Скульптура у здания ООН в Нью-Йорке
Фото: Didier Moïse/Wikipedia
Международные конфликты, особенно масштабные, иногда становятся триггерами серьезных изменений в системе коллективной безопасности. Это могут быть изменения в идеологии и представлении о мировой политике, а иногда — даже институциональные изменения, главные из которых — создание Лиги Наций по итогам Первой мировой войны и Организации Объединённых Наций по итогам Второй мировой. Появлению этих организаций предшествовала долгая дискуссия о природе международного права, возможном характере коллективной безопасности и принадлежности государств к международному сообществу. Дискуссии заканчивались политически обусловленным компромиссом относительно пределов в вопросе ограничения власти суверенных государств и роли конкретных «великих держав» в поддержании глобального порядка.
Продолжающаяся масштабная война России с Украиной также становится триггером в дискуссии об актуальности прежнего компромисса и отношении к старым гарантам порядка. Разговоры о том, что ООН необходимы реформы, в том числе реформа представительства в Совете Безопасности, куда входит Россия, ведутся уже не первое десятилетие и не без участия самой России. Однако с последовательным блокированием Россией возможных действий Совбеза в отношении ее собственного вторжения в соседнюю страну эти разговоры входят в новый этап. Сегодня, очевидно, еще рано говорить о том, приведет ли война к масштабным институциональным переменам, но уже можно попробовать зафиксировать политические тенденции и развилки дискуссии, которые могут стать прологом к институциональным реформам в области безопасности и пересмотру имеющихся ролей.
Первое. Год войны показал, что европейское сообщество сумело проявить удивительную солидарность в вопросе санкций. Коллективное действие в этой сфере всегда дается непросто. Например, почти 90 лет назад, когда перед миром встала аналогичная проблема с вторжением Бенито Муссолини в Эфиопию, международное сообщество, в лице Лиги Наций, впервые ввело коллективные санкции против одного из членов организации. Эти санкции оказались ограниченными и неэффективными. А
пока страны договаривались о нефтяном эмбарго, сопротивление Эфиопии было сломлено, хотя многие предполагали, что именно эмбарго могло задушить итальянскую военную машину.
В сегодняшней ситуации у России достаточно ископаемых ресурсов и финансовых резервов для поддержания военной экономики в краткосрочной перспективе, но важно то, какую решимость в противодействии военной агрессии показывают западные страны, несмотря на экономическое бремя этой поддержки и ядерный статус объекта санкций.
Это важная эволюция в представлениях о должном в международной политике. Проявленная принципиальность в защите территориальной целостности независимого государства вполне может стать новым элементом в политике международного сообщества в отношении и других конфликтов. Принципиальность, особенно проявленная публично, связана с выработкой обществами моральных оценок проблемы и соответствующей им трансформацией международной идентичности государств. Подобная перспектива пугала часть британской политической элиты в 1935–1936 гг.., которой было по силам остановить вторжение Италии, но которая не пошла по пути решительных санкций, не желая брать на себя груз ответственности за решение всех подобных конфликтов в будущем.
Второе. Насколько впечатляет европейское и трансатлантическое единство с Украиной, настолько же пока не впечатляет диалог с Глобальным Югом (в основном с Латинской Америкой и Азией). Февральское голосование в Генассамблее по резолюции, осуждающей российское вторжение в Украину, практически повторило результаты предыдущих. За одним важным исключением: Бразилия с приходом Лулы да Силвы изменила позицию и присоединилась к странам, осуждающим агрессию. При этом Индия, ЮАР, и, ожидаемо, Китай с Ираном остались в лагере воздержавшихся при голосовании.
Необходимо отметить, что
при общем осуждении путинской агрессии страны Латинской Америки, по всей видимости, считают, что это не их война.
Так, например, они без энтузиазма отвечают на запросы Америки о поставках вооружений в Украину. То же самое можно сказать об индийском премьере Моди, который, с одной стороны, говорит, что война — не метод решения споров, а с другой, увеличивает закупки российской нефти. Удивляет здесь именно отсутствие серьезной динамики в отношении к коллективной безопасности. Пока нет признаков того, что западные страны, даже на фоне осуждаемой всеми войны, готовы выйти с политическим предложением к Глобальному Югу о пересмотре подхода к коллективному управлению конфликтами. Удивляет по результатам года сдержанность, с которой говорят о международной реформе на фоне заблокированных глобальных институтов (прежде всего, Совета Безопасности ООН) и активности региональных блоков (прежде всего, НАТО). Хотя запрос именно на такой разговор, например, у того же Лулы да Силвы есть. Не исключено, что разговор может начаться в рамках саммита G20 в Индии, хоть Моди и акцентирует экономическую повестку встречи, и продолжиться на следующих саммитах двадцатки в Бразилии и ЮАР. Сегодня очевидно, что
без Глобального Юга невозможно международное давление на любого агрессора, вовлеченного в глобальную торговлю.
Как невозможно и решение всех самых острых проблем мира, как показывают печальные результаты климатических конференций ООН.
Третье. Следующий большой вопрос в глобальной дискуссии о коллективной безопасности касается устройства самой России. Одна из теорий международных отношений — теория демократического мира — полагает, что демократии не воюют друг с другом. Из чего неравнодушный наблюдатель может сделать вывод, что, помимо международной солидарности и реформы международных институтов, было бы правильно направить часть усилий на демократизацию России. Однако сама эта идея вселяет ужас в западных политиков, напоминая о печальном опыте демократизации в Афганистане, Ираке и Ливии. Возможно, именно эти образы и ограничивают политическое воображение внешним установлением демократического правления, которое неприемлемо как идея ни для самих западных политиков, ни, по всей видимости, для российской оппозиции. По этой причине западные политики последовательно говорят о нежелании вмешиваться во внутрироссийские дела. На мой взгляд, это тупиковое направление дискуссии. В действительности
Западу — и Европе в первую очередь — следует думать о том, что и согласно какой процедуре он мог бы предложить российскому народу в условиях неопределенности и нестабильности возможного транзита.
Если когда-то такой транзит случится, неизбежно возникнут вопросы обеспечения внешней и внутренней безопасности, шаткого баланса политических сил, гарантий договоренностей и арбитража. Это все нетривиальные вопросы, которые, возможно, будут иметь решающее значение и для самого демократического транзита, и для мировой безопасности.
Эта дискуссия в целом пока не ведется. Впрочем, хорошо хотя бы то, что в Северной Америке последовательно, а в Европе чуть менее последовательно разделяют исключенных из политики граждан и путинское окружение, ведущее войну. Это позитивный сигнал как народу, так и региональным элитам. Не факт, что этот сигнал дойдет до адресатов и воспрепятствует «сплочению вокруг флага», но это тоже важный итог года.
Четвертое. О важности демократизации России заявляют традиционные и новые демократические движения. Но одним не хватает рефлексии о структурной важности демократического устройства, то есть об имперском опыте и отношении к соседям. А те, кто встал на путь рефлексии, поспешно связали деколонизацию с принципом территориальности и вытекающим из него расчленением государства. Подобные идеи, например, высказывались на «Форуме свободных народов пост-России», где на месте сегодняшней России видели более 40 независимых государств, образованных по этническому и географическому принципу. Это еще одно удивление года.
Необходимость расчленения государства как ответ на проблемы безопасности и деколонизации, на мой взгляд, является большим заблуждением.
Оно обернется восстановлением плохо отрефлексированной несправедливости имперского периода с помощью другой несправедливости пост-имперского периода, поскольку расчленение существующего социально-экономического пространства может повлечь разрушение жизни людей, выросших в разных уголках этого пространства и не имеющих отношения к прошлым несправедливостям.
Вопрос справедливости в отношении коренных народов не имеет простых решений. Даже при условии успешного демократического транзита и построения нефиктивного федеративного устройства — это дело не одного дня. В федерациях Северной Америки рефлексия над этой проблемой продолжается уже десятилетия. Тем не менее,
коллективную безопасность и деколонизацию необходимо мыслить в контексте федерализации и международной интеграции России.
Понимания того, что демократизация должна проходить в связке с реформами международных институтов, и не хватает в текущих дебатах о возможном транзите в России. Подобная связка была сформулирована в отношении послевоенной Германии. Без нее любые разговоры о принципиально иной роли России в результате демократизации будут несколько поверхностными.
Последнее. Это взгляд на войну самого Владимира Путина, который — с некоторой долей вероятности — ведет к подрыву роли России в прежнем консенсусе о коллективной безопасности по внутренним причинам. За прошедший год Путину не удалось сформулировать ни одного разумного обоснования войны для внутренней и внешней аудитории, которое бы позволило назвать эту войну справедливой. Перебирание вариантов от заявления про «наркоманов в Киеве» до неожиданного «это на нас напали» на осмысленное объяснение причин войны не тянет. Вероятно, таким образом для каждой аудитории Кремль постарался найти свою конспирологию и распространить ее посредством разветвленной пропагандистской машины. Однако общего основания справедливости в этом нет. Это, в свою очередь, может стать (и отчасти уже становится) условием раскола между «партиями войны» внутри российского режима по поводу темпов, сроков, приоритетов и способов ведения войны. Войну без целей выиграть нельзя. В ней можно только остановиться. Остановиться там, где остановит противник, что, очевидно, не будет консенсусным итогом для «партий войны». Недовольство возможным результатом войны в самой России — это еще один вызов для будущей коллективной безопасности и повод для возвращения к вопросу о необходимости демократизации.
Что еще почитать
Генерал! Только время оценит вас. Как война России против Украины сделала Киев своим для Европы
Президент военного времени. Кого Владимир Зеленский победил за этот год, а кого — нет
Осадный режим власти. Как Владимир Путин перевел Россию в глухую оборону
