Ярмарка на Красной площади, декабрь 2022 года
Roman Denisov / Global Look Press
В автобусе, который везет пассажиров рейса Стамбул-Москва от трапа к аэропорту — обледеневший пол с серой коростой из сбитого снега. В самолете не было свободных мест, и теперь полторы сотни людей, плотно упакованные в салон мерзлого автобуса, еле удерживаются на разъезжающихся ногах, чтобы не упасть на поворотах.
В рюкзаке у меня журнал S7, заметно похудевший по сравнению с довоенными временами. Ни единого репортажа о заграничных путешествиях, ни единого иностранного рекламодателя, ни единого слова о том, куда и почему всё это подевалось. Только реклама стоматологических туров в Новосибирск (стоматологических! туров! в Новосибирск!) чуть было не проговаривается:
«В это непростое время у нас по-прежнему все материалы и техника — из Швейцарии!»
Зимний ночной город за окном такси абсолютно не изменился. Разве что, когда взгляд упирается в вывески «Вкусно и точка» на месте привычной макдональдсовской, как будто застревает в сгустившейся пустоте.
Добравшись до дома, полночи рассматриваю то, что пришлось бросить 10 месяцев назад — книги, картины, фотографии, коллекцию всякой всячины с блошиных рынков, которую собирала десятилетиями. Вот, значит, как выглядит жизнь, которая у меня была еще совсем недавно. Этой жизни больше нет.
Инсталляция из букв Z, V и O перед входом в Парк Горького, декабрь 2022 года
Bulkin Sergey / news.ru via globallookpress.com
***
В Москву я прилетела по срочному бюрократическому делу, требующему личного присутствия в государственных учреждениях. И вот уже полчаса сотрудница «Сбера» доказывает мне, что я подделала свой паспорт («Подозрительно нарушена целостность пленки на развороте с фотографией! Вот здесь — видите? Пузырик!»). Консилиум из трех менеджеров сравнивает фотографии на всех моих документах и никак не может решить, я ли это перед ними.
Перспектива застрять в Москве ради нового паспорта без пузыриков как-то не радует. Яростное моё сопротивление, подкрепленное отсканированными когда-то документами из личного кабинета на Госуслугах, убеждает консилиум — и дальше все процедуры идут как по маслу, по довоенным клиентоориентированным заветам Германа Грефа. Девушка, заварившая эту кашу, извиняется с искренней улыбкой. «Не я такая, — говорит, — правила такие».
В сражении за идентичность в Сбербанке прошло часа два. Устав и проголодавшись, захожу на Даниловский рынок. Продавцов гораздо больше, чем покупателей. Но прилавки ломятся от тех же, что и прежде, фруктов, овощей, рыб, мясных туш, солений, хлебов, масел и сыров. И запрещёнка вся на месте, как последние восемь лет.
В китайской лапшичной двое молодых людей увлеченно обсуждают со своими девушками:
стоимость ремонта в новых квартирах, купленных на льготную ипотеку
недавнюю исключительно выгодную продажу автомобиля,
выбранный оттенок синего цвета для стен на кухне,
утреннюю изжогу от любой, буквально любой еды с чесноком,
преимущества натяжных потолков
и куда поехать покататься на горных лыжах на Новый год.
Никто не говорит о войне.
Строительство нового здания, Москва, 2022 год
Konstantin Kokoshkin / Global Look Press
***
Пробираясь по заваленным снегом московским улицам, спускаясь в метро, делая покупки, я вслушиваюсь в разговоры людей вокруг. Никто не говорит о войне в общественных местах, даже шепотом. Никто из попутчиков даже украдкой не читает новости об Украине. Ни одного антивоенного граффити или самодельного плаката на улицах или в подъездах за четыре дня.
Сразу после 24 февраля война в Москве ощущалась. Как тяжелое радиоактивное излучение, осознаваемое немногими, но поразившее всех без исключения. Помню, как в один из тех дней поднималась вверх на эскалаторе — а на эскалаторе, идущем вниз, люди стояли, уткнувшись в смартфоны с похожим выражением лиц. Читали об одном и том же и проживали это одинаково.
Кто-то из соседей тогда вывешивал в лифте самодельные плакаты «Нет войне». Мы не знали, кто, но тоже писали свои — потому что плакаты то и дело исчезали. А потом столкнулись с консьержкой. Наша милейшая Лена, которая каждую весну разбивала цветник перед подъездом, а на Новый год украшала гирляндами первый этаж, не просто срывала наши плакаты — она задалась целью отследить авторов. В свободное от слежки время Лена рассказывала соседям, что «нас вынудили», «нам не оставили выбора» и «если бы не мы — то нас».
Сейчас плакатов в лифтах никто не вывешивает. Все, кто этим занимался, скорее всего, уехали, как и мы. Но импровизированных митингов за Путина в подъезде тоже никто не устраивает. Как будто лозунг «нет войне» превратился в «нет войны».
У метро «Кропоткинская», Москва, декабрь 2022 года
Konstantin Kokoshkin / Global Look Press
***
Очень хочу увидеться с друзьями, но встречи отменяются одна за другой — в Москве эпидемия гриппа. Все друзья, которые не уехали, — против войны, но не могут ни протестовать открыто, ни уехать. Разговоры на эту тему переместились на кухни. Или в личные сообщения.
Мы созваниваемся и разговариваем часами. Весной, летом, даже ещё осенью такое было невозможно. Договоришься с кем-то вместе выпить вина в зуме или просто поболтать не на бегу, а потом всё переносишь и переносишь этот созвон. Потому что нет сил произносить слова. Или просто боишься разрыдаться в любой момент.
— Мы ведь так хорошо жили, — говорит моя лучшая подруга, уже несколько лет работающая на госслужбе. — Мы столько лет хорошо жили, но позволяли себе не замечать, что происходит. Получается, это был самообман? Да, мы жили в самообмане.
Через пару часов она присылает ссылку на только что опубликованный клип депутата Госдумы Дениса Майданова «Сарматушка». Депутат Майданов с гитарой похож на олигарха Пригожина, вербующего заключенных на украинский фронт. А в городе уже который день продолжается снегопад. И с каждым его часом всё меньше видимость. Исчезает линия горизонта с высоткой на Котельнической на набережной, потом — Садовое кольцо, и вот уже Москва за окном сжимается до нашего двора и пары соседних домов.
Полицейские на Красной площади, 30 декабря 2022 года
Petrov Sergey / news.ru via globallookpress.com
***
Утром и вечером я слышу, как сосед сверху включает новости Первого канала. Так было и до войны, и когда она началась. Слова разобрать трудно, но интонации — ни с чем не спутаешь: как бы взволнованный, хорошо выверенный напор по нарастающей, с кульминацией перед прогнозом погоды. Вот уж где точно ничего не изменилось.
В последний день перед отъездом звоню в ближайший банковский обменник с выгодным курсом евро. Пока добираюсь до места через снежное крошево и подтаявшие льды, курс успевает вырасти почти на рубль. В соседнем окошке кассир тщательно сверяет паспортные данные гражданина, пришедшего купить всего-то сотню евро, и даже уточняет, отличается ли его адрес регистрации от адреса фактического проживания.
— Такие теперь правила, не удивляйтесь, — говорит кассир.
Вечером пеку из остатков яблок нормандский тарт татен — и зову на пирог друзей, которых миновал грипп. Даже некоторым авторам «Отдела культуры» удаётся добраться сквозь снежную мглу! Поэт Лев Рубинштейн в полном соответствии со своими декабрьскими тезисами пьет водку и рассказывает, как молодой Владимир Сорокин принес ему почитать стопку машинописных листов, оказавшихся повестью «Норма». А кинокритик Екатерина Барабаш — про то, как живут без света и под воздушными тревогами её близкие в Киеве.
Мы пьем за то, чтобы война скорее закончилась. Мы очень громко провозглашаем все подходящие к случаю тосты. По громкости это сопоставимо с ежедневными новостями Первого канала, и соседу сверху наверняка хорошо слышно. Но он молчит.
