Глава Луганской Народной Республики Леонид Пасечник, глава Донецкой Народной Республики Денис Пушилин, Владимир Путин, глава Херсонской области Владимир Сальдо и глава Запорожской области Евгений Балицкий (слева направо)
Фото: сайт Кремля
Главным событием минувшей недели стало «присоединение» к путинской России четырех украинских регионов, произошедшее в результате «специальной военной операции» и «референдумов», легитимность которых никогда не признает ни одно современное и сколько-нибудь цивилизованное государство. Таким образом, Россия, как это сформулировал политолог Александр Кынев, осуществила крайне опасный «переход в состояние страны с никем не признанными границами».
Событие, заранее анонсированное и потому более чем предсказуемое, не стало сенсацией — и с трудом могло конкурировать за общественное внимание с конспирологией вокруг диверсионных взрывов «Северного потока-2», угрозами применения ядерного оружия, для начала «маломощного», и, наконец, последствиями решения Владимира Путина от 21 сентября.
Когда хозяин Кремля однажды пригрозил Украине задействовать дополнительные ресурсы на фронте, где «мы по большому счету всерьез пока еще ничего не начинали», мало кто с уверенностью мог предсказать последующие шаги российского президента. Конечно, спекуляций на тему грядущей мобилизации было хоть отбавляй (британский министр обороны Бен Уоллес, как мы помним, предполагал, что решение приурочат к 9 мая). А теперь, кажется, только ленивый чиновник не говорит о том, что «как минимум в последний месяц все понимали, что дело идет к мобилизации», что «было очевидно», что российская власть ни перед чем не остановится.
Позволим себе, однако, усомниться в том, что ситуация была настолько ясной. Даже с учетом тяжелого опыта 24 февраля, сентябрьское решение, принятое Путиным, заранее рассматривалось многими наблюдателями и инсайдерами как предельно рискованный шаг — по меньшей мере подрывающий кремлевский нарратив о «специальной военной операции», которую ни в коем случае нельзя было путать с полномасштабной войной, а главное, делающий общественные процессы в стране существенно менее управляемыми, чем они были до сих пор. Ведь жизнь миллионов необратимо изменилась, и теперь даже людьми, далекими от политики, овладевают чрезвычайно сильные эмоции.
«Преобладающими чувствами по поводу объявленной в РФ частичной мобилизации являются "тревога, страх, ужас" (47%), "шок" (23%), "гордость за Россию" (23%) и "гнев, возмущение" (13%). О своем равнодушии сказали лишь 9% опрошенных», — отмечается в вышедшем на неделе исследовании независимого «Левада-центра» (признан в РФ «иноагентом»).
Мобилизация, вне всякого сомнения, стала крупнейшим в постсоветской истории РФ социальным потрясением. И учитывая его рукотворный характер, сложно принять версию о стратегической предопределенности — даже под давлением известных обстоятельств, прежде всего радикальных перемен на фронте, старательно затушевываемых кремлевской пропагандой. Проблема в том, что как только мы задним числом начинаем взвешенно и рассудительно анализировать решения Путина, включая самые спорные и разрушительные из них, глава государства преподносит стране новый сюрприз, не оставляя камня на камне от наиболее мрачных гипотез на свой счет.
При этом паралич механизмов политического и экспертного влияния на единоличные инициативы президента делает уравнение состоящим из сплошных неизвестных. Причем в непроницаемом тумане будущего сейчас живет не только российское общество, но и властные элиты. Например, многие по умолчанию полагают, что кремлевский горе-оракул Дмитрий Песков, слова которого, словно в зеркальном отражении, население привыкло понимать с точностью до наоборот, намеренно лгал накануне путинского выступления о том, что вариант мобилизации не рассматривается, что «речи об этом нет». Но можем ли мы исключать, что Песков элементарно пребывал в неведении? Или по крайней мере имел слишком смутное представление о том, что происходит? Когда выработка важнейших государственных решений происходит в глубинах сознания одного единственного человека, никто, включая ближайших путинских соратников, ни в чем не может быть уверен до конца.
kremlin.ru
«Никто никому ничего не объясняет <…> Раскоординация полнейшая и бардак, Путин всем говорит разное», — отмечает один из чиновников, близкий к правительству, с которым пообщались журналисты Фарида Рустамова и Максим Товкайло в рамках своеобразного исследования — актуального среза настроений истеблишмента, опубликованного на неделе (своим мнением поделились 15 госслужащих, депутатов и топ-менеджеров государственных и частных компаний).
Со ссылкой на «знакомого одного из главных российских госбанкиров» журналисты пишут, что «тот крайне озабочен тем, что руководство страны все решения принимает в режиме спецоперации и единолично». Строго говоря, главных российских госбанкиров в стране только два — руководитель ВТБ Андрей Костин и глава Сбербанка Герман Греф. Мировоззрение, принципы и позиция по ключевым вопросам у этих двух людей в корне различаются, что, в общем-то, не секрет. У кого больше оснований быть недовольным позднепутинской системой власти? На этот вопрос каждый из нас может попытаться ответить самостоятельно. Уточним лишь, что Греф в последние дни воздерживается от публичных комментариев — в отличие от Костина, призывающего к спокойствию:
«На самом деле, коллеги, давайте не [будем] пугать себя и всю страну, — заявил он в ходе прошедшего в Казани банковского форума «Банки России — XXI век». — У нас частичная мобилизация, и речи о том, чтобы все подразделения, все… куда-то там мобилизовались, не надо таких сценариев кошмарных рисовать».
Владимир Путин и Андрей Костин / kremlin.ru
Эффект неожиданности не мог не сказаться на методах проведения мобилизационной кампании, фантастически неорганизованной, вынудившей исполнителей — от растерянных губернаторов до решительных военкомов — действовать наобум, бестолково, в лихорадочной спешке, не имея в то же время ни малейшего представления о том, как и когда все это может закончиться.
«Мобилизация может быть завершена только по решению президента», — сухо уведомляет нас «Объясняем.рф», недавно созданный «официальный портал о социально-экономической ситуации в России», призванный, по задумке властей, расставить все точки над «i» в творящемся безумии.
Если на протяжении первых шести месяцев после февраля социально-экономическое положение России можно было с натяжкой считать хрупким равновесием, то теперь утрачено и оно. Войну остро ощутило все общество, и даже люди во власти и государственном бизнесе погрузились в депрессию. Некоторых, как пишут Рустамова и Товкайло, охватывает отчаяние от сознания того, что многие россияне (хотя и далеко не все) с «поразительной обреченностью» готовы отправиться на фронт (под угрозой, заметим, жесточайшего уголовного преследования в случае отказа). В руководстве одной из крупных госкомпаний эту мысль выразили так:
«Люди готовы вести на убой детей, мужей, сыновей. Это прямо зло. А те, кто принимает [такие] решения, вообще живут за болевым порогом. Людям нужны уже не психотерапевты, а психиатры».
Выход на работу из отпуска, проведенного за рубежом, автор цитаты описал как «возвращение в тюрьму». И это уже не просто метафора. Во всяком случае сотни тысяч российских мужчин, бегущих за границу любым доступным для них способом, вряд ли сочтут подобные слова художественным преувеличением. Только не сейчас. В свежих Хрониках госкапитализма:
