Константин Сонин. Фото: Зарина Кодзаева
18 октября 2021 года умер выдающийся венгерский экономист Янош Корнаи. Человек, наиболее точно описавший экономику дефицита, автор понятия «мягкое бюджетное ограничение», объясняющее неэффективность плановой экономики, сделал, наверное, для похорон социализма больше, чем многие более известные меры. Тем не менее в 1999 году нобелевским лауреатом, вопреки ожиданиям, он не стал. Казалось, работы Корнаи касались периода, который ушел навсегда, и некрологи от видных экономистов — дань уважения человеку, сформулировавшему приговор ушедшей системе. Однако так ли это? Или идеи Корнаи и ныне актуальны? Об этом «Деньгам» рассказывает Константин Сонин, российский экономист, профессор Чикагского университета и ВШЭ.
— Вы считали Яноша Корнаи достойным Нобелевской премии по экономике. Что для вас самое важное в его наследии?
— Основное достижение экономиста Корнаи — прояснение того, как в реальности работала плановая экономика. В первое десятилетие своего существования экономика, в которой ключевые решения принимались не людьми и фирмами на основе цен, которые складываются на рынке, а единым государственным органом, вызывала большой интерес экономистов по всему миру. В теории такая экономика могла расти быстрее рыночной — за счет того, что единый орган мог концентрировать ресурсы на приоритетных направлениях. И на практике советская промышленность росла поначалу очень быстро — это только потом стало понятно, что ключевую роль в этом росте играли низкая, из-за мировой войны и революции, стартовая точка и сверхбыстрая и крайне затратная урбанизация. К моменту, когда Корнаи начал работу над своими знаменитыми трудами, проблемы плановой экономики уже стали видны невооруженным взглядом: темпы промышленного роста снизились, благосостояние росло медленно, а очереди и дефицит стали неотъемлемой частью повседневной жизни.
Собственный вклад Корнаи сводится к двум теориям. Прежде всего он первым указал на то, что дефицит, невозможность купить товар по назначенной правительством цене, является не частным недостатком планирования, а постоянным свойством социалистической экономики. В том, что дефицит — это проблема, никто не сомневался, в том числе и самые официозные экономисты, но то, что само существование плановых органов приводит к постоянным дефицитам, убедительно показал именно Корнаи. Если излагать его теорию современным языком, то суть в том, что дефицит товара создает власть производителя и органов, распределяющих товары, над потребителями. Как в рыночной экономике каждый производитель заинтересован в том, чтобы иметь монопольную власть на каком-то рынке и извлекать монопольную прибыль, так в плановой экономике каждый, кто контролирует производство или распределение товара, получает дополнительный контроль, поддерживая дефицит.
Вторая теория Корнаи, которую он сформулировал применительно к социалистическим экономикам, но которая имеет значение в гораздо большем числе ситуаций, — это «теория мягкого бюджетного ограничения». В рыночной экономике если положение фирмы безнадежно — нет оснований ожидать возвращения к прибыльности в будущем, инвесторы прекращают ее финансировать, потому что любые новые вложенные деньги будут потеряны. Кто будет вкладывать свои деньги в такой ситуации? Конечно, пострадают работники фирмы, которые потеряют свои места, но это не волнует инвесторов. Неэффективная, не приносящая прибылей фирма закроется — и это основной механизм «созидательного разрушения», которое экономисты, от Шумпетера до Агийона, считают основным драйвером экономического развития.
В социалистической экономике решение о закрытии фирмы принимается не инвесторами, а политиками, которые заботятся о поддержании занятости. И часто оказывается, что в краткосрочной перспективе политику выгоднее сохранить занятость за счет субсидий фирме. Неэффективная, с отрицательной добавленной стоимостью, живущая за счет субсидий (то есть за счет других граждан страны) фирма остается работать.
В СССР и других социалистических экономиках множество фирм не закрывалось, несмотря на то, что они жили только за счет постоянной поддержки. То есть правительство отнимало ресурсы у граждан и других фирм и поддерживало убыточные. В рыночной экономике проблема мягких бюджетных ограничений тоже может присутствовать — когда есть политики, заинтересованные в том, чтобы убыточные фирмы оставались в деле.
Янош Корнаи. Фото: ceu.edu
— Корнаи считал дефицит имманентно присущим плановой экономике. Однако есть пример Китая, десятилетиями довольно успешно сочетавшего планы партии и рыночные механизмы. И сейчас Китай взял курс на более жесткое регулирование рынка — от мер по реформе рынка образования до определения, какие алгоритмы приемлемы в социальных сетях. Тем не менее говорить о дефиците в «мировой фабрике» до сих пор не приходилось, скорее о перепроизводстве, если брать тот же рынок недвижимости, который сейчас пытаются охладить. Значит, есть способы уйти от «дефицитного проклятия»? Достаточно сочетать план и рынок в нужной пропорции? Или Китай — это все же квазиплановая экономика?
— Все экономические успехи Китая — все «китайское экономическое чудо» последних 40 лет, благодаря которому Китай восстановил свои исторические позиции как одна из самых крупных экономик в мире — связаны с увеличением рыночной доли в экономике. Везде, где ресурсы начинали распределяться с помощью цен, определяющихся спросом и предложением, дефицит сначала снижался, а потом исчезал вовсе. Наличие планирования — свойство любой современной экономики, просто потому, что даже в самой рыночной экономике госсектор, в котором расходы определяются политиками, это минимум 30–40% ВВП. Любой бюджет или бюджетный план на несколько лет, принимаемый правительством, — это элемент планирования. Но пока правительство не вмешивается в определение цен, присутствие плановой компоненты не вызывает дефицита. Пока цена может меняться в ответ на изменение спроса или предложения, дефицита и не может возникнуть.
— Сейчас с дефицитом столкнулся весь мир: дефицитом вакцин для бедных стран, дефицитом полупроводников, дефицитом транспортной инфраструктуры, дефицитом сырья… При этом далеко не все эти дефициты можно преодолеть рыночным способом — то есть снижением спроса за счет роста цен — в связи со слишком высоким социальным риском. Может ли мир войти в эпоху использования инструментов плановой, вернее сказать, командной экономики? Например, введения ограничений на работу предприятий, «не имеющих значимости» для общества и экономики в момент дефицита топлива в зимний период, как это сейчас происходит в Китае. Можно вспомнить и попытку ВОЗ предотвратить ревакцинацию в развитых странах, чтобы отдать вакцины бедным странам. Не может ли такого случится? А главное — возможно ли, что такой метод понравится многим? Или у рыночной экономики есть противоядие против подобных методов?
— Можно только повторить — пока цены на каком-то рынке определяется спросом и предложением, дефицита не будет. Собственно мы сейчас, осенью 2021 года, говорим про дефицит, часто имея в виду резкие скачки цен на отдельные категории товаров. То есть имеется в виду следующее: если бы цены оставались прежними, то был бы дефицит — часть потребителей не могла бы получить товар по неизменной цене. Но когда цена может быстро меняться, дефицита не возникает. Дефицит возникает тогда, когда цена остается неизменной — например, в результате политических решений.
Вот показательный пример. В марте 2020-го, в самом начале пандемии и введения жестких карантинов, в США возник на мгновение дефицит туалетной бумаги. Люди бросились закупать бумагу, и цены подросли. В идеальном мире, в учебнике микроэкономики производители должны были бы увеличить производство в ответ на рост цен — раз стало более выгодно, с новыми ценами, продавать бумагу. Но, конечно, невозможно мгновенно увеличить производство туалетной бумаги — фабрики по ее производству построены без всякого запаса производительных мощностей. Зачем было бы иметь эти запасные мощности? Использование туалетной бумаги — один из самых стабильных показателей в человеческом потреблении. Если бы резкий скачок спроса в марте 2020-го показался бы производителям постоянным изменением, они могли бы построить новые заводы, нанять новых сотрудников и так далее. Но, опять-таки, потому, что скачок спроса вовсе не означал, что люди станут использовать больше бумаги, чем раньше, в новых инвестициях не было смысла. В реальности же ответ на скачок цен некоторые администрации, на уровне отдельных штатов, попытались ввести ограничения на цены или объемы продаж в одни руки. Именно эти действия, продиктованные политическими соображениями, вызвали локальный дефицит!
По счастью, никаких ограничений на федеральном уровне не вводилось, и туалетная бумага продавалась по $15 долларов за рулон (вместо стандартных $0,3–0,5). Изменение цены, в отсутствие политического вмешательства, полностью снимает проблему дефицита.
— Одна из работ Корнаи, которую вы высоко оцениваете, касается введенного им понятия мягкого бюджетного ограничения — ситуации, когда субъекты экономического процесса в своей деятельности рассчитывают на оказание финансовой помощи извне при риске банкротства. Насколько актуальна сегодня эта проблема в различных странах? Например, в России, где по факту установился госкапитализм и есть большинство условий для возникновения мягкого бюджетного ограничения: от патернализма (антисанкции, импортозамещение) до коррупции, от раздачи господрядов узкому кругу компаний — до особых условий отдельным компаниям, секторам, территориям и так далее?
— Да, эта теория Корнаи очень важна для любого правительства, определяющего судьбу фирм политически, а не оставляющих решение рынку. В случае фирм, напрямую или косвенно управляемых государством, проблема мягких бюджетных ограничений стоит очень остро. Масштабная национализация 2000-х хотя и скорректировала некоторые эксцессы 1990-х, сделала российскую экономику куда более защищенной от созидательного разрушения, чем раньше. Это действительно увеличивает стабильность, но снижает возможности роста и развития. Антисанкции, обогащающие владельцев агрохолдингов за счет всех граждан, субсидии убыточным предприятиям, преференции компаниям с политическими связями, а не тем, которые выиграли бы, конкурируя на рынке, — это все примеры, в которых механизм сходен с механизмом мягкого бюджетного ограничения.
— После 2008 года и краха банка Lehman Brothers в развитых странах, прежде всего в США, появилось понятие «too big to fail» — «слишком большой, чтобы обанкротиться». Сейчас, после небывалого вливания ликвидности в развитые экономики, в тех же США говорят о проблеме компаний-зомби, крах которых может оказаться роковым. Эта проблема стоит и в Китае, где сейчас рынок недвижимости может рухнуть, став запалом системного кризиса для всего мира. Не попала ли глобальная экономика в ловушку того самого мягкого бюджетного ограничения?
— Мировой финансовый кризис 2008–2009 годов продемонстрировал новый вариант проблемы мягких бюджетных ограничений. Понятно, что правительство может захотеть спасти убыточную фирму, если ее закрытие выкинет на улицу работников — то есть избирателей. Никто не думал до этого кризиса, что правительство может захотеть спасать — за счет денег всех граждан — инвестбанки и хедж-фонды, в которых количество работников и вкладчиков ничтожно в политическом смысле. Однако оказалось, что некоторые фирмы пришлось спасать, потому что их крах принес бы огромные потери всей экономике. То есть эти фирмы были «too big to fail». Стало ясно, что это соображение — «мы такие большие, что если что случится, то нас спасут» — порождает серьезную проблему. Банк или фонд, рассуждающий таким образом, будет вести себя гораздо более рискованно, чем банк, который знает, что его спасать не будут.
Именно поэтому основные финансовые реформы, предпринятые в США по итогам кризиса, были сосредоточены на исключении ситуации, в которой какой-то банк или фонд будет так важен, что правительство будет вынуждено его спасать в случае кризиса. То есть, словами теории Корнаи, исключении ситуации, в которой банк или фонд окажутся в ситуации мягкого бюджетного ограничения.
