Фото: pixabay.com
Это третья статья о явлении, которое одни называют имперским шовинизмом, а другие – патриотизмом. В первой это явление рассматривалось как светская религия (ментальный вирус), конкурирующая в головах российского населения с другими верованиями (мемами). Во второй мы рассуждали о нем как о военной социальной технологии, чье значение для выживания государства растет или снижается в зависимости от экономических и военно-технических предпосылок.
Цель третьей статьи – подумать о том, какое место патриотизм занимает в российской мифологии, можно ли эту мифологию скорректировать и в какую сторону.
Нет субъекта
Прежде всего неплохо бы понять, кому и зачем корректировать. Вопрос о субъекте изменений гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Вера во всесилие государственной пропаганды сегодня – общее место, логично предположить, что государство и должно быть субъектом изменений.
Но мы забываем, что любая пропаганда – не самоцель, а лишь инструмент, используемый определенными политическими акторами для удержания или захвата власти. А эффективность пропаганды прямо зависит от того, как пропагандируемое ложится на уже существующие в головах большинства населения культурные архетипы (ментальные вирусы).
Даже располагая всем арсеналом государственной пропаганды, в современной России гораздо проще убедить население в том, что Путин или Пупкин хороший, потому что он «вернул» Крым, нежели в том, что Путин/Пупкин хороший, потому что толерантен к гомосексуализму. Чтобы эффективно решать свои реальные задачи (удержание/захват власти заказчиками), любая пропаганда вынуждена поддакивать населению в том, что население в массе своей думает. А последовательная борьба с устоявшимися стереотипами может прямо противоречить задачам удержания власти.
В истории России можно выделить лишь два периода, когда власть работала с национальной мифологией более или менее комплексно, в разрез с традицией и без учета желаний основной массы населения. Это периоды правления Петра I и Сталина. Их отличала не только абсолютная власть, но и внутренняя готовность влезать в огромное количество мелких деталей, не связанных напрямую с политикой, а также системное видение того, чего они хотят достичь. Один хотел «как в Европе» (часто принимая внешние атрибуты за внутреннее содержание), другой строил тоталитарное государство, безграничная власть которого над людьми легитимировалась коммунистической мифологией. В большинстве иных случаев содержание госпропаганды либо диктовалось политическими нуждами текущего момента, либо следовало в логике защиты «старины» и консервативных ценностей.
У той части общества, что пишет художественные, политэкономические или философские тексты, есть свои ограничения.
