Станислав Белковский
Продолжение романа Станислава Белковского* «Синопсис».
Первая часть; вторая часть; третья часть; четвертая часть; пятая часть; шестая часть; седьмая часть; восьмая часть.
I.
За шестнадцать дней до большой войны я зашел в кафе «Академия», что на Москве, угол Малой и Большой Бронных.
— Вам салат «Цезарь» с курицей, как обычно? — спросил меня официант Александр Львович. Почему он был с отчеством, я уж и не упомню.
Странный, кстати, вопрос. Я ведь никогда не заказывал «Цезарь». Не то чтобы не любил. Нет, так сказать нельзя. Просто — не заказывал. Наверное — от бессознательно нараставшего отвращения к имперской парадигме. Почему нет салата «Брут», в самом деле? Салат свободы. Или салат измены, кому как лучше. Игристое вино brut с салатом «Брут» — что может быть пикантнее, в самом деле.
— Вы что-то перепутали, Александр Львович. Я вовсе не хочу «Цезарь». Я любитель винегрета. По-домашнему, как у моей покойной бабушки.
Разве покойники могут сделать салат, даже если он винегрет? Я заговариваюсь. Теперь пью мало, но от усталости.
— Так значит, «Цезарь» с креветками?
— Почему «Цезарь»? Винегрет. Ну или оливье. Я сейчас подумаю. Пару минут подумаю и решу.
Оливье и столичный — одно и то же? Или семь разниц на неделе, как говорят в украинском Тбилиси?
— Вы меня как-то не расслышали, Станислав. Так с курицей или креветками? Яблок добавить вдоволь или вволю?
Александр Львович словно начинал раздражаться. Такого я за ним раньше не замечал.
— Через пару минут, хорошо?
Ровно через две минуты он принес «Цезарь» под черепаховым соусом.
— Зачем здесь «Цезарь»? Я же просил…
— Вы сказали — через две минуты. Ну вот. Все, как просили.
Александр Львович не улыбался. Он просто торжествовал. Всей мощью помпезно изъеденных губ.
II.
Под самый новый 2012 год я прибыл в Тель-Авив. Встречаться с Борей — Борисом Абрамовичем Березовским. Можно было и в Лондоне, но в Тель-Авиве — теплее. Вообще, ТА зимой — еще неизученная в мировой классике метатема. Достойная пера современной Жорж Санд. А кто у нас теперь Жорж Санд? Есть Зинаида Пронченко, но она, скорее, Франсуаза Саган.
А что, если начать писать под женским псевдонимом? Нет, не поверят. Заметят. Вон, у президента Д.А. Медведева была спичрайтерка — дама. Ее звали, вы будете смеяться, — Ева Василевская. И многие бормотали: президент произносит женские речи. Он что — типа того? То есть гей? — продолжали самые дотошные. А он-то никаким геем и не был. Вот ведь как оно случается.
Мы засели в лобби отеля «Давид Интерконтиненталь». Названного не в честь царя Давида, как многие безответственно полагают, а вовсе даже — Давида Рабиновича, первого инвестора этого отеля, не дожившего до его торжественного открытия (grand opening) сорока полных дней. Обширный трансмуральный инфаркт.
А на Москве тем временем гремели Болотные площади и проспекты Сахарова. Создавая пахучую иллюзию будущих перемен. О том, что за всеми этими топонимами грядет большая война, мало кто думал и почти никто — не догадывался.
— Ну? Кого на Первый канал ставить будем?
Я не хотел расстраивать Бориса. И говорить ему, что ничего не произойдет. Пошумит — отвалится. Нежелание расстраивать — пожалуй, самый крупный мой недостаток. Особенно в сочетании с умением расстраивать.
— Наташу Синдееву.
— Да. Отличная идея. Так и напишем: Наташа, как ты говоришь, Синдеева.
Боря достал из кармана четвертованный лист бумаги. Разгладил. И принялся корябать грифельным карандашом. Культуры смартфона, уже придуманного человечеством, для него тогда не существовало.
— А на внутреннюю политику?
Я почти обиделся.
— Меня, конечно.
Как он мог подумать о ком-то другом?
— Тебя?
Нет, он все-таки целенаправленно хотел меня обидеть. А что, не меня, твою мать?!
Борис зачесал в затылке тем самым грифельным карандашом.
— Я вот думал про Илью Пономарева*. Подходит, как думаешь?
Ну, слава богу.
— Да. Прекрасный кандидат. А я тогда займусь сельским хозяйством. На первое время. Агролизинг, семенной фонд, мясо для червей, всякое такое.
Зимний Тель-Авив, куда так и не добралась Жорж Санд, фыркнул приступом немолодого дождя.
Теперь Бориса нет. Мы пережили его.