«Я работал в боевой обстановке: делаю нечто, что никому не нужно, и увеличиваю количество позора в пространстве»

Сергей Мостовщиков, колумнист, известный также периодическим руководством разными проектами, начинал писать совсем молодым человеком, и сразу в «Известиях». Это был повод для гордости. А теперь, вернувшись в «Известия» через долгие годы, Мостовщиков отдает газете долги, – так он объясняет свое возвращение. О том, почему он все время прощается с журналистикой, но так и не может проститься, о мистике и о том, чем женщины похожи на брокколи, в интервью Slon.ru рассказал заместитель главного редактора «Известий» Сергей Мостовщиков. Созидающий разрушитель | Проклятие Яковлева | Деньги и гопота | Смена концепции | Совсем не New Yorker | Мужское здоровье, а не Best life | «Крокодил» в бутылке | «Ну ты чё?» золотого миллиарда | Профессия – настройщик

–

– Я боюсь, что не могу дать осмысленного и рационального ответа здесь, честное слово... Есть вещи, которые происходят в значительной части помимо моей воли. Я никогда не искал и не просил проектов. Я однажды в жизни пытался это делать, когда пришлось уйти из «Столицы». Как и все, ходил, тряс бизнес-планами, искал покупателей и деньги. Но из этого ничего не вышло. И тогда все и бросил. Происходило так, что обстоятельства требовали от меня. Например, с тем же «Новым очевидцем»... Были разговоры общего плана, и всерьез к ним я никогда не относился. Более того, – пошел совсем на другую работу... Ну ничто не говорило за то, что это [назначение] может случиться. Смешной был момент: позвонил какой-то человек и сказал: «Я вот сейчас телевизор в ваш кабинет выбираю, какую диагональ брать?» Для меня это было абсолютным шоком. С людьми, с кем я встречался, мы совершенно друг другу не понравились. Никто не собирался брать меня на работу, и вот звонят и говорят, что сейчас остро стоит вопрос о том, какая диагональ нужна в моем кабинете. – Так и поступило предложение о работе?
– Мне не оставалось ничего другого: телевизор куплен, люди потратились на диагональ, пришлось идти. Так происходит всегда. Более того, я же говорю, что последние годы потратил на то, чтобы... – Завязать (с журналистикой – Slon.ru).
– Сознательно отказаться от профессии. Формально это не так сложно: берешь и перестаешь писать заметки (для начала, хотя бы). Или берешь и отклоняешь все предложения. Я последовательно шел по этому пути. Но никак не могу повлиять на обстоятельства в этом смысле, они действуют совершенно не так, как я хочу. Почему было так много проектов? – сложно сказать. Не знаю. Может, я просто не люблю сидеть на месте? До всякого редактирования я был репортером, был приучен к тому, что не имею права быть на одном месте. Всю жизнь проводил (из года – полгода) в командировках. Да и в Москве – это преступно. Москва тебя убивает, ты обязан время от времени куда-то себя девать. – А идеальная жизнь у вас какая? Воспитываете троих детей своих?
– Не знаю. Об этом, наверное, в книжках пишут. По большому счету, не могу пожаловаться ни на что. Моя жизнь имеет значительное количество чудес, которые происходят помимо моей воли. Я с ними сталкиваюсь и отдаю им должное. Вот и вся механика. ПРОКЛЯТИЕ ЯКОВЛЕВА – Пойдем хронологически?
– Ну пойдем. – Ваш первый пост главного редактора – журнал «Столица».
– Да, это такой существенный и очень страшный переход, качественное изменение. Инстинкт самосохранения ведь всегда говорит, что ты должен отвечать сам за себя, а любые перемены – всегда угроза существованию для рассудка. Он инстинктивно сопротивляется, и проще действовать там, где ты привык. И, если ты понимаешь, что научился составлять заметки, эти заметки публикуют и платят за них деньги, то проще так дальше и делать. Это очень естественно и инстинктивно понятно. А когда происходит такая стрессовая вещь, то для организма это огромное событие. И он не знает, что он должен выделять в этой связи, какие ферменты, кислоты. Он пугается. Это проклятие состоялось благодаря [Владимиру] Яковлеву. Кстати, когда я его встретил не так давно, много-много лет спустя (он звал меня работать в «Сноб», и я там безуспешно работал три месяца), первое, что я просил сделать, до всяких разговоров, – снять с меня это проклятие. Я попросил: «Яковлев, произнеси вслух фразу «Ты больше не должен работать главным редактором, ничего и никогда». Он это сделал, за что я ему благодарен. – И вы стали делать детский проект в «Снобе».
– Я его не делал – был привлечен в качестве консультанта, даже в штате не был. Должен был отвечать за проект внутри проекта. Была такая идея, клевая: создать для детей живой поисковик, который реагировал бы на все вопросы. Нужно было написать сценарии, снять все это, найти людей. Сейчас это почти сделано, и мне очень нравится. Так что я совершенно спокойно там себя чувствовал, мило, комфортно, творчески... – Как это случилось – первое предложение Яковлева, со «Столицей»?
– В какой-то момент они озаботились созданием элитного подразделения спецкоров: понабрать, понакупить всяких там имен. [Игорь] Свинаренко этим занимался. Они позвали меня, [Валерия] Панюшкина, кого-то еще, и посадили нас в комнатку. Набрали людей, которые писали для всех изданий издательского дома [«Коммерсантъ»]. Некомфортная для всех ситуация была. Во-первых, ты, по-любому, чужой для всех, не входишь в редакцию. Во-вторых, нам стали платить дикие какие-то деньги, которые, безусловно, всех напрягали. Какого черта? Сидят люди, работают, а тут нанимают каких-то остолопов, типа они такие великие, и платят им бешеные бабки. – Те восемь тысяч долларов, о которых говорил как-то [в своем блоге] Панюшкин?
– Нет, это потом уже было. Речь шла о пяти, по тем временам это было бешеной суммой, в десять раз большей, чем я получал в «Известиях». И то я очень долго ломался, месяца три: я ж известинец, а тут какой-то кооператив... Неприлично это (ну правда же, неприлично?) – взять и начать получать такие несусветные деньги. Внутренне была кошмарная ситуация: ты – по-любому изгой. Это было очень болезненно... То, что «Столица» подвернулась, меня в какой-то мере спасло. Тут хоть как-то можно было внутренне себе объяснить, чего вдруг деньги такие: вроде как начальник, есть коллектив, ты знаешь, куда себя девать. Это не то что, когда обиваешь пороги: «Вот, Раф Шакирович (Раф Салихович Шакиров, бывший главный редактор «Коммерсанта» и «Денег» – Slon.ru), заметка имеется...». Тут же все как-то срослось. Они купили этот журнал, попытались его выпускать. [Глеб] Пьяных делал его год примерно, в виртуальном режиме: все существовало в компьютере, и они печатали его несколько раз. Дальше редакции никуда не пошло: Яковлеву не нравилось... А тут как-то все сложилось. То ли деньги появились, то ли вожжа ему под хвост попала, – захотел нового, все переиначить, понял, что есть ресурс, и какие-то люди подкуплены, а кого-то еще можно подтянуть. И довольно быстро, надо сказать, за пару-тройку месяцев, все это сочинили и запустили. С божьей помощью. А всем этим разговорам нынешним про «Столицу», которые я читаю... Просто не верю собственным глазам! Весь год, что я делал журнал, ничего, кроме ебуков не слышал. – Чего?
– Ну как еще сказать? П...дюлей... Меня гноили еженедельно: «Дичь какая-то, которая неизвестно что делает в издательском доме «Коммерсантъ». Или: «Это позор издательского дома «Коммерсантъ»!» Регулярный, нормальный фон. Я работал в боевой обстановке: я делаю нечто, что никому не нужно, и увеличиваю количество позора в пространстве. На фоне того, что тогда делал «Коммерсантъ», журнал был дикостью и совершенно не ложился в их доктрину. Они всю жизнь занимались тем, что информировали, исходили из целесообразности, рациональности и объективности информации. И ни одной из позиций журнал не соответствовал. Когда вы выпускаете танки, а вдруг у вас появляется производство розовых тортиков, – это странно. Ну почему вдруг эклеры? И то, что он год выходил, для меня и было настоящим чудом. Я не знаю, может, цикл такой? Но он снова всплыл – через 10 лет, для меня, по крайней мере. – В смысле, где-то в блогах?
– В головах, сознании. Его почему-то вдруг стали обсуждать на полном серьезе не так давно. – И ваше внутреннее письмо, кстати, – тоже.
– Мне-то казалось, что вопрос давно решен: что пришел вредитель, потратил все деньги, но общими усилиями чудом с ним совладали. Вот и вся картина для меня. – Почему он считается сейчас культовым? Что там такое было в концепции?
– Я помню, Яковлев предполагал, что журнал сразу получит тираж в 200–300 тысяч, чего, конечно, не случилось. И близко не лежало. Было малотиражное издание-то – порядка 30–40 тысяч, хотя боюсь соврать сейчас. (Тираж был дополнительным аргументом во всех этих спорах.) И, тем не менее, в нем, как я подозреваю, был такой большой заряд. Не чего-то конкретного, а предощущений, иллюзий, может быть, мечт о новых людях, которые будут жить в Москве. Вот у них будут деньги, они будут веселые, незамыленные, нестандартные, будут заниматься творчеством. Что, наверное, клево для веселого динамичного мегаполиса. А жизнь показала, что ничего из этого не вышло. Не получилась Москва такой, оказалась не таким городом. ДЕНЬГИ И ГОПОТА – Но деньги появились.
– Деньги появились, но ведь они хотя и суррогат, но имеют свой характер, менталитет, харизму свою. И эти деньги – неприятные, не то что жлобские, не то, что честно или нечестно заработанные (вопрос не ко мне), но у них такой характер, как у гопоты. Вот они такие. Если представить себе их в виде людей, то я не хотел бы с ними сидеть за одним столом, не хотел бы иметь с ними близкие отношения. Да, деньги появились, но они не созидательные. Они жрут, развлекают и разрушают. Но что с этим спорить? Бесполезная это вещь. Имеем то, что имеем. Но как-то разделять это, любоваться и упиваться не очень хочется. Я думаю, что такое разочарование проходит по всем фронтам. Есть группа так называемых деловых изданий – отчасти позднейшие аллитерации яковлевского «Коммерсанта». Журнал «Эксперт» все время развивался и выращивал средний класс. Они сначала его хотели, описывали, почему они его хотят. Потом стали вдруг видеть, что действительно что-то появляется, стали измерять, делать исследования. И добились – вырастили то, что называется средним классом. И, когда вырастили и посмотрели, наступило чудовищное, страшное разочарование: они вырастили самое отвратительное, мерзкое, чудовищное немобильное и боящееся любых изменений, пассивное, бездушное и безнравственное существо. И смотреть на это... Оторопь берет. Странно писать про бизнес, когда его нет. И его почти нет. И это – тяжелая ноша, тоскливая. – Почему нет бизнеса?
– Ну о каком бизнесе может идти речь? Продажа нефти, что ли? Это же – купи-продай, и все. Есть простые вещи. До тех пор, пока самым выгодным видом бизнеса считается воровство (это очень рискованный, но самый выгодный и понятный бизнес), – это странно. Я понимаю, что воруют везде, но пропорции удивляют. И все вдруг получается «псевдо»: разговоры о дизайне в отсутствии дизайна, разговоры о кино в отсутствии кино, разговоры о бизнесе в отсутствии бизнеса... СМЕНА КОНЦЕПЦИИ – ... И наши разговоры о журналистике в отсутствии журналистики?
– И наши разговоры тоже. (Смеется) Все какое-то ненастоящее. Я абсолютно убежден, что подсознательно это очень существенная вещь. Подсознание вообще существенная штука, просто ты обязан загонять это куда-то в дальний угол, и это – единственный способ продолжать работать. Но оттого, что оно загнано внутрь, оно не перестает быть, оно влияет, на всех. Поэтому я считаю закономерным прекращение всех этих проектов. С тем же «Большим городом»... Изначально мне идея казалась восхитительной – дешевая, массовая, толстая городская газета, на хреновой бумажке, которой, как мне казалось, должно быть 200 страниц. Из них 100 – частных объявлений, про похороны и отдам в хорошие руки. Суть мегаполиса в том, что это суетливое место, которое кого-то как-то объединяет. Мне казалось, что надо этого добиться: иметь контент и половину из 200 страниц – частных объявлений. Но для этого надо было перестроить весь бизнес, иметь отдел, который собирает не только имиджевую страницу на белой бумаге... Наверное, как люди опытные и деловые, они поступили правильно. Тем или иным способом это показывает, что мы не имеем Москву как полноценную столицу, которая куда-то осмысленно движется. Я где-то читал про московские пробки: дело не в том, как устроены дороги, а в том, что ехать некуда. А, если ясно, куда мы катимся и развиваемся, то все остальное появляется автоматически – дороги, например, расширяются. А так мы просто стоим на месте потому, что никуда не движемся. Вот и все. Правильно подмеченная метафора. В Ленинграде, может, это возможно, но там с мозгами какие-то сложные вещи происходят. Ленинградцы думают невербализуемо, но, по крайней мере, город имеет свой характер, а Москва, на мой вкус, в не очень хорошем состоянии. Поэтому, наверное, и нет ни одного настоящего городского издания. «Московский комсомолец» не берем, он какую-то задачу решает, но все же он претендует так или иначе на некий федеральный уровень, он хочет быть больше, чем он есть. А издания, которое бы занимало свое место и было бы сугубо столичным, по большому счету, так до сих пор и нет. – Что не получилось? Почему вы ушли из «Большого города»?
– Мне кажется, что как раз получилось. Другое дело, что возник вопрос. Издание выходит два года, оно запустилось, прижилось, стало городским фактом, фактом жизни, брендом. И надо было его разворачивать – в сторону компании «Афиша Индастриз» (то есть носитель для имиджевой рекламы плюс носитель, который не очень дорог в производстве). Мне казалось, что глупо было два года воротить все эти камни, чтобы выпускать «Афишу light», – еще один облегченный, бесплатный вариант той же «Афиши». Но продавать рекламодателям это было понятнее, легче и проще. А вторая идея заключалась в том, чтобы двинуться в сторону совсем другого продукта: утолщать его, собирать весь этот классифайд, то есть отобрать его у «Экстра М», «Из рук в руки». Мог получиться любопытный синтез. Я бы читал такую газету. И сейчас читал бы. И из-за большого количества объявлений и заметок хорошо написанных. Но стали двигаться в другом направлении: мне предложили уволить половину людей, снизить периодичность, количество страниц, поменять бумагу – на лучшую, и контент, обложки – тоже. Я подумал и решил, что не так интересно. И мы расстались друзьями. Никакой особенной здесь истории нет. Всегда существовал выбор. Как и со «Столицей», когда она выпускала «Столицу-Афишу», Антон Борисович Носик и Петя Каменченко предложили, – была брошюрка с листингом. И считалось, что на этом поднимутся и заработают на контент. Точно так же и мне предлагалось. А мне показалось, что это большая странность. Какое-то время так и выходило, но денег не принесло. СОВСЕМ НЕ NEW YORKER Выбор имелся всегда. Кроме «Нового очевидца». Есть такой мужчина, Дима Коробков, он – один из владельцев рекламной компании ADV. И идея была такая, что он открывает издательский дом с группой журналов. Шли переговоры с каким-то глянцем. И «Очевидец» мы сделали первым. Но, видимо, с переговорами не заладилось или денег не было, и он закрыл не то что «Новый очевидец», а весь издательский дом. То есть он хотел заниматься издательским бизнесом, а потом передумал. И никаких разговоров о переформатировании не велось. – Идея была – выпускать The New Yorker? – Не было такой идеи. С New Yorker – очень смешная история, как и все в России. Все говорят: «New Yorker, New Yorker», но, как у Венечки Ерофеева, никогда в жизни его не видели. Я убежден, что, если его перевести на русский язык, по чесноку, то волосы тут у всех станут дыбом. Это вообще не для русских глаз чтение. Это совершенно прекрасный, чудесный американский еврейский журнал, который вообще не предназначен для русских глаз. Вот эти долгие заметки – на 10–15 страниц о том, как женщина чесалась и прочесала в голове дырку, как ей одевали на голову каску, чтобы не чесалась, написали 15 научных трудов, приковывали ремнями к кровати и ей становилось лучше, но потом не поняли, что с ней произошло, и она умерла. Вот это – журнал New Yorker. Плюс какая-то политика, в которой русский человек никогда ничего не поймет. Выпускать New Yorker на русском языке – это бред сивой кобылы. Он никому здесь не нужен. При том, что, конечно, он – образец для Нью-Йорка, где печатаются далеко не последние люди, карикатуры, стихи и литература. Он – другой планеты совсем. Но в России всегда выходили такие журналы. И, если пойти в букинистический магазин, их было огромное количество – абсолютно так же устроенных, как и New Yorker, просто там это осталось, а у нас погибло. – После революции?
– Из-за того, что изменились все мозги. Были не только 50-е, в полиграфическом смысле роскошные годы, но и 70-е, которые убили все, что можно. И которые принесли все эти «муж вернулся из командировки», красные алкоголические носы, всех этих несунов и рога, которые кому-то наставили. – И которые мешают пройти в дверь.
– И которые мешают приехать из командировки. Весь этот ужас, душный, кошмарный, полудоносительский. Он очень много погубил. В этих рогах и командировках что-то утопло, кто-то так и не вошел в дверь. Очень многое пропало, не сохранилось. Вот, если говорить про «Крокодил», то в момент, когда он вышел, было 600 с лишним изданий такого типа, – огромное количество. И они все погибали. По большому счету, каким-то образом, где-то ближе всего к New Yorker – «Огонек», не противный, семейное такое чтение. Но New Yorker не семейное чтение, это – индивидуалистическая вещь. У нас такого, пожалуй, не издавалось никогда. И вот эта ситуация с советской ментальностью, которая была разрушена, и изменение мысленных, материальных и духовных пространств, все это очень сильно перевернуло, перетрясло. И с языком произошли чудовищные вещи. Русский язык ведь – реакционная структура, он расщепитель. Он придет в себя, но он перепугался. Его структура перестала выполнять четкую работу. Это кислота, которую разбавили и которая перестала быть кислотой, желудочным соком. Произошли диcбактериоз, понос, высыпания. Идея «Нового очевидца» была в том, чтобы попытаться найти реперные точки, свойственные полиграфии, языку и журналистике, то есть немножко притормозить и устроить стационар, минеральные воды – остановиться немножко, успокоиться, пытаться выбирать, вернуть какие-то классические журнальные жанры. Такие, как карикатура, например. А New Yorker действует, как заклинание на всех. Ну такая хитрость была. Когда вы разговариваете с людьми в незнайкиных галстуках, с загаром из фитнес-центра и маникюром, им надо что-то говорить. Если будете говорить про журнал «Нива», они обосрутся от ужаса и тоски. А когда вы говорите – «New Yorker», то они сразу начинают щелкать языком: «Да-а-а, конечно». Но смешно говорить об этом, какой на хрен New Yorker? В общем, было проявлено хитрожопие. С моей стороны. Ну и правильно, я считаю, – заодно повеселились, и было о чем поговорить. – Оказалось, что нет стольких читателей, чтобы поддерживать журнал?
– Ну, четыре месяца это продолжалось. Какие могут быть выводы? Человек хотел заниматься издательским бизнесом, а потом передумал. И больше я в этой истории ничего не вижу. Глупо просто делать какие-то обобщения. – Обидно было?
– В какой-то степени. Но, когда происходит одно и то же, ты задумываешься: почему так, а не по-другому. В свое время я тратил на это время, а потом просто перестал. Я понимаю, что не могу своим крошечным мозгом объять необъятное. Я понимаю, что в какой-то кусок времени я могу сделать себе хорошо и сделать хорошо людям, которые вместе работают. У них вдруг появляется возможность поработать журналистами и получать за это пристойные деньги. И как-то думать не о поездках на метро, а о заметках. И для меня это – огромная причина. Ну а какая радость от этой профессии? Это скотское занятие для ленивых и неумных людей. И говорю это не потому, что вокруг все такие дураки, а потому что сам пришел в эту профессию от лени и глупости. Буквально. Я не поступил на дневное отделение факультета журналистики, и надо было что-то делать. Фантазии не хватало. Я понимал, что вот есть папа-журналист и мама-учитель. В учителя идти? Это – ад. И все, это – исходные мотивации. И – огромное количество таких же людей. Был еще какой-то плюс: где-то, в какой-то связи это была престижная профессия, журналистов знали, но это – для самозабавы, а в основе – вот так. И, если есть хоть какой-нибудь шанс хоть чуть-чуть над этим приподняться, то для меня это – огромное, достаточное основание, помимо всех маркетинговых и других идей. Да, это банально, но горько думать, что ты напрасно провел время своей жизни и потратил его на какую-то херню. Если есть возможность, надо по-другому жизнь использовать. Нехитрое рассуждение, если честно... А как оно преломляется в маркетинговом и деловом смысле, можно говорить бесконечно. Но есть такая вещь: маркетологов появляется очень много тогда, когда нечего продавать. Огромное количество медиааналитиков, экспертов и людей, которые дают советы олигархам, означает, что люди, которые дают на журналистику деньги, просто ни черта в этом не понимают. Просто ни черта. Они все хотят быть «мэрдоками». Они читают журнал Forbes и видят, что самый богатый человек – индийский медиамагнат. И думают: «Вот и я буду богатым медиамагнатом», – при этом не понимая в этом ни хрена и не испытывая никакого трепета, любви к профессии, а людей, которые занимаются этой профессией, они считают тлей, червями, гумусом. Ну о чем можно говорить? Это смешно. Поэтому, если в этой ситуации появляется хоть шанс (да перед самим собой оправдаться – найти оправдание своей лени и глупости хотя бы), то надо им пользоваться. – В том числе и тщеславие, наверное, есть?
– Безусловно, на каком-то этапе тщеславие присутствует. И тебе кажется, что оно может быть двигателем чего-то, резоном, объяснением. Но по своему опыту могу сказать, что это действует недолго. Тщеславие не дает разнообразия, оно однообразно по природе своей. И, пока ты на него не наплюешь, не поймешь, что это чушь, не может быть никакого шага вперед, никакого развития не произойдет. Наверное, ты должен пройти разные стадии – тщеславие, брезгливость, разборчивость,– потом вообще от всего отказаться, а потом сделать все то же самое, но чище и спокойнее. Но тщеславие не ресурс. И потом, какие-то вещи происходят помимо тебя и тщеславия. И надо отдавать им должное. Если ты думаешь, что все можешь сделать сам, то это огромное заблуждение. МУЖСКОЕ ЗДОРОВЬЕ, А НЕ BEST LIFE – Недолгий у вас был период в Men's Health. – Когда мне все это дело предложили, я отказался быть главным редактором. Идея заключалась в том, что мы подписали контракт на год. Контрактом предусматривалось, что я что-то там поменяю (что получится поменять) и приведу нового главного редактора. Что я и сделал – привел [Алексея] Яблокова в качестве главного редактора. Он там четыре года счастливо работал. – А почему такие странные условия? Не хотелось вам там работать?
– Мне казалось это крайне странным занятием. Ну просто для того, чтобы это делать искренне, нужно любить то, о чем пишет журнал. Он же очень своеобразный в России. В оригинальном исполнении он предназначен для других людей. В Америке у него тираж – три миллиона, и его читают взрослые дядьки – убирают свое дряблое пузо. Вообще происхождение его интересно. Он должен был бы называться «Жизнь в г...не». Его сделали техасские фермеры, которые в г...не, без нитратов, выращивали всякие спелые овощи. У них много всяких изданий, которые посвящены жизни в г...не, но вдруг к ним пришли хитрые итальянцы. Обманули бабушек и дедушек, ввинтили в журнал life style – шмотки, часы, и все полетело. А в России это издание – для сирот, для безотцовщины. И надо их как-то искренне любить, чтобы заниматься этим делом. А я, грешным делом, – не очень. Поэтому я сразу отказался [от поста главного редактора]. И уговорил, что им станет китаец Ли Цзын И. Он и был главным редактором, а я в «поминальнике» был обозначен как представитель Ли Цзын И в России. – И все повелись?
– Ну да, выходило это. Но ведь какая самая главная беда в мужском глянце? Писать колонку главного редактора. Надо все время описывать, как у тебя поживают семенные канатики, и скольких женщин ты сделал несчастными. А там выходили такие колонки – был нарисован китаец, который говорил всякие мудрости. Любопытным образом [вышло так, что] я сам не писал этих колонок. – Не писал?
– Нет. Они приходили мне по почте от имени Ли Цзын И. И я даже никогда руки не приложил к этим колонкам. – Ну, здрасьте! Я думала, вы скажете, что вам было стыдно писать колонки под своим именем, поэтому...
– Я клянусь, ни разу не писал. – Далай-лама, что ли, писал?
– Нет. Но был придуман способ. Не писал [я]. – Но вы знаете, кто это?
– Это китайский мудрец, который все знает о мужском здоровье. – В общем, расскажете вы об этом только на Страшном суде.
– (Хохотнул). Есть очень практическая история. Бывают журналы для хороших мальчиков и для плохих. И это очень быстро меняющаяся мода – раз в 10 лет. Хорошие мальчики читали Men's Health. Философия там такая: пить они должны только пиво, если дрочить, то не очень интенсивно, и презирать женщин (поэтому в журнале не так много голых женщин). Также очень должны любить семенные канатики, есть овощи и вести здоровый образ жизни. – А без женщин как же его вести? – Женщины входят в рацион. Так же, как брокколи. А потом проходит вся эта шняга, и вдруг начинается время мальчиков, которые много дрочат, много говорят о женщинах, все время их хотят и делятся по этому поводу скабрезностями друг с другом. Хотя и в том, и в другом случае жениться на женщинах нельзя, и детей нельзя иметь. Для этого есть журнал Best Life – все это у тебя уже было, но глубоко разочаровало. И вопрос в том, покупать Porsche или нет. Короче, все это было безумно интересно, но, к счастью, недолго. Довольно быстро читатели написали письмо с просьбой уничтожить меня. Они списались со всей страны, по интернету, 53 подписи было, по-моему. Постоянные читатели журнала сказали, что вместе с Мостовщиковым в их дом пришел страшный, отвратительный, злой человек, а они – люди добрые. И действительно, они добрые и нормальные. Есть такой огромный класс – недолюбленных мальчиков, очень специальный психотип. Чтобы с этим общаться, чтобы разговаривать с ними на одном языке, нужно любить это на полном серьезе. А у меня это не получается. – А для недолюбленных девочек какой журнал есть? – «Ваш сад». Psychologies. Глянец – это странная вещь, расчлененка, гибель человечества. Он рассматривает человека фрагментарно. При этом – дико полезен. Это – наиболее жестко регламентированная продукция. Шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству. Там абсолютное торжество формата: заранее известно, что должно быть в левом углу обложки, что должно идти ниже. И, по-моему, существует пять понятий, вокруг которых можно строить публикации: секс, здоровье, питание, стресс и карьера. При этом ты должен говорить на «ты» с читателем, должен быть дружелюбен, а также должен присутствовать юморок. Думаю, из-за этого меня и позвали. Считается, что у меня есть чувство юмора, хотя я в этом глубоко сомневаюсь. – Хотя вы обычный мизантроп?
– (Не обращая внимания.) Да. Нужно говорить сальности там, и это невозможно выдумать, надо этим жить. Вот есть в Москве такая сеть магазинов «Экспедиция», это такие перерожденцы, как бы бывшие барды. К нормальному туризму [их продукция] не имеет никакого отношения, зато есть надписи, сальные. И поэтому люди любят. Авдотья Андреевна [Смирнова] мне рассказала стих, который где-то вычитала: Для прекрасных девушек и дам Чтобы мир казался интересен, Возят барды х...й по городам, Притворяясь авторами песен. Все на этом и построено. И очень популярно. «КРОКОДИЛ» В БУТЫЛКЕ – А что с «Крокодилом»? – Ну что с «Крокодилом»? Кончились деньги. Это странный мистический журнал, очень страшный. С учетом эксгумации. Это самый, пожалуй, мистический журнал – из тех, что я редактировал. Когда ты сталкиваешься с загробной жизнью, ты попадаешь в паранормальную среду. Первый номер просто не хотел выпускаться. Мы сидели двое суток – до такого состояния, что нам казалось, что в комнате – огромное количество народу, хотя никого не было. Мы печатали журнал в Чебоксарах, и он не хотел, вообще никак, отправляться на сервер. И мы отчаялись – до истерики. Он просто не лез в сеть. И в какой-то момент мы должны произвести магическое действие – успокоиться, сесть, помолчать и каждый про себя поговорить с журналом «Крокодил». Мы это сделали, и он улетел в Чебоксары за полторы минуты. И дальше он сам решал, как ему быть. Мы его делали три года. И в какой-то очередной момент кончились деньги, и мы решили, что будем закрываться. На следующий день появились люди, которые сказали: «Да ладно, возьмите деньги». И мы издавались еще год. – Издателем был [главный редактор «Новой газеты» Дмитрий] Муратов?
– Журнал и сейчас принадлежит трем физическим лицам – мне, Муратову и еще одному физическому лицу. У всех трех физических лиц нет денег на продолжение предприятия. Но мне нравится, что это была честная история: есть деньги – выпускаем, нет денег – не выпускаем. Казалось бы, он совсем незамеченным прошел. Он не стал нашумевшей историей, но мне кажется, что в свое время еще даст жару. Я прекрасно представляю, что в него было вложено за эти три года, что именно было сказано этому миру. Я считаю его письмом в бутылке, но оно не дошло еще, не доплыло. – Какой месседж «Крокодила»?
– Я этого знать не могу. Это может знать тот, кто найдет бутылку. Мир же творит тот, кто на него смотрит, красота в глазах смотрящего. Но я знаю энергию и я знаю силу того, что туда вложено. Может, она просто взорвется и убьет кого-то. Но все зависит от того, кто найдет. Но мы очень много сделали для «Крокодила», очень. Это было паранормальное усилие, во всех смыслах. – Сколько лет до вас он не выходил?
– Пять. Он закрылся в 2000-м, а в 2005-м мы начали его заново делать. – Советская история довлела?
– Она не довлела. Природа его значительную часть времени была другая. Она была органом ЦК КПСС. Это не то, что давление, это – логистика, технология производства. И она приказала долго жить. И я не понимаю, может, в силу скудоумия или большой жадности наших властей, – почему они не выпускают «Крокодил». У них бы это получалось, как «Здрасьте». Очень понятно, но, если бы это был орган высшего совета партии «Единая Россия», очень было бы понятно, что в нем печатать. Можно каждый день было бы его выпускать. Точно так же, как они делают программу «Время» или итоговый обзор новостей на «Первом» или втором канале. Это и есть журнал «Крокодил». Для народа Саакашвили с фашистскими ушами и пошлости, и скабрезности на политическую тему – это был бы хит. Не понимаю, почему они этого не делают. Но, как я уже сказал, «Крокодил» был исключительной вещью. Я дико благодарен судьбе, что он появился в моей жизни. Закрылся и закрылся. Но еще как-нибудь себя поведет. Он же даже и в жизни так себя ведет: лежит, никуда не смотрит. «НУ, ТЫ ЧЁ?» ЗОЛОТОГО МИЛЛИАРДА – Что мешает делать журналистику? – Да я не знаю, ничего, в общем, не мешает. Просто это такая большая совместная вещь, она не только от журналистов зависит. Есть такая работа старика Фрейда, жулика, которая посвящена остроумию. Он ее написал, потому что у него был шанс рассказать много еврейских анекдотов. Но там есть такая мысль, которая вштырила не по-детски, – об остроумии. Он делит его на две отдельных работы: работу остроумия и работу понимания остроумия. Это такой очень могущественный творческий акт: сначала человек проявляет остроумие, а тот, кто вступает в контакт, должен сделать свою работу. Это как распаковка zip-архива. Начинают разворачиваться вещи, которые, может, туда не вложены... Значительная проблема журналистики заключается в том, что большое количество людей отказалось от этой работы – чтения газет и журналов. Я думаю, что это вызвано, как ни парадоксально, присутствием высоких технологий. У меня есть теория – про весь этот хай-тек или электронные СМИ. Есть закон сохранения энергии, от которого мы никуда не можем деться. Это аксиома. Ничего из ниоткуда не берется. И я убежден, что эти высокие скорости – доставка электронного письма за одну секунду, Скайп, интернет, – они возможны благодаря тому, что многократно в мире должно было увеличиться количество людей, которые ничего не делают. Они просто тупят, курят бамбук и предпринимают все, чтобы ничего не делать. Этот сигнал, который идет отсюда в Нью-Йорк только для того, чтобы передать следующее сообщение: – Ну, ты чё? – Я – ниче, а ты чё? – Ну и ладно, пошел в жопу. Вот и все. Никакой другой коммуникации не происходит. Я убежден в том, что, если бы люди занимались делом, действительно что-то бы делали, творили, то таких скоростей и такого количества сообщений просто не потребовалось бы. Сущностных вещей ведь не так много. Но для того, чтобы такое количество шелухи шастало по миру, ее надо обеспечить огромным количество долбо..бов и бездельников, возросшим на порядки. – Золотой миллиард? – Да, тот самый золотой миллиард долбо...бов, людей, которые не вибрируют. Вибрирует сеть, сообщения, а они – нет. У меня в этой связи вызывает восторг моя страна. Она вносит огромный вклад в этот процесс, она – огромное хранилище бездельников и долбо...ов, а это – основа прогресса и процветания. Пытаются же: нанотехнологии, кремниевая долина, но не делается никаких компьютеров и видеомагнитофонов! И правильно. И не может. Мы обеспечиваем им ресурс, работу. Думаю, в какой-то момент это обязательно изменится, когда произойдет что-либо геополитически, либо в смысле энергетики. Может быть, научатся извлекать бензин из того, что люди сплевывают. Или наконец-то рухнет Евросоюз, ложное образование. Думаю, в этот момент и произойдет перезагрузка. Очень мало понадобится слов, и слов другого качества. Я вообще думаю, что наступает время новой географии. Все старые карты и весь старый мир должны быть вновь переписаны заново. Там уже – предел, Google оцифрует последний пиксель, и эта песенка будет спета. И как только это произойдет, интернет не будет спасать, – появится творческий акт. Не случайно, что вновь наступает время самодеятельности. В интернете неслучайно наибольшее количество кликов имеют не индустриальные сообщения, а какие-то видео-блоггеры, которые несут самодеятельное. Что делает самодеятельность? Она рождает новый профессионализм. Сначала она отметает все предыдущие установки, она презирает их, зачеркивает, а потом начинает наращивать другое мясо на этот скелет. Думаю, что то же самое будет происходить в театре, в кино. Не такой это большой цикл, думаю, – лет 40–50. Очень симптоматична в той же Москве студенческая постановка в каком-то театрике при торговом центре «Копы в огне». Такой русский хип-хоп. Совершенно потрясающе сделано – с точки зрения декораций, сценического решения. И там – лом, они пищат от восторга. Будущее печати, журналистики – тоже за самодеятельностью. Во всем есть своя гармония. Тошнотворность современных газет и журналов тоже делает свою работу: она готовит почву для новой коммуникации. Она разъедает прежние стереотипы и уничтожает прежнее сообщение. Без этого невозможно. На самом деле, все самое главное распространяется не по интернету, а просто так. Для меня совершенно поразительным стал «Аватар». Все обсуждали: хороший или нехороший сюжет, спецэффекты и сколько денег потрачено. А для меня совершенно поразительна естественность этой картины. Она каким-то образом находится не на экране, а внутри. Вдруг обнаружилось, что в человеке содержится огромное количество представлений о красоте, а в фильме нет ничего неестественного. Внутренний и интимный фильм показал, что эти грибы, деревья и синие люди находятся внутри каждого. Для меня это колоссальное сообщение о том, что внутри есть бездна. И это очень приятная новость, очень приятное известие, говоря нынешним моим языком. Считается, что человек реагирует только на повышенную громкость и на усиленную мерзость. На самом деле это не так. Надо слушать и смотреть. Стараться не делать по дороге большого количества гадостей, а просто для начала хотя бы сказать, что ты хочешь другого. Даже это – большая вещь, как мне кажется, гораздо более важная, чем составление бизнес-планов и концепций. ПРОФЕССИЯ – НАСТРОЙЩИК – В ближайшее время есть вам, чем заняться?
– У меня нет ни плана, ни доктрины, ни месседжа, ни чего-то осмысленного. Я просто исхожу из того, что давно не был в газетах. Надеюсь, что это меня растрясет, расшевелит. Это живая вещь. Во-вторых, по большому счету, это, наверное, приятно – вернуться туда, где ты вырос, что-то сделал, и посмотреть другими глазами. Больше ничего в этом для меня нет. – Грустный вы, да?
– Да что вы. Я вполне веселый. Нет поводов расстраиваться. В профессиональном смысле уж точно. Наверное, это такая стадия, когда я от себя самого, для себя не хочу. Если есть хоть какой-то шанс оказаться кому-то полезным... Какой-никакой опыт у меня есть. Я имею возможность читать заметки другими глазами, что-то подсказать, от чего-то предостеречь. И, если кому-то это нужно будет, – это счастье. – Себе все доказали?
– Вряд ли и доказывал. Ты можешь доказывать что-то собственному тщеславию, но в нем, я уже говорил, не вижу никакого ресурса. Сбор этих доказательств – это хождение по кругу. Зачем? Я так скажу. Я был недавно в Хабаровске на какой-то пьянке, и там был большой коллектив нетрезвых людей. И им было нужно, как водится, играть на гитаре. И никто не мог ее настроить. И вдруг выяснилось, что я хорошо настраиваю, только я играть не люблю и не умею. И в какой-то момент, может, оттого, что я был пьяный, я не нашел ничего унизительного в этом. Мне показалось, что это – большой кайф, настроить людям гитару и тихо упасть, со знанием выполненного долга. Вот такое состояние моих раздумий сейчас. Дело ведь не только во мне. «Известия» имеют уникальный ресурс. Есть огромное количество людей, которые в разное время были осенены этой газетой. И так получилось, что за последние мучительные годы – из-за того, что там без конца менялись главные редакторы, и без конца людей возили мордой по столу, профессиональная связь поколений прервалась. Кто-то обижен, кто-то отметен. Хотя мне кажется, что людям и из старого состава, и из среднего, есть что друг другу сказать и как друг другу помочь. Я многим этой газете обязан. Она нечеловеческое доверие мне оказала: я пришел туда в 23 года, беспартийным, когда «Известия» были венцом карьеры для журналиста. Может, это беда моя была: я получил то, на что люди тратят целую жизнь. И это сыграло со мной злую шутку: я возгордился. Это была большая подначка, очень много топлива для печки тщеславия. А сегодня я чувствую себя обязанным, как это ни банально звучит.