Перед началом военного парада в ознаменование 75-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне. Фото: kremlin.ru
Предсказуемое осуждение Алексея Навального по «ветеранскому делу» – часть долгой и чрезвычайно важной для нынешней власти идеологической кампании. Нас приучают к мысли, что увешанных медалями стариков и любых ораторов, вещающих вместе с ними, от их имени или от имени их памяти, надо благоговейно слушать и не сметь спорить, о чем бы они ни говорили – иначе неизбежно обвинение в кощунстве, плевании на могилы героев, суд и позор.
Война и кризис советской легитимности
На фоне нынешнего официозного культа ветеранов нельзя не напомнить: чтобы участник Второй Мировой войны, живший в СССР, мог почувствовать себя уважаемым человеком, ему надо было дожить хотя бы до 60-х годов прошлого века.
Потому что ветеран Второй Мировой войны как уважаемая и почитаемая обществом фигура возник только после прихода к власти Леонида Ильича Брежнева. Именно при нем и 9 мая стало праздником, и военные мемориалы стали сооружаться повсеместно, и вспоминать стало можно не только лозунги пропаганды, но и всякую «окопную правду».
Очевидно, что у всего этого были и личные причины – Леонид Ильич действительно воевал, причем не в тылу и не в штабных коридорах. И ему, как и множеству его сверстников, было очень обидно, что столь важный для них опыт не считается советской властью поводом для особого отношения к ним.
Поэтому, когда они сами стали властью – они исправили ситуацию, как могли. То, что, начиная с 60-х годов, память о войне начинает играть все большую и большую роль в советской государственной идеологии – это сочетание двух факторов. О первом мы уже упомянули: пришедшее к власти поколение фронтовиков хотело закрепить свой особый статус, сакрализировав свою молодость и свою войну.
Второй фактор – это кризис идентичности советской власти. У свергнутого Брежневым Хрущева и вообще элиты СССР 20–60-х годов вся легитимность строилось на событиях 1917 года и последовавшей за переворотом Гражданской войны. Для Сталина, Молотова, Ворошилова, Буденного и самого Хрущева именно эти события были гораздо более важными и значимыми в их личной и политической жизни, чем Вторая Мировая война, которую они провели на командных постах далеко от передовой.
Революционная идентичность работала бы и дальше какое-то время, если бы власть не отреклась от сталинизма и Сталина. Отречение от Сталина в 1956 году позволило партийной верхушке свергнуть Никиту Сергеевича в 1964 году: ведь он был больше не сакральным «продолжателем дела Ленина-Сталина», а всего лишь потерявшим популярность функционером, который сам подал пример непочтительности к предшественникам.
При другом ходе истории в 60–70-х годах в СССР должно было бы быть еще очень много живых свидетелей возникновения советской России, наполняющих революционный миф жизнью – ведь со времени «Великого Октября» прошло всего-то 50–60 лет! Теоретически, опираясь на их поддержку, любой новый лидер СССР мог бы встроить себя в революционный миф, легализовать себя как «нового Ленина».
