Фото: ria.ru
У спортивных журналистов есть присказка: игра забудется, счёт останется. В политической истории обычно бывает наоборот. Разве что съевшие собаку на изучении эпохи конкретного деятеля без запинки перечислят, насколько в его правление вырос национальный продукт, сократилась инфляция или изменилась доля безработных граждан. Обычно люди запоминают как раз «игру» — судьбоносные, яркие или порой откровенно курьёзные моменты из политической биографии конкретного главы государства.
Одиннадцатилетнее правление (1953–1964) Никиты Хрущёва вышло богатым на подобные меметичные ситуации. Генсек то бил ботинком по столу на заседании ООН, то тряс перед аудиторией кукурузным початком. Первым из отечественных руководителей он озаботился насчёт доступного городского жилья для соотечественников, но против недовольных без колебаний посылал вооружённых солдат. «Кузькина мать», «Мы вас закопаем», «Догоним и перегоним», — это всё о Хрущёве. И венчает этот перечень последняя эпатажная выходка Никиты Сергеевича.
61 год назад, в декабре 1962 года, Хрущёв в своём духе посетил художественную выставку в московском Манеже. Выставленные работы политик охарактеризовал «говном» и «мазнёй», их авторов — «педерастами», пригрозив им лесозаготовками и одновременно высылкой из страны. Внешне нелепый инцидент при тщательном рассмотрении предстаёт чем-то большим, чем просто хамская выходка. Здесь преломились и противоречия непрочной хрущёвской Оттепели, и базовые дефекты советской системы, и не изжитые до сей поры травмы всего российского общества.
Поэтому визит Хрущёва в Манеж — не анекдот про истерику туповатого начальника, столкнувшегося с непонятным ему искусством. Это история про всех нас, не без отсылок ко дню сегодняшнему. В конце концов, настойчивые попытки гостя выставки поймать неприятных ему художников на гомосексуальности удивительно бьются с запретом «движения ЛГБТ» в современной России.
Надежды большие, но разочарования ещё больше
О посещении Хрущёвым Манежа 1 декабря 1962 года оставлено много свидетельств. Пожалуй, наиболее исчерпывающие в деталях и притом осмысленные по вынесенным оценкам уже после распада СССР опубликовал художник Леонид Рабичев.
Тогда, на излёте Оттепели, Рабичев принадлежал к арт-группе «Новая реальность». Молодые художники под началом чуть более умудрённого Элия Белютина искали новые формы в порядком закостеневшей советской живописи. За это глава государства и подверг непонятных ему людей публичному унижению:
«И все опять начали кричать, и опять Никита Сергеевич поднял руку, и все замолчали, и он сказал:
— Господин Белютин! Вы хотели общаться с капиталистами, мы предоставляем вам такую возможность. На всех вас уже оформлены заграничные паспорта, через 24 часа все вы будете доставлены на границу и выдворены за пределы Родины.
— Что вы делаете, Никита Сергеевич? — кричали все вокруг. — Их не надо выпускать за границу! Их надо арестовать!
И вдруг кто-то обратил внимание на длинноволосого бородатого художника в красном свитере, на ныне покойного, доброго и талантливого Алёшу Колли, и закричал:
— Вот живой педераст!
И члены правительства, и члены идеологической комиссии — все вытянули пальцы, окружили его, кричали:
— Вот живой педераст!»
Рабичевский «Манеж-1962, до и после» ценен во многих отношениях. И почти поминутно расписанным пресловутым визитом, и описанием последующих событий, вроде бы не самых страшных (никто в тюрьму не сел), но и, мягко говоря, совершенно неприятных: травля в газетах, отречения друзей, запрет на свободное творчество.
Фото: DELFI
Самое главное, что «Манеж-1962…» — это исповедь по-хорошему аполитичного человека. Рабичев, как и его товарищи, был совершенно далёк от диссидентских настроений. Эти люди искренне считали себя советскими патриотами, законопослушными гражданами, свободными от каких-либо заигрываний с заграницей. Они просто хотели творить и реализовать себя как художники.
Хотели — и не осознавали, что уже в этом желании и заключалась их вина перед властью.
В годы Оттепели тысячи граждан СССР поверили, что для возвращения к комфортной жизни достаточно пресловутого «восстановления ленинских норм». Что сама система не то что не порочна, она единственно верна и по-настоящему гуманна. А спустя десятилетия эти же люди воспринимали хрущёвские годы как время растоптанных мечт. Неудивительно, что тот же Рабичев эпиграфом к своим мемуарам поставил слова историка Натана Эйдельмана: «Вот та эпоха, которую бы я назвал эпохой великих надежд и великих разочарований…».