, захлопнулось после терактов 11 сентября 2001 года. Беспрецедентная свобода перемещения финансовых потоков по всему миру с использованием различных механизмов, в том числе офшоров, — всё это закончилось в 2008 году. Сейчас мы приближаемся к завершению информационной свободы и началу повсеместной цифровой слежки. Казалось бы, только недавно начался период лёгкой интеграции по всему миру — и тут вновь повсеместно возникают границы и ограничения. Раньше мы опасались того, что нас не будут выпускать [из России] — а оказалось, что нас впускать не хотят. Иллюзии насчёт глобальной интеграции развеялись не только у нас, это происходит по всему миру. Всё вновь вернулось к тому, кто против кого дружит. Пандемия, с одной стороны, показала, что мы все взаимозависимы, а с другой — каждый сам за себя.
При этом Россия — зависимое от добычи природных ресурсов государство с серьёзной демографической проблемой и не соответствующей размерам страны экономикой. Всё это большие вызовы, поэтому нужна глубинная трансформация общества. А это очень непростая вещь при обширной территории и разнообразии культурных кодов в стране со 138 национальностями.
— Насколько Россия сейчас конкурентоспособна с точки зрения высшего образования, какие у тебя впечатления от традиционных российских университетов?
— Я с большим уважением отношусь к тому, что делают Александр Аузан, Владимир Мау, Рубен Ениколопов, Ярослав Кузьминов и многие другие. Мне проще оценивать общественные науки. А качество высшего образования связано не только с тем, что происходит в России, но и с тем, как быстро меняется мир вокруг. Когда меня учили экономике, аксиомой было то, что наращивание денежной эмиссии ведёт к инфляции, а жизнеспособный бизнес должен быть прибыльным. В реальности же «печатный станок» ФРС США работает который год подряд, и это не приводит к росту инфляции, а убыточные компании успешно торгуются на биржах и стоят миллиарды долларов. Возникает вопрос: как это соотносится с экономической наукой, которую преподают в университетах?
Российская высшая школа, конечно, нуждается в реформировании, в особенности созданная когда-то модель, в которой центры научных исследований отделены от центров высшего образования. Такая модель оказалась менее успешной, чем та, что была создана в англо-саксонском мире. Я должен сказать, что нужность высшего образования вообще сегодня под вопросом: если нам предстоит учиться на протяжении всей жизни, то вряд ли высшее образование в его нынешнем виде — этот оптимальный формат. Ценность диплома об окончании вуза значительно понизилась.
— А российский бизнес способен брать на себя лидерские функции, чтобы влиять, к примеру, на модель высшего образования в стране? Или у нас сформировался такой госкапитализм, что бессмысленно рассуждать на подобные темы?
— Если посмотреть на бюджеты R&D в большинстве российских компаниях, очевидно, что они ориентированы на экстенсивную модель развития. В то же время Россия удивительна тем, что здесь можно найти как примеры того, что мы полный совок, так и обратные. Вот «Яндекс» — много ли мы знаем случаев в мире, когда национальная поисковая система сохраняет свою независимость? Или «Газпромнефть» и «Сибур» — с управленческой точки зрения, это очень передовые компании.
Мне кажется, главная проблема российского бизнеса в том, что его лидеры не озабочены созданием наследия. И это я не про завещание говорю, а про преемственность поколений, про то, как выстраивать деятельность компаний на десятилетия вперёд. И здесь важно не то, сколько стоит компания и какие у неё денежные потомки, а отношение к частной собственности в целом. В любой момент может возникнуть вопрос, являешься ли ты владельцем компании — или уже нет. Неопределённость в вопросе прав собственности — большая угроза для России. Это даже не госкапитализм, это — отсутствие понятия о том, что такое собственность, как она защищена и как построить такой бизнес, который можно будет передавать из поколения в поколение.
— Ты думаешь, через 10 лет это изменится?
— Считаю, что да. Так получилось, что 70% российского богатства сосредоточено в руках людей, принадлежащих к одному поколению. Через 10 лет этим людям будет от 70 до 90. Им неизбежно придётся передавать управление следующему поколению. Что и как передавать — вызов непростой: у нас нет для этого культуры, инфраструктуры, законодательства. Практики такой нет. Дело же не только в документах. Мы просто не умеем этого делать. В России сейчас порядка 250 000 долларовых миллионеров, не считая владельцев квартир в центре Москвы. Более 90% из них не продумали механизм преемственности, и у большинства дети не хотят заниматься бизнесом своих родителей. Нас ждёт смена политической и бюрократической элиты. Дай бог, конечно, всем долгих лет жизни, но политическая элита — это же не только Владимир Владимирович Путин. Геннадий Андреевич Зюганов и Владимир Вольфович Жириновский в политике уже 30 лет. Новые люди появятся везде.
— Почему крупный российский бизнес не смог стать по-настоящему глобальным в 2000-е годы? Отличная конъюнктура до 2008 года, все богатеют и наращивают амбиции — можно вспомнить, как пытались закрепиться на Западе Алексей Мордашов и Виктор Вексельберг, те же нефтяники. И ничего серьёзного из этих попыток не вышло.
— У нас не только глобальных компаний российского происхождения нет, у нас и российских CEO в руководстве глобальных корпораций нет. Во-первых, слишком мало времени прошло. А во-вторых, наш бизнес сразу пошёл в те регионы, где была самая высокая конкуренция. Не туда, где была выше маржа, но проще закрепиться — в Индию или Африку, — а в Америку или Европу. Скорее, это был вопрос престижа, присутствия на ключевых рынках. Но тут есть ещё один интересный момент, который мало обсуждается. Во время кризиса 2008 года в Америке спасали компании, а не собственников. В России же спасли собственников. И у государства изменилось отношение к собственникам, которые, чуть что, прибежали в правительство с мольбами о помощи. Государство дало им денег, и стало ясно: эффективность частной инициативы по сравнению с институциональной мощью государства — это миф, теперь частный бизнес должен государству, и в любой момент его можно забрать за долги. Повторюсь, в Америке собственники потеряли всё. У нас таких примеров не было.
— А какова вероятность появления российских CEO в глобальных компаниях и глобального бизнеса российского происхождения в ближайшие 10 лет?
— Скорее всего, будут и СЕО с российскими корнями, и компании, но не полностью созданные в России. Но это будут единичные истории, как тот же «Яндекс». Важнее другое: как большие корпорации будут выстраивать отношения с государством? И речь не только и не столько про Россию — посмотри, какие баталии идут в США вокруг Facebook, Google, Microsoft и Amazon. Понятно, что давление государства на крупный бизнес в ближайшие годы будет нарастать.
— Российская экономика в ближайшие 10 лет станет более закрытой, как тебе кажется?
— На самом деле, самая закрытая экономика в мире сегодня — это американская. Все попытки европейских, ближневосточных или китайских компаний купить что-то крупное в Америке наталкиваются на сложности и ограничения. Поэтому что ты имеешь в виду под закрытой или открытой экономикой? Я не хочу выступать в духе «у них всё хуже, чем у нас», но: в России есть отрасли, которыми полностью владеют иностранные компании. В пивной, пищевой, лесопромышленной или банковской индустриях, например, нет ограничений на владение контрольным пакетом для иностранцев. Ни в Америке, ни в Китае, ни в Японии такого нет.
Открытость бизнеса, особенно в условиях цифровизации, — это очень важный вопрос, который требует отдельного разговора. В целом, мне кажется, мир будет всё больше закрываться, что смешно, конечно, — мы же все зависим друг от друга, в первую очередь в плане экологического кризиса и пандемии. Такие проблемы нужно решать всем вместе, но желание спрятаться и отсидеться в своём домике, когда страшно, тоже вполне объяснимо.
