Весна 2022 года, Москва. На ВДНХ моют фонтан "Дружба народов"
"Комсомольская правда"/ Global Look Press
Зачем нам в 21 веке такое понятие как нация? Кажется, что оно должно было остаться в прошлом после победы идеи глобализации. При этом в России сегодня все чаще звучат слова «деколонизация» и «освободительное движение». Почему так вышло и к чему может привести, «Отделу культуры» рассказывает Ольга Тараканова, исследующая проблемы империализма в истории и в современных реалиях.
— Расскажи, как изменилось восприятие национального вопроса в России после 24 февраля.
— У меня есть любимая история об этом. В августе я ехала на BlaBlaCar из Волгограда в Петербург. Меня вез взрослый мужчина на достаточно дорогом внедорожнике, кажется, это был bmw. Ночью, чтобы не уснуть, он смотрел фильм «Холоп» про русских крепостных крестьян и ролики с политической аналитикой на канале «Бесогон ТВ». С нами в машине ехали его дочь лет восемнадцати и еще один попутчик, мужчина средних лет. И я, и дочь всю дорогу просидели в наушниках, а водитель и попутчик с интересом смотрели в экран. Так вот, на «Бесогоне» показывали карту разделения подконтрольной России территории на множество независимых государств — с подписью «ДЕКОЛОНИЗАЦИЯ» и комментариями, что авторы таких карт хотят «развалить Россию». Карты появились еще весной, к августу добрались до «Бесогона».
Сейчас много свидетельств, что о деколонизации думают и говорят гораздо чаще, чем раньше. По данным Google Trends, с середины марта в среднем примерно в два раза больше запросов, чем на протяжении предыдущих пяти лет. В списках иностранных агентов с октября стали появляться национальные активисты: Ирек Биккинин — татарский активист из Мордовии, Семен Кочкин — создатель телеграм-канала «Сердитая Чувашия», Руслан Габбасов — руководитель запрещенного Башкирского национального политического центра. Всетатарский общественный центр, с 90-х боровшийся за суверенитет Татарстана, признали экстремистской организацией. О деколонизации говорят СМИ, как антивоенные, так и государственные — естественно, с разными интонациями. Становится привычным видеть в новостях понятие «национально-освободительное движение». Раньше оно многим было вообще не знакомо, разве что только по отношению к событиям давнего прошлого.
Резкий рост востребованности национально-освободительных движений и внимания к ним совпали с началом мобилизации. Людям оказалась нужна помощь именно тех, кто рядом и кто представляет себе ситуацию в каждом конкретном месте: в какую страну удобно выехать, где будет проще адаптироваться, как скрываться, если возможности уехать нет. Помню, что активисты из Республики Саха (Якутия) в одном из постов предложили совет, который, наверное, подходил многим негородским жителям: если к вам едет мобилизационный автобус, пусть все мужчины уйдут «на охоту», а призывная комиссия ищет в лесу вооруженных мужчин. Движения за деколонизацию предлагают и осмысление масштабных проблем, и хоть какие-то инструменты безопасности в критической ситуации.
Но рост внимания не значит, что раньше национального активизма не было. Наоборот, его нынешняя известность стоит на платформе, которую отдельные активисты и сообщества готовили годами. Например, сообщество Agasshin — оно появилось в Москве в 2020 году и рассказывало «о жизни этнокультурных сообществ в России», стремясь «к свободе от расизма и ксенофобии». Или лингвист и журналист Тодар Бактемир, который в своем тг-канале «степной новиоп» несколько лет писал об астраханской региональной идентичности и языковой политике.
— Кто сейчас в первую очередь популяризирует и исследует национальный вопрос в России?
— Наверное, заметнее всего работа нескольких крупных команд. В первую очередь, это фонд «Свободная Бурятия» — во многих медиа выходили интервью с его президенткой Александрой Гармажаповой, аналитиком Марией Вьюшковой. Чуть позже, чем «Свободная Бурятия», появились «Свободная Якутия», «Новая Тува». Стабильно растет аудитория у анонимного медиа «Беда», которое «изучает российский имперский проект».
Я также стараюсь следить за конкретными лидерами. Например, Руслан Габбасов из Башкоркостана, у которого есть подробно разработанный проект башкирской политической нации. Он говорит, что ядром ее должны стать башҡорттар, но это не эксклюзивный проект: «Башкиры — ведущая сила, но это не подразумевает какие-то особые права. Это, скорее, дополнительная обязанность. <…> Каждый житель Башкортостана получит возможность присягнуть на верность республике, ее законам, конституции. Если кто-то откажется от присяги, они останутся гражданами республики, это не лишает их каких-то прав, социальных благ и льгот. Но они не будут допущены до участия в политической жизни: не смогут избираться сами и участвовать в выборах». В Калмыкии есть Даавр Доржин. У него тоже разработана концепция государственного устройства независимой Калмыкии — он начинает с предложения нового названия, Өөрдмүд, и предлагает политику гражданства, языковую политику, программу люстраций — ответственности нынешней власти республики за соучастие в военных преступлениях. Они оба и многие другие входят в Лигу свободных наций.
Я также слежу за исследовательницами империализма и колониализма. Анна Гомбоева пишет о колонизации Сибири, Анна Энгельхардт рассказывает о колониальной инфраструктуре, например, значении Крымского моста, и о специфике российского оружия. При этом у меня есть ощущение, что исследований о прошлом национально-освободительных движений — и периода девяностых, и более ранних — сейчас очень не хватает. Национальный активизм появился не сегодня, у него богатая история, но она стерта государством, так как виделась ему опасной. Сейчас очевидна потребность восстановить преемственность, и для этого приходится прикладывать огромные усилия.
— Кого мы вообще называем нацией?
