«Дикторы с ликованием сообщали о ликвидации вражеских отрядов и убеждали зрителей, что каждый хорват — фашист». Как в Сербии и Хорватии искажают историю Второй мировой, чтобы оправдать насилие и выставить соседей монстрами

В 1990-х националистские движения буквально уничтожили Югославию изнутри. Кризис коммунистического режима после смерти Иосипа Броза Тито привел к тому, что хорваты и сербы, формально составлявшие население одной страны, начали активнее осмыслять себя через национальную принадлежность. Их борьба за влияние и территорию обострилась настолько, что спровоцировала череду жестоких конфликтов.

Однако не меньшее значение имела так называемая психологическая война: каждая сторона пыталась настроить сторонников таким образом, чтобы те перестали считать соседей людьми и начали воспринимать их как опасных монстров. Пропаганда подразумевала не только укрепление национального мифа с постоянными отсылками к подвигам прошлого, но и дегуманизацию противника.

После 1945-го коммунистические власти запретили осмысление Второй мировой как внутреннего конфликта между двумя народами. Санкционированная Тито парадигма подразумевала, что все население Югославии страдало только от внешних врагов — немцев и итальянцев, а также отдельных коллаборационистских организаций.

С конца 1980-х будущие президенты Сербии и Хорватии организовывали историю заново так, чтобы настроить своих граждан друг против друга. Слободан Милошевич напоминал о зверствах фашистского движения усташей и пугал население тем, что современная Хорватия руководствуется теми же принципами. Франьо Туджман напоминал, как после капитуляции усташей в окрестностях города Блайбурга сербы устроили массовые расправы. Хорватов тогда казнили во внесудебном порядке, многие погибли при невыясненных обстоятельствах по пути к местам заключения, а общее количество жертв послевоенных репрессий составило несколько десятков тысяч человек.

«Население Сербии поддалось пропаганде, которая утверждала, что усташи вернулись, — пишет историк Марко Хайдиняк. — Эту страшилку косвенно подтверждали националистические монологи первого хорватского президента Франьо Туджмана. Примерно тогда же Германия признала независимость Хорватии, что вызвало у сербов дополнительные зловещие ассоциации».

Психологическая война с обеих сторон подразумевала пересмотр истории. Сербы приукрашали данные о деятельности усташей, завышали статистику и переносили ответственность за преступления радикалов во Вторую мировую на современных хорватов. Хорваты, наоборот, приуменьшали количество жертв усташей и выставляли их чуть ли не мучениками, защищавшими мирных граждан от жестоких партизан.

Вдобавок Туджман и его последователи напоминали о преступлениях сербских националистов, которые тоже сотрудничали с немцами и итальянцами. Пропагандисты по другую сторону либо замалчивали неприглядные сюжеты, либо называли соотечественников героями, даже если хорватов за аналогичные действия обвиняли в бесчеловечности.

В истории Югославии периода Второй мировой трудно распределить роли: предполагаемые герои порой устраивали такие же зверские расправы как злодеи. Неспособность признать себя не только жертвами, но и преступниками привела к тому, что 45 лет спустя ненависть вспыхнула с новой силой. Сербы больше не видели в хорватах соседей, с которыми их связывают сложные, но не всегда плохие отношения. Хорваты навесили на сербов ярлык агрессоров, которые десятилетиями притесняли их и держали за людей второго сорта. И те, и другие требовали сочувствия за страдания, причиненные фашистами. Именно такая напряженная социальная обстановка обеспечила подходящие условия для войн в Хорватии и Боснии, преступлений против человечности и уничтожения мирных граждан с обеих сторон.

«Я сталкиваюсь с этим феноменом по всей бывшей Югославии, — признался писатель и поэт Боян Кривокапич. — Мы все хотим быть равными, но кто-то обязательно стремится к превосходству над другой группой. После конфликтов или политических реформ мы видим, как новая жертва, которая получила больше прав, ведет себя так же, как раньше действовали ее обидчики. Это проявляется в форме реваншистской политики или негативного отношения к меньшинствам».

Чтобы разобраться в перипетиях крупнейшего европейского конфликта 1990-х, сначала необходимо понять, что происходило с населявшими Югославию народами в предыдущую войну, когда сербские и хорватские националисты боролись между собой и одновременно противостояли коммунистам, а обычные жители страдали от этнических чисток и подвергались террору. Их трагедии тесно связаны с вековой историей взаимных обид и обвинений, неспособностью признать ошибки, отказаться от статуса жертвы и принять прошлое.

«Главная опасность обращения к прошлому для легитимизации политических процессов в настоящем заключается в том, что идеализированное прошлое может превратиться в национальную одержимость, — объясняет исследователь конфликтов на Балканах Марко Хайдиняк. — Во времена радикальных внутренних перемен, как после краха социализма в Югославии, подобная одержимость может отвлечь от реальных потребностей — например, от демократизации и экономической либерализации. Вместо этого целые нации предаются утопической мечте о возрождении империи и возвращении территорий. Чем более великим и победоносным кажется прошлое, тем проще мобилизовать массы, чтобы в очередной раз попытаться возродить это прошлое».